Будь здоров, жмурик
Шрифт:
– Ну, да, было дело, наша работа, – с гордостью припомнил этот удивительный эпизод Анатолий.
– Да ведь и потом много было чего подобного. Вот помню даже не так уж давно, вышел из гастронома – прошлой весной это было, в марте – и встал на углу, жду приятеля, и тут какой-то тип подошел, говорит: «Товарищи, расходитесь, готовится провокация». Я не хотел, но все ж отошел на всякий случай, и тотчас в это самое место огромная сосулька рухнула с крыши.
– И это тоже…
– Да ведь всего не вспомнишь, таких ситуаций было – ой-ой- ой. А я все дивился. Слушай, Толя, а чего ж ты меня в этот-то раз… Запорожцу дал сбить?
– Ну, видишь ли, Шурик, бывают сбои и пробелы. Или другие причины и обстоятельства. Ну, а мы ведь тоже не боги, – печально возразил Толя, покраснев и отведя взгляд.
– Вот тебе на! А я-то думал, что на том, то есть на этом теперь уж свете все, как в швейцарских часах.
– Бес, видишь ли, как бы, вмешивается. Стоит только отвернуться, а он, проклятый, тут как тут. Конкурирующая фирма, короче. Или просто – судьба. Может это для тебя лучше так-то вот… И вообще, мы ведь, Сашенька, в основном за детьми тщательно посматриваем, мало ли что. C ними легче. Птичку какую-нибудь пошлешь ему несмышленышу, он и потянется за ней, свернет
– Ну да, понимаю… – согласился я с некоторым оттенком недоверия в голосе.
Впрочем, твое появление здесь может к чертям никакого отношения и не имеет. Но об этом как-нибудь. И вообще черти, бесы – это так, образно. Это я материальный ваш мир имею ввиду и его дурацкие физические законы. Да ты не обижайся, тут ведь тоже жить можно, не так уж все плохо. Забудешь свою прошлую жизнь в развитом социализме, как страшный сон.
– Ну, посмотрим, – все еще недоверчиво соглашаюсь.
– Пошли, покурим, у меня американские, – предложил Толя.
– Пошли, – говорю.
Глава 4
Мы вышли из домика через дверь, которую я поначалу не заметил. Дверь как дверь, обшарпана даже и со скрипом. Ржавый крючок болтается на ней без дела. Выйдя, мы попали сразу на улицу. Никаких коридоров-сеней не было, но зато нас приняло приятное крытое крылечко с двумя лавочками – друг напротив друга. Кстати, то, что я прошел несколько метров босиком, удивило меня хоть и немного знакомыми, но редкими в той жизни приятными ощущениями. Обычно лучшее, что испытываешь, освободившись от постылой обуви, это теплый деревянный пол, на который встают усталые ноги, или мягкий ковер, или нежный песчаный берег моря с омывающими ступни прохладными волнами – что-то из этой оперы. Особенно сильное наслаждение от ходьбы босиком испытываешь после длительного пребывания и хождения в плохой и тесной отечественной обуви. Вот только это приятное, именно это, я и почувствовал сейчас, но ни в коем случае ни холода, ни мозольных или каких-либо суставных болей или давления острых и неровных поверхностей, а также неприятного ощущения от соприкосновения стоп с заплеванным полом и т. п. И так во всем остальном, с чем я соприкасался здесь. Не буду уж каждую приятную мелочь анализировать и сравнивать с чем- то плохим. Будто взял с собой в этот мир все хорошее, а оставил плохое. Ведь и там, на Земле (если сейчас я на небе), когда кто-то меняет страну, континент, уезжает далеко и надолго, навсегда, то берет с собой только самое лучшее, а ненужное или плохое оставляет. Впрочем, все не совсем так. Почему-то здесь в раю я встречаю крючок ржавый, скрипящую дверь, а не какие-то идеальные, новенькие вещи? Нет, и тут все можно объяснить. Да потому что, видимо, это взято сюда откуда-то из счастливого детства Толи, и это дорогие вещи, – догадался я.
