Будь честным всегда

Пишта помчался туда со всех ног и вскоре вернулся со стаканом в руке. Макая в него пальцы, он стал брызгать в лицо Миши.

Тот пришел в себя и поморщился, почувствовав отвратительный запах: это была не вода, а палинка.

Ишток Сюч побагровел, проклиная свою короткую память.

Гимназисты тоже почувствовали запах палинки и засмеялись, но учитель тотчас закричал:

— Смирно!

И все притихли.

— Барта! Келемен! Посадите мальчишку вот сюда, на канат.

Он призвал на помощь, разумеется, только хороших гимнастов, и поэтому преисполнившимся готовности Орци и Гимеши пришлось вернуться на место, предоставив это почетное дело двум выдающимся спортсменам.

Барта, с уважением относившийся к Миши, от всей души посочувствовал ему и впервые в жизни отважился сделать колкое замечание в адрес учителя.

— Вот свинья, стаканами хлещет палинку, — пробормотал он.

Миши понемногу пришел в себя. Так приятно было сидеть не шевелясь на связке каната, прислонившись спиной к холодной стене. Перед глазами у него все будто кружилось и вертелось. До конца урока он зевал и его знобило.

Вдруг он заметил, что Орци и Гимеши о чем-то переговариваются, и глаза его наполнились слезами: как они добры к нему, оба сегодня за него заступились!

— Знаю, чем он расстроен, — между тем говорил Гимеши. — Он потерял лотерейный билет, а выигрыш выпал на его номера.

— Да что ты! — с удивлением протянул Орци.

— Я помню, какие у него номера, он записал их, когда приходил ко мне домой. И недавно спрашивал у Михая Шандора. Представь дружище, не выиграл только двадцать второй, а остальные четыре, видно, выиграли.

— А вдруг билет украли? — предположил Орци. — Вполне возможно.

Гимеши был поражен: такая мысли не пришла ему в голову.

Ишток Сюч строго посмотрел на них, нарушителей дисциплины, ведь во время урока каждый из гимнастов должен был молча стоять и ждать, пока шестьдесят мальчиков проделают какое-нибудь упражнение и снова подойдет его очередь. Он долго и упорно смотрел на Орци и Гимеши и, даже после того, как они встали на свои места, продолжал сверлить их суровым, обжигающим, как удар плетки, взглядом.

Миши с грустью думал, что сегодня он избил доброго, милого Гимеши, который заступился за него, — хороша благодарность! И еще нагрубит, конечно, Орци, ведь он не кто иной, как мужик неотесанный.

Слезы текли у него по лицу, попадали в рот. Он глотал их, тихонько всхлипывая, голова кружилась, и хотелось положить голову к маме на колени. Но где сейчас бедная, бедная мамочка?

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

После обеда Миши сел за стол готовить уроки. В комнате никого не было, кроме Надя. Он читал, лежа на кровати. Миши открыл ящик и вспомнил, что там письмо, которое он начал писать родителям чуть ли не неделю назад. Он достал его, приготовил перо, чернильницу.

«Дорогие мои мама и папа!

Не сердитесь, пожалуйста, мои дорогие мама и папа, что я так давно не писал вам, но…»

Вот все, что было в письме. Он долго смотрел на лист бумаги. Если бы не это «но» в конце, он смог бы сочинить продолжение, но как объяснить, почему он не писал так давно? Врать он не решался, ведь до сих пор в ушах его звучали особенно проникновенные слова матери: «Сынок, веди себя всегда так, словно ты у меня на глазах. Помни, что я постоянно вижу тебя, и ты сроду не сделаешь ничего дурного».

Миши почувствовал на себе добрый взгляд матери, и в горле у него защекотало. Он с грустью посмотрел на письмо.

Надь заворочался на кровати. Миши поспешно окунул перо в чернильницу и принялся писать:

«… у меня не было времени, потому что каждый день с пяти до шести я читаю вслух газеты одному старому слепому господину и получаю за это по десять крейцеров в час, а выходить из коллегии надо за полчаса, так как опаздывать нельзя, и возвращаюсь я только к ужину, а потом приходится еще готовить уроки. В среду и субботу по вечерам я тоже занят, преподаю латинский язык и арифметику моему однокласснику, вот почему, дорогие мои мама и папа, я не смог до сих пор вам написать».

Миши остановился на минутку передохнуть. «Довольно ловко выпутался, — улыбнулся он, обрадовавшись своей маленькой удаче. — На это и мама ничего не смогла бы возразить, не правда ли?»

