Будда на чердаке. Сборник

«Ну, ты, желтозадый япошка!»

Другие наши дети старались не высовываться и держаться как можно незаметнее. Они никогда не ходили на вечеринки (их никогда туда не приглашали). Они не играли на музыкальных инструментах (никаких музыкальных инструментов у них не было). Они ни от кого не получали открыток в День святого Валентина (и никому их не посылали). Они бродили по школьным коридорам, словно во сне, опустив глаза и прижав к груди книги. Если кто-то окликал их по имени из-за спины, они не слышали. Если кто-то окликал их по имени, глядя прямо в лицо, они молча кивали и продолжали свой путь. Если при раздаче учебников им доставался самый старый и потрепанный, они и не думали возражать.

«Я никогда не любил алгебру».

Если их фотография оказывалась на последней странице ежегодного школьного альбома, они принимали это как должное. «Мне все равно», — говорили они себе. «Ну и что из этого?» — говорили они себе. «Какая разница?» — говорили они себе. Они знали, что в этой стране им никогда не найти дела, в котором они преуспеют.

«Все мы лишь куклы в руках многоликого Будды».

Наши дети быстро запоминали, к кому из одноклассников можно ходить в гости (миссис Хенке, миссис Вудраф, миссис Альфред Чандлер III разрешили приводить домой цветных), а к кому нельзя (все остальные матери запретили). Наши дети быстро запоминали, в каких парикмахерских их соглашаются стричь (в парикмахерских для негров) и в каких отказываются (в парикмахерских на южной стороне Гроув цветных особенно не жаловали). Наши дети быстро поняли, что в этом мире есть вещи, которые для них недоступны. Поняли, что им не изменить форму своих плоских носов, не сделать свою кожу более светлой, а ноги — длинными.

«Каждое утро я делаю упражнения на растяжку, но ни черта не помогает».

Они уяснили, в какое время могут плавать в бассейне Ассоциации христианской молодежи.

«Цветные — только по понедельникам».

Они уяснили, что не смогут посмотреть фильм в кинотеатре «Пэнтейдж», расположенном в центре города (никогда). Наши дети знали, что нужно первым делом спросить, входя в ресторан.

«Вы обслуживаете японцев?»

Они знали, что даже днем не следует разгуливать по городу в одиночку. Знали, что делать, если поздно вечером в темном переулке их окружит компания подвыпивших юнцов.

«Просто дай им понять, что владеешь приемами дзюдо».

На случай, если это не поможет, наши дети научились работать кулаками.

«Уважают только сильных».

Наши дети научились искать себе защитников и покровителей. Научились скрывать свою злобу.

«Нет-нет, ничего страшного. Я не возражаю. Все хорошо. Никаких проблем».

Научились скрывать свой страх. Они поняли, что некоторые люди от рождения удачливее остальных и все в этом мире происходит совершенно не так, как хотелось бы тебе.

И все же наши дети продолжали мечтать. Одна из наших дочерей мечтала выйти замуж за проповедника, чтобы не работать в поле по воскресеньям. Один из наших сыновей мечтал накопить денег, чтобы купить собственную ферму. Другой мечтал выращивать помидоры, как его отец. Третий мечтал заниматься чем угодно, только не выращивать помидоры. Кто-то мечтал разбить собственный виноградник. Кто-то мечтал создать свою торговую фирму.

«Я назову ее „Фрукты Фукуды“».

Одна из наших дочерей мечтала о том дне, когда наконец покинет ферму. Другая мечтала поступить в колледж, хотя никому из живущих в нашем городке это пока не удавалось.

«Я знаю, это безумие, но все же…»

Третьей нравилось жить на ферме, и она мечтала никогда отсюда не уезжать.

«Здесь лучше, чем в городе. Никто не обращает на нас внимания».

Кто-то из наших детей не мог выразить словами, о чем мечтает.

«Мне чего-то хочется, но я не могу понять, чего именно».

Кто-то мечтал получить в подарок набор ударных инструментов «Король свинга». Кто-то мечтал получить в подарок пони в яблоках. Кто-то мечтал стать владельцем службы по доставке газет. Одна из наших дочерей мечтала о собственной комнате с замком на двери.

«Любой, кто захочет ко мне войти, должен будет постучать».

Другая мечтала стать художницей и жить в Париже, в мансарде. Один из наших сыновей мечтал стать мастером по ремонту холодильников.

«В училище можно подать документы по почте».

Один из наших сыновей мечтал строить мосты. Другой мечтал играть на фортепиано. Еще один мечтал открыть собственный фруктовый магазин где-нибудь на оживленной улице, а не работать на хозяина. Одна из наших дочерей мечтала изучить стенографию на курсах секретарей в Академии Мерритт и найти работу в офисе.