Сам домик Толика снаружи тоже оказался симпатичной избушкой, вовсе не дворец, а чудный теремок, беленький, мазаный известкой, с темными дубовыми перекладинами на стенах, и с красной черепичной крышей, как в старых европейских городах, какие я видел на картинках. Вид с этого места был мало сказать потрясающим: он был волшебным и сказочным. Красота эта ударила по пустой моей голове. Какой же это был дивный средневековый сельский пейзаж – рощи, холмы, тропинки, луга с фигурками пасущихся коров и овец, стога сена и прочие картинные украшения. Прямо у дома по обе стороны крыльца вызывал умиление чудный палисадник с георгинами и розами. Виноградной лозой была овита еле заметная ограда. Висящие грозди винограда блестели от солнца, будто стеклянные. Было много и других знакомых и редких, даже тропических растений – непривычное соседство северной и южной домашней флоры. Некая запущенность сада была настолько естественной и уютной, что мысль о садовнике, казалась абсурдной и нелепой. Все вокруг было будто подкрашено и дополнительно освещено необычно ярким и теплым светом, линии каждого предмета словно подкорректированы талантливым художником, а ненужные детали и штрихи отсутствовали Солнце, впрочем, светило, как обычно, а небо было безоблачным, только с необычно яркой синевой. Ни жарко, ни прохладно, а как-то хорошо, чудно, комфортно. Кстати, на солнце можно было смотреть, не мигая – глазам хоть бы что. Мимо домика проходила ровная белая дорога. Она была утрамбована, со следами колес телег и лошадиных подков, но только не покрышек автомобилей. В стороне тихо несла свои темные воды небольшая речушка с песчаными обвислыми берегами. Неподалеку прачка полоскала белье, а на другом берегу рыбачил крестьянин. Чуть дальше срослась с течением реки старая водяная мельница. Спокойно крутилось ее колесо от тихого вечного движения речных вод в сторону какого-нибудь райского моря. Вдали маячили холмы и, по ним бродили олени, паслись овечьи стада и, кажется, вырисовывались развалины какого-то средневекового замка. Все было как на ладони: ветряные мельницы, каменные избы и развалины замков, телеги, лошади, кибитки, жнецы, работающие в поле, пастухи и пастушки. Вид сей очаровывал. Круче, чем старинная голландская живопись.
Наши художники тоже так иногда талантливо искажают обычные, даже скучные советские, пейзажи, чуть изменяя формы, освещая по-утреннему розовым светом или наоборот вечерним загадочным, добавляя еле заметные штрихи, взятые из своей фантазии или украденные у тех же гениальных голландцев, фламандцев и прочих европейцев-живописцев прошлых столетий. Впрочем, и те тоже, видимо, привирали, приукрашивали действительность. Вряд ли все в их природе и окружающем мире было столь совершенно, как на музейных полотнах. Но здесь, в этом пространстве, где я оказался, достигнутый ими венец творения обрел право на подлинность. И ничто не мешало расплываться где-то внутри меня нахлынувшему странному внеземному впечатлению. На такие, цепляющие внутренности, ощущения в том мире способен разве что впечатлительный ребенок, душа которого свободна для восприятия всяческой новизны, и то далеко не каждый. То, что в оставленном по ту сторону мире с помощью таланта и воображения могло бы
обрести жизнь лишь на холсте, на страницах книги или в нотах, здесь ожило и стало реальностью. У самых талантливых мастеров искусства наверняка иногда вдруг возникает возможность найти щель в заборе, отделяющем обе реальности, мельком увидеть что-то из того, что представляет этот иной, лучший мир и перенести запечатленную картину в свои творения. Но они не догадываются, что по какому-то закону вселенного круговорота та запредельная часть мира, ими самими и придумана, ибо соткана из всего самого лучшего, что художники и мечтатели сами наворошили в своих фантазиях, а затем описали, напели, нарисовали. Сама же наша материальная действительность как была, так и оставалась карикатурой на эти шедевры. Но зато они, художники, музыканты, поэты и сказочники эти, своим искусством все же подтверждали наши смутные догадки о том, что есть же, черт возьми, где-то эта блаженная первозданная гармония и совершенство. Впрочем, и не только талантом одаренные люди, но и простые смертные, не умея держать кистей и мольбертов, создавали на каком-то подсознательном уровне внутри себя модель рая, в который кто-то откровенно верил, а кто-то не понимал, что верит, просто мечтал и фантазировал.Мы уселись друг перед другом на крылечке. Толя достал из кармана своего балахона пачку иностранных сигарет Мальборо и спички. Молча закурили. Я стал анализировать свои ощущения, ибо не совсем понимал, зачем мы в таком месте хренью этой занимаемся. Я и там-то баловался сигаретами только за компанию, чтобы анекдоты послушать в перерывах рабочих будней, и то – редко. Чувства были не совсем понятные, но потрясающие. Все, как с хождением босыми ногами. Скорее всего, из того мира сюда попадает ритуал и какие-то самые лакомые и смачные из всех приятных осязаний, которые испытываются от сигарет, возможно всего лишь несколько раз за всю жизнь, да и то в виде слабого, нынешнего райского, подобия. Самое негативное или связанное с наличием материи, теперь напрочь отсутствовало – все эти физические ощущения внутри, в бронхах, от дыма и никотина, порча зубов, чувство зависимости, ощущение болезненности, даже вины и страха за последствия для здоровья. Оставалась лишь остальная суть – распространение внутри покоя, эстетика ритуала, поза, движение и положение рук, пальцев, держащих сигарету, игра губ, плавный полет колечек дыма, постепенное исчезновение напряжения между тобой и собеседником. В общем, такая вот философская волна снова пронеслась по полушариям моего антиматериального мозга под впечатлением испытанного.
