Будда из Бенареса

— А в чем оно, совершенство?

— В том, чтобы отказаться от победы и поражения. Побежденный живет в печали; победа порождает ненависть. Нет беды большей, чем ненависть, нет огня большего, чем страсть, нет счастья, равного спокойствию.

— О, почему ты всегда так серьезен, Сиддхарта!

— Серьезность — путь к бессмертию. Легкомыслие — путь к смерти. Только серьезный и вдумчивый достигает великого счастья.

3

Как-то утром они сидели и разговаривали.

— Все в мире взаимосвязано, и каждый поступок порождает следствие, — рассуждал Сиддхарта, обмахиваясь банановым листом. — Так и камень, брошенный в воду, вызывает крути.

— Ты думаешь? — рассеянно откликнулся Девадатта.

Они уже третий месяц предавались аскетическим упражнениям в Паталигаме. Мало кто узнал бы теперь в Девадатте того юношу, умащенного благовонным сандалом, что когда-то покинул Бенарес. Кусок тряпки, обернутый вокруг бедер, заменял ему дхоти, кожа потемнела, над верхней губой пробивались жесткие волосы. Он многому научился, однако ему по-прежнему не удавалось совершить путешествие вне тела.

— Да, я думаю именно так, — веско произнес Сиддхарта. — Некий человек легкомысленно уводит коня, присваивает манговую рощу вдовы, плетет заговор против раджи… Такой глупец не понимает, что сам уготовляет себе сеть. Впрочем, не менее легкомысленно поступает тот, кто убивает раба, не платит торговцу или разоряет святилище атхарванов…

— Святилище атхарванов? — Девадатта покраснел.

— Ты не знаешь, кто такие атхарваны? Изволь, я тебе расскажу. Эти знатоки четвертой веды за умеренную плату делают амулеты из дерева удумбары, а также из лягушачьих и змеиных костей.

Они знают заклятья против крыс, червей и демонов урунда, карума и кукурабха; они привораживают, заговаривают от болезней, насылают порчу и избавляют от сглаза. Если одному магу-атхарвану противостоит другой, между ними начинается колдовской поединок, и побеждает в нем тот, у кого больше внутренней силы. Вот почему многие атхарваны ведут жизнь отшельников. Не скажу, чтобы их образ мыслей был мне по душе. Что за польза в спутанных волосах и одежде из шкуры, если ты служишь своей жалкой самости? Что за польза в самоистязаниях и медитациях, если внутри тебя — джунгли? Ни лесная жизнь, ни грязь, ни сиденье на корточках не очистят такого аскета.

— Ты говорил о святилище, — напомнил Девадатта.

— Верно, о нем. Мне кажется, жрецы собрались покарать тебя.

— Меня?

— Тебе не стоило разбивать их сосуды и портить листья с магическими письменами. Теперь ты поймешь, что несделанное лучше плохо сделанного, ибо, не сделав что-то, не испытываешь сожаления. Зло же всегда возвращается, словно тончайшая пыль, брошенная против ветра; прикатывается обратно, как легкая колесница к подножию холма.

Юноша несколько раз моргнул.

— Откуда ты знаешь?

— Я наблюдал за людьми. Человеку трудно скрыться от последствий своих злых дел. Иной думает легкомысленно: «Зло не придет ко мне», но зло, совершенное им, никуда не исчезло. Оно тлеет на алтаре возмездия подобно огню, покрытому пеплом.

— Я не об этом, Сиддхарта! Откуда ты знаешь, что они хотят покарать меня?

— Сегодня на заре я путешествовал вне тела и слышал их разговор.

Девадатта заерзал.

— Надеюсь, они не собираются приносить меня в жертву?

— Сперва они использовали заклинания, но ты так усердно предавался аскезе, что тапас защитил тебя, — объяснил Сиддхарта. Лицо его приняло мечтательное выражение. — Как же все-таки велика сила углубленного созерцания! А теперь… теперь к нам в рощу направляется процессия жрецов. Лица у них решительные, в руках — заточенные бамбуковые палки. Какой позор, какое падение! — Он грустно покачал головой, и его длинные волосы заколыхались из стороны в сторону. — Поистине, хватающий копье — не отшельник, обижающий другого — не жрец…

— Нам нужно бежать? — нетерпеливо спросил Девадатта.

— Боюсь, уже поздно! — Сиддхарта со вздохом отложил банановый лист. — Жрецов много, около двадцати человек К тому же они разбились на несколько групп и заходят с разных сторон. Сейчас они примерно в трех-четырех полетах стрелы отсюда. А может быть, и ближе.

Девадатта испустил вопль и заметался среди манговых деревьев. Он бросился в заросли кустарника и чуть не наступил на тонкую, как плеть, ярко-зеленую змею — та пробиралась через траву, высматривая добычу блестящими холодными глазами. Девадатта кинулся к роднику — он помнил, что там был камень. Ужас стоял перед его глазами, как тысячерогий бык. О, зачем он стал шраманом! Камень не выдирался, и он только обломал себе ноготь. Девадатта застонал. Наконец, отыскав увесистый сук, он бегом вернулся обратно. Сиддхарта, ресницами полузакрыв глаза, сидел под деревом в той же позе.

— Послушай, мой друг, — нахмурился он, выслушав возбужденную речь Девадатты. — Человек, видящий бессмертную стезю, не будет наказывать себе подобных. Только безумец решается перерезать чужой жизненный корень, словно это корешок тыквы! Поставь себя на место другого — все дрожат перед смертью, все боятся. Поэтому нельзя убивать и понуждать к убийству… А если кто-то, ища для себя счастья, налагает наказание на существа, желающие счастья, тот после смерти сам не получит счастья. Неужели ты до сих пор не понял этого?

— Но они убьют меня, Сиддхарта! — задыхаясь, воскликнул Девадатта. — Или ты собираешься драться голыми руками?

Сиддхарта пожал царственными плечами.

— Драться? — удивленно повторил он. — Почему ты решил, что я буду драться?

— А ты не будешь?

— Конечно же, нет! Только дикарь кидается на людей, подобно потревоженному удаву… Настоящий шраман сдерживает пробудившийся гнев, как сошедшую с пути колесницу; он остается невозмутимым среди поднимающих палку, он непоколебим, как утес.

Девадатта побледнел.

— Значит, ты отдашь меня этим колдунам-людоедам?

Сиддхарта посмотрел на него взглядом, полным сочувствия.

— Я не отдам тебя, Девадатта. Чего ради тогда я принял в тебе столько участия? Неужели ты думаешь, что тот, кто с помощью знания освободился от сомнений и достиг погружения в высшее благо, запятнает себя таким нелепым и низким поступком? Неужели ты думаешь, что на это способен человек, свободный от страстей, устранивший препятствия, разорвавший ремень, плеть и цепь с уздой, вдумчивый и серьезный, в ком уже почти угасла радость существования?