«Я обязательно добьюсь своего».

Один из наших сыновей мечтал стать следующим Великим Того в ассоциации армрестлинга. Другой мечтал стать сенатором. Одна из наших дочерей мечтала обучиться парикмахерскому делу и отрыть собственный салон. Другая болела полиомиелитом и мечтала об одном: обходиться без аппарата для искусственного дыхания. Еще одна мечтала стать швеей и работать в ателье. Кто-то мечтал стать учителем. Кто-то мечтал стать доктором. Некоторые мальчики мечтали стать девочками. Другие мечтали стать гангстерами. Многие мечтали стать звездами. И хотя мы понимали, что далеко не всем мечтам суждено осуществиться, мы молчали и не мешали нашим детям мечтать.

ИЗМЕННИКИ

Слухи долетели до нас на второй день войны.

Говорили, что существует какой-то таинственный список. Людей, которые были в этом списке, забирали прямо среди ночи. Некий банкир отправился в свой банк и больше не вернулся домой. Некий парикмахер исчез во время перерыва на ланч. Несколько рыбаков бесследно пропали. В меблированных комнатах и отелях происходили облавы. Предприятия конфисковывали. Газеты закрывались. Но все это было где-то далеко. В городах, лежащих за бескрайними равнинами. В больших городах, где все женщины ходят на высоких каблуках, мажут губы помадой и танцуют ночи напролет. «С нами ничего подобного не произойдет», — говорили мы. Мы всего лишь простые люди, которые живут тихо и незаметно. Нашим мужьям ничего не угрожает.

Несколько дней подряд мы не выходили из своих домов и, опустив шторы, слушали радио. Мы сняли со своих почтовых ящиков таблички с именами. Убрали с крыльца свою обувь. Мы не отпускали детей в школу. По ночам мы запирали двери на засов и разговаривали шепотом. Мы плотно закрыли окна. Наши мужья пили больше обычного и спозаранку укладывались спать. Наши собаки дремали у наших ног. К нашим дверям никто не подходил.

Потом мы начали осторожно выбираться на улицу. Стоял декабрь, дни были спокойными и безветренными. Наши старшие дочери уже покинули родительский дом и работали прислугой в далеких городах. Сумерки сгущались рано. Каждое утро мы вставали до рассвета, отправлялись на виноградники и обрезали лозы. Мы вытаскивали морковь из холодной влажной земли. Мы срезали сельдерей. Мы собирали брокколи. Мы выкапывали в земле глубокие канавы для сбора дождевой воды. Соколы кружили над верхушками деревьев в миндальном саду, а в сумерках мы слышали, как далеко в холмах, перекликаясь друг с другом, завывают койоты. В японском квартале мы каждый вечер собирались в чьей-нибудь кухне и обменивались новостями. В соседнем графстве, по слухам, была облава. После наступления темноты город окружили. В нескольких десятках домов были обыски. Обрезали телефонные провода. Перевернули столы. Забрали документы. Увели с собой нескольких мужчин, чьи имена были в списке. «Возьмите зубную щетку», — говорили им. Больше о них никто ничего не слышал.

Говорят, этих людей сажали на поезд и высылали далеко за линию гор, в самую холодную часть страны. Некоторые считали их коллаборационистами, которых надо срочно депортировать. Кое-кто даже утверждал, что их расстреливают. В большинстве своем мы не верили слухам, но сами их распространяли — зачастую против собственной воли, не понимая зачем. Были среди нас и такие, кто отказывался говорить о пропавших людях. Но по ночам они все равно проникали в наши сны. Некоторым из нас снилось, что мы и есть эти пропавшие. Одна из нас — Тидзуко, которая работала кухаркой на ранчо Кирни и считала, что всегда нужно готовиться к худшему, — собрала для своего мужа маленький чемоданчик и поставила у дверей. Она положила туда зубную щетку, бритвенные принадлежности, кусок мыла, плитку шоколада — его любимого — и смену белья. Она знала, все это обязательно ему понадобится, когда до него дойдет очередь. Тем не менее ее томили смутные, но настойчивые опасения. Ей казалось, что она забыла положить самое важное, какую-то вещь, которая в решающий момент, может быть даже на суде, послужит неопровержимым доказательством его невиновности. Но что это за вещь, спрашивала она себя? Библия? Очки для чтения? Может, кусок какого-нибудь особенного, благоуханного и изысканного мыла? Или, наоборот, нечто, свидетельствующее о его мужественности?