– Какие места, однако, – сказал я вслух, присвистнув. – Фантастика.
– И не говори. Не то слово, – согласился с гордостью Толя, и сплюнул под ноги оторвавшийся кусочек фильтра сигареты.
– Признайся, сам придумал пейзажик, я правильно понял? – спросил я.
– Ну а кто же еще? Конечно, мое произведение. А ты молоток, ход мыслей правильный. И что, действительно сам догадался? – с некоторым сомнение похвалил Толя.
– Нет, блин, не сам – в твоем некрологе вычитал. Конечно сам. Вот, поразмышлял буквально только что, земная логика подсказала.
В общем, да, ты прав, землянин. Намечтал я все это – вот в чем дело. Видишь ли, господу Богу и это тоже нужно от нас – не только любовь в чистом виде, но и мечты наши о хорошем ему очень угодны, и впечатленья, и творенья, и даже радость от вкуса малинового варенья. Все эти стремления к прекрасному, приятные воспоминания о каких-то хороших временах и местах, их идеализирование с годами, ну и, естественно, наши душевные переживания, возникающие от соприкосновения с произведениями искусства – музыка, поэзия, живопись. Ну, ты знаешь, все ведь не так просто. К сожалению, без контраста, без окружающей красоту грязи, без постоянной борьбы, тяжести бытия, несправедливости и боли никто бы не научился мечтать о чем-то высоком и получать впечатления, сохранять воспоминания о них всю свою жизнь? Хотя земная природа и есть сама красота, но вот, видишь, она была там лишь небрежным карандашным наброском будущей картины – той, что создатель смутно представлял, подразумевал, выстраивая рай с нашей помощью. То есть в этом ему помогал сам человек, для того и заброшенный в тот противоречивый материальный мир – в эту адскую смесь любви и ненависти, горя и радости, уродства и красоты. Ну и т. д. И правильно говорят, что рукописи не горят. Да, бывает, книга сгорела, картину бульдозер переехал, человек что-то придумал в голове прекрасное, но не успел рассказать кому-нибудь и помер. Ан нет. Все его гениальные идеи, фантазии, впечатления, оказывается, не пропадают. Они здесь. Из них-то рай и скроен. Причем рай бесконечно многообразен. Сколько померло и сюда попало душ, столько и вариантов рая.
– Подожди, философ, но ведь рай придуман раньше, еще до человека.
Ну, это тебе, привязанному ко времени, так кажется. Считай, что люди придумали рай задним числом. Привыкай, здесь время условно. Им пользуются новички вроде нас с тобой по привычке как не имеющим смыслового значения междометием. Для тебя оно как бы существует и поныне. Я и сам пока хочу, чтобы было и утро, и день. Вечер, ночь. Хочется. Лето и зима. Иной раз и снегу с морозом хочется. И что б часы на руке были, время показывали и тикали. У меня тоже есть. Вот… А, нет, они там дома остались, в тумбочке. Тут вообще многими вещами пользуются по привычке, – кивнул Толя куда-то в перспективу. – А на самом деле его – времени – за известным забором, то есть здесь и дальше, уже не существует. Время – это такой медленный магнит, который тянет все живое к смерти, и нет таких материальных законов, которые позволили бы выйти из этого магнитного поля. А после смерти, как известно, смерти нет. Так на хрена оно, время, нужно на том свете, то есть здесь у нас? Это там – да, без него никак. То, что мы создаем своими фантазиями в материальном мире, что происходит вроде бы в определенном периоде времени и истории, в остальном вселенном мире отражается и распределяется по другим законам, которых не касаются стрелки будильников и зубцы колесиков часовых механизмов. Кстати, сколько там на твоих швейцарских?
– Забыл в морге, а может кто-нибудь э-э-э… украл.
– Ничего, мы тебе здесь новые купим. Ну, как первые впечатления?
– Да, сложно будет все это переварить без водки или психиатра, но деваться не куда.
– А чего тебе мозги напрягать? Радуйся пока. Хотя халява эта не вечная, но очень и очень надолго… То есть, пока у тебя не появится потребность идти выше. Правда, есть еще одна альтернатива… Ладно, об этом как-нибудь потом.
– Так, значит, если ты сам придумал такую вот красоту, то, наверно, художником был – там в своей земной жизни? Ведь не здесь же ты родился, я правильно понял?