Будда из Бенареса

— А он позволит вам строить стены?

— Почему нет? Первые общины будут женскими.

Да, этот шраман все хорошо продумал. Магадха… Это могучая держава. После победы над ангами магадхи завладели устьем великой реки; морская торговля целиком в их руках. Если повергнуть ниц раджу Бимбисару, ни один правитель в долине уже не осмелится ему перечить. Правда, еще остаются маллы и личчхавы, и особенно опасны последние. Их племенной союз удерживает за собой важный порт на левом берегу Ганги; личчхавы славятся своей воинственностью, а в последнее время они научились возводить укрепления.

— Хорошие стены — залог победы, — пробормотал раджа.

— Строительный камень есть и в городе Вайшали, — откликнулся отшельник. — Все дело в звонкой монете.

Видудабха наклонился вперед и хлопнул себя ладонями по коленям.

— Как ты сказал? Все дело в монете?!

Сохраняя угрюмое и недоброе выражение глаз, правитель начал смеяться. Он хохотал, радуясь, как бог на небесах тридцати трех, испивший сладкого и приятного бараньего жиру. Нет, не зря предсказатели сулили ему удачу в эту светлую половину лунного месяца! Сегодня удача пришла к нему под видом садху в красной одежде, этого самца кобры в лягушачьей шкуре! А ведь он чуть не отправил его на кол, не отличив боба от гороха. Это урок на будущее: не следует принимать поспешных решений.

— Будь по-твоему, Шакьямуни. Ты придешь завтра, и мы обсудим все еще раз… вместе с моим казначеем.

— Благодарю, друг верховного Индры.

— Клянусь палицей бога: если ты обманешь меня, я непременно двину войско на Бенарес, а уж город шакьев разрушу до основания. Не знаю, что тогда увидишь ты, но я-то увижу, как палач живьем сдирает с тебя кожу. А сейчас отправляйся к своим да скажи — пусть не поют песен в моей столице!

Шакьямуни остался на месте.

— Что-то еще? — нахмурился раджа.

— Так, одна мелочь. Неподалеку от Шравасти, в Джетаване, проповедует мой бывший ученик. Его имя — Кашьяпа из Урувеллы. Конечно, это выживший из ума старик, и последователей у него почти нет, но все-таки…

— Может, посадить этого Кашьяпу в тюрьму? — насторожился Видудабха.

Гаутама Шакьямуни пожал плечами.

— Решай сам, я за него не отвечаю.

3

В небе плыл слон. В лучах солнца на его лбу и боках блестели куски золотой фольги. Слон был белый, как раковина; он мотал головой и трубил опущенным вниз хоботом оглушительно и в то же время жалобно, словно был очень напуган тем, что его заставили летать. Вдруг в хоботе слона оказался гигантский красный лотос; слон тряхнул им, словно рогом, и вниз посыпались лепестки жасмина, божественные цветы мандарава и сандаловый порошок. Послышалась струнная музыка, радостная, как звонкие трели жаворонка, и чистая, как утренняя роса. Амбапали подумала, что сейчас увидит гандхарвов. Но вместо юных гениев неба она увидела девочку — хорошенькую, похожую на золотую статуэтку, с красной полосой замужества по пробору. Девочка стояла по колено в цветах и, задрав головку, тоже смотрела на слона. Амбапали пошла к девочке по цветам.

— Здравствуй, маленькая, — сказала она, присев на корточки.

— Благо богам, достойным блага, — серьезно ответила девочка.

Амбапали звонко рассмеялась.

— Слушай загадку: один пастушок догоняет другого. Первый пастушок улыбается, а второй рождается заново. Ну-ка, отгадай, кто они?

— Бог солнца и бог луны, — равнодушно ответила девочка.

— Верно, — кивнула Амбапали. — А ты умеешь считать?

— Умею.

Амбапали протянула ей ладонь с цветами мандарава.

— Сосчитай лепестки.

— Не хочу, — сказала девочка и отвернулась. В мочках ее ушей блестели и переливались, словно жидкий огонь, рубиновые серьги.

«Неужели это дочь какого-нибудь великого риши или раджи?» — подумала Амбапали, и даже волоски на ее спине поднялись от странного волнения и томления.

— Кто ты? — спросила она.

— Одиннадцать в небе, одиннадцать на земле, одиннадцать в воде, — сказала девочка. — Всего получается тридцать три бога.

Амбапали вздрогнула. С неба градом сыпались ягоды гвоздичного дерева, сливы и финики — это слон опять тряхнул лотосом. Амбапали взяла один финик.

— Осторожно, — сказала девочка. — Они с золотыми косточками.

— Откуда ты знаешь? — удивилась Амбапали.

— Вашат! — закричала девочка и подпрыгнула. — Слон вступает на третий небосвод! Слон разгоняет великий мрак!

Приплясывая, словно давильный камень на стеблях сомы, девочка раскидывала ногами цветочную массу и распевала во все горло:

Как корова за теленком, Я иду навстречу солнцу, Как вода бежит по руслу, Я иду навстречу Брахме!

Сердце Амбапали забилось. Белый слон стоял перед ней, шевеля огромными ушами и покачивая хоботом. На золотой пластине, прикрывавшей широкий лоб слона, сияло чеканное изображение лежащего на боку льва. Девочка встала на загнутый хобот, и слон переправил ее себе на голову. Слон протрубил четыре раза и стал медленно подниматься в небо.

«Поклон величию хижины! Поклон белым и пестрым коровам!» — донесся с небес голос девочки.

Амбапали не сразу поняла, что находится в опочивальне своего дома в Шравасти. Это была ее первая ночь на новом месте, и вот какой дивный сон ей приснился! Говорят, сны приходят к человеку из мрачного царства Ямы, ho теперь она знает: это не так. Ощущение счастья было слишком сильным, чтобы обмануть. Ее сон послан светлым божеством и предвещает радость. Но какую? И кто была та странная девочка?

Ей вспомнилось последнее торжество в Бенаресе, праздник Агнистомы. В шествии, проследовавшем к городскому святилищу, было множество белых коров; их спины и бока пестрели священными знаками, рога были окрашены в красный и синий цвета, а у некоторых позолочены и посеребрены. Какой-то малыш лет пяти или шести, сидя на бедре своего брата-подростка, громко запел: «Несут меня в небо соки растений! О, не напился ли я сомы?..» Это были слова гимна, посвященного Индре, царю богов, и даже идущие в процессии пожилые жрецы не могли сдержать улыбок.

Амбапали наблюдала за певцом из своего паланкина. «В детстве нас часто охватывает ощущение чистого восторга, неизъяснимой радости, — подумала она тогда. — Куда уходит это чувство? Наверное, мы сами погребаем его под своими тревогами, страхами, желаниями, сомнениями, ожиданиями… Если зеркало покрыто пылью, стоит ли удивляться, что лик в нем неясен? От рождения до погребального костра — только одна жизнь, но мы не умеем проживать даже ее. Мы хотим господствовать, обладать, покорять и в этом теряем себя. А ребенок — маленький раджа, он живет в центре всего мира, и взгляд его чист, как цвет его кожи. Он прислушивается и присматривается ко всему, ожидая повсюду увидеть чудо…»