На улице завывал ветер, мокрый снег залеплял окно. И тут Миши померещилось, будто он видит перед собой мать: бедняжка выходит во двор, закатав рукава, несет свинье пойло. Облокотившись о стол, он смотрел невидящими глазами на строчки в письме и вспоминал свой прошлогодний приезд домой. У них тогда гостил мамин брат, дядя Андраш, кузнец, человек славный, неглупый. Говорил он складно, точно проповедь читал, хотел в юности стать священником, да учиться не пришлось. У него был красивый сильный голос, он всех мог перекричать — ему бы впору с кафедры читать прихожанам проповеди, — и шутка была у него всегда наготове. Так вот, оказавшись без работы, он прожил у них всю зиму. Сидит, бывало, на низкой скамеечке да подбрасывает дровишки в печь и только знает, что книжки читать, газеты, романы и разные руководства по части машин. Для него готовили повкусней — он нос воротил от деревенской еды. И вино попивал. Миши принесет ему из трактира пол-литра, тот пьет себе, а иной раз скажет: «А ну, Берталан, выпей со мной стаканчик». А отец крикнет: «Как же мне пить, кто ж тогда будет работать?» Отец-то всю зиму полозья для саней мастерил и однажды в ненастье мучился во дворе с толстым бревном, клинья в него забивал, аж вспотел весь. Мать вышла во двор, поглядела, как он надрывается, вернулась в дом и говорит дяде Андрашу: «Совесть-то у тебя есть? Сидишь и смотришь, как бедняга изводится? Пойди помоги ему». Дядя Андраш сердито заворочался и, оторвав взгляд от книги, пробурчал недовольно: «Чего мне идти! И не подумаю!» И снова принялся читать. Чуть погодя встал черней тучи и ушел из дому.

Мать слова не проронила, выскользнула из комнаты и расплакалась, и Миши, хныкая, вертелся возле нее — как ему хотелось чем-нибудь помочь отцу! И он выскочил во двор, хоть посмотреть на него. И долго мерз там, весь посинел от стужи, пока его не приметил отец и не закричал: «Чего ты там топчешься? Ступай в дом!» А Миши все медлил. По правде говоря, он охотно побежал бы к печке, ведь на дворе стоял страшный мороз и он продрог до костей. Никто и не подозревал о его самоотверженности, ни отец, ни мать — никто, и от этого ему было еще тяжелей. Войдя в дом, он прикрикнул на расшумевшихся малышей: «Тише вы!» — и даже отшлепал малышку Ферику.

У Миши из глаз бежали слезы. Он сидел в теплой комнате пансиона и, облокотившись на стол, закрыв руками заплаканное лицо, думал о своих родных: есть ли дома дрова, хватает ли хлеба и покупает ли по-прежнему бабушка для себя килограмм кофе? Она ни за что на свете не притронется ни к молоку, ни к тминному супу, всегда варит для себя кофе, никого им не угощает, сама жарит его и мелет на старой кофейной мельнице, и тогда весь дом наполняется ароматом, который все терпеть не могут. Ведь никто, кроме бабушки, ни разу так и не отведал этого напитка. И мясо она всегда себе покупает. У нее больной желудок, не может она есть грубую пищу, которую дают детям, и упрекнуть ее никто не осмеливается. Бабушку все уважают, а отец разорил семью: из-за его неудачных сделок продали с молотка землю, поэтому надо помалкивать, не дай бог, еще обидишь старушку. Оба они, и бабушка и отец, не страдают от бедности: она бережет свое здоровье, а он работает как вол и почти всегда весел. Если же разозлится, то ненадолго, побранится, облегчит душу и опять весел. Никому в доме не приходится так тяжело, как маме: на ее плечах заботы о семье, а она худенькая, слабенькая, жалкая, для тяжелой работы не приспособлена. Но от нужды нет спасения. Ей бы читать, учиться, развлекаться, а приходится стирать, готовить, убирать и обшивать ребятишек. Шьет она и на деревенских девушек, и из дома не выветривается запах новенького ситчика. Да и питаться маме не мешало бы получше и отдыхать побольше, но ей обычно достается худший кусок, а отец, встав из-за стола, хлопает дверью: «Помои одни! Сама наварила, сама и ешь!» И тогда все подчищают они, голодные, истощенные детишки и худенькая, изможденная мама…

Долго сидел Миши, склонившись над письмом, истомленный, усталый. Ему бы прилечь, но он не осмеливался: днем ложиться не разрешалось. А сегодня он так настрадался, так устал, что с трудом сидел на стуле. Скрестив на столе руки, он уронил на них голову. Спать не собирался, хотел подумать немного над письмом, но тут же глаза сами сомкнулись, и он уснул.

И приснился Миши сон.

«Что ж, давай сюда лотерейный билет, — сказал ему отец, — пойду получу деньги».

Миши очень обрадовался, ведь он не решился бы сам пойти за выигрышем, но тут же отчаянно испугался, вспомнив, что билет потерян. Он сделал вид, что ищет его, стал метаться по комнате, открывать ящики в шкафу, в швейной машине, рыться в сундуке; бегал по всему дому, хватался то за одно, то за другое, а отец все смотрел и смотрел на него.