Будь у меня твое лицо

И вот я подросла и совсем испортилась. Тогда бабушка заявила, что отправит меня в детский дом в другом городе и никто – ни она, ни мои родители – даже не заметит моего отсутствия. «Когда рождается мальчик, девочка становится как холодный рис, – объясняла она. – Пора выбрасывать».

Глаза ее смеялись.

За неделю до приезда моих кузенов бабушка спрятала все подарки тети и дяди. Представить не могу, куда она дела все это добро – должно быть, отнесла в дома своих сестер. Не знаю, родилась ли она такой или ранняя смерть моего дедушки свела ее с ума.

Зато меня восторг накрыл с головой! Мурашки так и бегали по телу, когда я проснулась в день предполагаемого приезда родни. Коротая утренние часы в саду, я представляла себе, как услышу шаги. Но только после обеда, уже сидя дома, я различила за оградой шум машины.

В окно я видела, как они открыли ворота и пошли к дому по каменной дорожке – моя стильно одетая тетя, державшая Хенсика на руках так, словно он младенец, и Сомин в ярко-солнечном платье, прыгавшая с плиты на плиту. Все трое – моя тетя, Хенсик и Сомин – буквально светились, это было видно даже из дома. В счастливых людях есть что-то особенное – их глаза ясны, а плечи расслаблены.

С дядей же все было иначе. Когда он закрыл ворота и посмотрел в сторону дома, по его лицу я тут же осознала: он один из нас. С минуту он стоял на месте, и мне вдруг стало ясно: он не хочет идти дальше.

До сих пор помню солнечное платье моей двоюродной сестры. Оно цветком распускалось от талии – пышно, как ни один виденный мной в жизни наряд, и под стать ему голову Сомин украшал желто-красный ободок с крошечным подсолнухом. А золотые туфельки! Наверное, впервые в жизни я потеряла дар речи от силы одежды.

Пока тетя открывала чемодан с привезенными подарками, бабушка прожигала ее таким взглядом, что сомнений не оставалось: быть беде.

– Можно я покажу Сомин мой огород на территории церкви? – спросила я. Дядя согласился и погладил меня по голове. Он сочувствовал мне – это было написано на лице.

– Он ведь не очень далеко? – спросила тетя, слегка обеспокоившись. – Они сами справятся?

– Это вам не Америка, – стальным голосом отрезала бабушка. – Здесь нет сумасшедших с пистолетами. С детьми все будет хорошо.

– Я тоже пойду! – сказал Хенсик, хватая Сомин за руку.

– Да, вперед, – сказал дядя, глядя на него с такой нежностью, что я отвернулась. Затем дядя встретился со мной глазами, и мы оба всё поняли. Он хотел, чтобы его дети ушли из дома до того, как грянет буря.

– Пойдемте же, – сказала я, подпрыгнув на месте.

К церкви мы направились длинной дорогой, через небольшой холм за домом и несколько магазинов в конце улицы. Я надеялась провести как можно больше времени вне дома – и чтобы как можно больше людей увидели моих дорого одетых двоюродных брата и сестру. Вероятно, подобные мысли я переняла от бабушки. Увы, мы встретили только двоих или троих незнакомых людей, не тех, кого я бы хотела увидеть. Да еще и Хенсик устал.

– У меня ножки болят, – скулил он, пиная обочину. – Я хочу назад к папе. Мне скучно.

Я взглянула на него почти с ненавистью. Все шло не так, как я мечтала! Сомин не очень поддерживала разговор, когда я оживленно рассказывала о монахинях – особенно о своей любимой сестре Марии. Ее больше занимало поведение Хенсика. Он дурачился, то отклоняясь куда-то вбок, то шатаясь из стороны в сторону. «Смотрите, я мертвый слон», – хихикал он, а затем снова начинал ныть.

Вместо того чтобы повысить голос, Сомин тоже смеялась. Я никак не могла понять, почему она все это терпит. Она не выпускала руку Хенсика и, даже когда он вырывался, умудрялась превращать это в игру: «Поймала!» – восклицала она.

Я бросила попытки поговорить с ней и просто угрюмо шла к церкви. Когда мы наконец добрались до сада, я чуть не расплакалась от облегчения. Мой маленький огород находился в дальнем углу, справа от ручья, и у меня ушло все лето на то, чтобы привести его в порядок, правильно подвязав огурцы, зеленый перец и патиссоны.

– Вот он, – произнесла я, картинно махнув рукой в сторону огорода. Неделю назад сестра Мария добродушно сказала мне, что никогда прежде не видела столько огурцов на одном растении.

– Это и есть твой сад? – Сомин вскинула брови. – И ради этого мы прошли весь путь? Мой сад в Вашингтоне в двадцать раз больше!

Она засмеялась, но, увидев мое лицо, похоже, почувствовала себя неудобно и замолчала. Зато Хенсик рассмеялся вслед за ней и, вырвав руку, помчался в сторону моих огурцов.

– Уи-и-и! – Вопя, он подбежал прямо к самому большому, с которого вот уже несколько дней я не спускала глаз, и схватился за него.

Хенсик не заметил, что огурец колючий. Больно, должно быть, стало не сразу; завизжал мой кузен лишь несколько секунд спустя. Злосчастный огурец он сжимал в ладони все крепче.

Мы с Сомин рванули на помощь. Я оказалась рядом первой и, высвободив руку кузена, потянула его к себе за спинку рубашки. Но Хенсик завизжал громче – и я в испуге выпустила его. Мальчик, споткнувшись, упал лицом прямо на мой огурец.

Развернувшуюся сцену я запомнила на всю жизнь, каждую мелочь – небо, сад, глаза Хенсика, страшные порезы. Эта картина меня преследует. Никак не могу от нее избавиться. Вот Хенсик встает и, безудержно плача, поднимает на нас свое окровавленное лицо: он упал прямо на проволоку, которую я подвязала для огуречных усиков. Вот он касается руками лица и видит кровь на ладонях. Я снова пытаюсь подойти. А он, не переставая кричать, бежит прочь.

* * *

Несколько лет назад, когда я училась на третьем курсе, папа отвел меня в клинику душевного здоровья. Она располагалась в небольшом офисе на втором этаже в Итэвоне, а через дорогу, за густо растущими деревьями, стояла американская база. Тогда в том районе еще можно было встретить проституток и торговцев-лоточников, а ночью случались и убийства. Но только здесь работала горстка психиатров, принимавших наличные прямо на месте и не задававших лишних вопросов о страховке или именах пациентов.

Покружив на машине в поисках парковочного места, отец все-таки остановился на стоянке отеля – нетипично для него. Это означало одно: он смирился с фактом, что ему придется прилично раскошелиться.

Незадолго до этого он узнал, что я прогуливаю занятия, а вместо них провожу все время в комикс-кафе, баррикадируясь от внешнего мира выдуманными историями. Работавшая в супермаркете по соседству дама выдала меня – она жила в нашем офистеле и рассказала отцу, что я постоянно ошивалась на улице, словно бездомная.