Будешь моей, детка

— Вы не имели права трогать мои деньги, — повторяю я сухими, непослушными губами. В висок долбит так, как будто там работает маленький отбойный молоток. — Почему косячит Сережа, а расплачиваюсь всегда я?

— Поговори еще мне тут! — взвивается мама, швыряя собранные осколки в мусорное ведро. Прямо вместе с совком. — Мальчик в беде, ему грозила тюрьма, понимаешь? А ты думаешь только о себе! Эгоистка! Тебе не кажется, что иногда надо задвинуть свои интересы ради близких?

— А тебе не кажется, что тебе стоило строже его воспитывать и не позволять все на свете? — вырывается из меня то, что я сейчас думаю.

И тут же резкая боль обжигает щеку. Мама стоит напротив меня красная, взъерошенная и потирает ладонь.

— Неблагодарная тварь! — выплевывает она мне в лицо.

Папа ничего не говорит и утыкается в кружку с чаем, давно уже пустую.

Я разворачиваюсь и молча ухожу к себе.

В коридоре сталкиваюсь с выходящим из туалета Сережкой. Он по моему взгляду понимает, что я все знаю, и неловко пожимает плечами.

— Эта…ну… прости, Оль. Мне короче жаль, что так получилось.

Я думала, что когда увижу его, задушу голыми руками. Но сейчас смотрю в виноватые глаза, которые уже давно находятся выше моих, и против воли вспоминаю, какой он был хорошенький в детстве. Пухлые щечки, вечно красные от диатеза, удивленно распахнутые голубые глазки и забавный деловой вид. Он был веселый, ласковый малыш и не скупился на слюнявые детские поцелуи и обнимашки, которые постоянно мне доставались как любимой старшей сестре. «Ойюша», — лепетал он, старательно выговаривая мое имя. — «Люлю Ойюшу».

Вроде у нас всего два года разницы, а я всегда ощущала себя отчетливо старше. И сейчас, как старшая, не могу злиться на этого несчастного идиота. Хотя и надо бы.

Впрочем, виноват то, по большому счету, не он, а наши родители, которые ему всю жизнь только что в попу не дули. Они очень хотели сына, потому что сын — это продолжатель рода, наследник. А девочка… Ну что девочка? Какой от нее толк?

Папа так ждал сына, что, когда родилась я, ушел в трёхдневный запой. И вовсе не от счастья, как можно было подумать. И поэтому маме пришлось в срочном порядке рожать второго. Ей повезло, что на этот раз удача им улыбнулась и у них получился мальчик, а то так и рожала бы до победного.

Так что у нас в семье не стоял вопрос, кто тут самый любимый ребенок. Это было ясно сразу: не я. У Сережи всегда было все самое лучшее, его не ругали, не напрягали, не загружали делами по дому. Зато я и готовила, и убиралась. Причем в его комнате тоже. Потому что он ведь мальчик! Ему такое по статусу не положено!

А еще он всегда получал то, что хотел. Игрушку, модные кроссовки, мою шоколадку (у Оли вкуснее, я хочу как у нее!). Список можно было продолжать бесконечно. А сейчас он получил и то единственное, что было для меня важно — бабушкино наследство и мой шанс на другую жизнь. Шанс выбраться из бедности и режима постоянной экономии, шанс уехать в другую страну, шанс стать действительно классным специалистом…

— Как можно было проиграть столько денег? — спрашиваю я вместо того, чтобы ругать Сережу.

— Это ж не за один раз, — невесело ухмыляется он. — Сначала я играл только в слоты — этот как игровой автомат, только онлайн и с кнопкой вместо рычага. Играл на карманные и выигрывал. Можно было поставить пятьсот рублей, а выиграть три тыщи. Я так насобирал почти шестьдесят косарей, но слил все на повышенных ставках. Потом ушел в жёсткий минус и пытался отыграться. У друзей занимал, у родителей брал — говорил, что надо в колледже сдать на поездку или вещи надо купить. Набрал вместе с займами семьсот, поставил повышенную… Ну и вот. Не отыгрался.

— Играл ты, а жизнь поломалась у меня, — говорю я тихо, надеясь, что он хотя бы немного поймет масштаб того, что натворил. Но Сережка только закатывает глаза, сразу становясь очень похожим на маму:

— Бля, Оль, ну ты драму квин-то тоже из себя не строй! Чо там поломалось-то у тебя, а? Ну в другой универ пойдешь. Ты ж с мозгами, тебя возьмут хоть куда.

— Мне не надо хоть куда, — говорю я ровно, смотрю в его лицо и вижу: он не понимает. И, наверное, никогда не поймет.

Так что я просто иду в свою комнату и, только закрыв за собой дверь, вспоминаю, что так и не поела. И вот вроде бы это сейчас меньшая из моих проблем, но становится так обидно! Желудок подводит от голода, особенно при мысли о вкусной котлетке с поджаристой корочкой и воздушном картофельном пюре. Есть хочется ужасно, я, видимо, не из тех людей, у кого переживания отбивают аппетит. Но как бы я ни была голодна, на кухню я сейчас не пойду. Я не готова видеть родителей. Я слишком зла и боюсь, что скажу им еще что-то такое, после чего меня вообще из дома выгонят. А на улице сейчас оказаться совсем не вариант.

Пиликает входящим сообщением телефон, я без всякой задней мысли беру его, открываю — и вздрагиваю, едва сдерживая крик, словно увидела не буквы, а огромного тарантула.

Страх липко ползет по позвоночнику, пока я уже в третий, наверное, раз перечитываю это сообщение. Номер у меня не записан, но на аватарке у отправителя алый Феррари. Такой есть только у Соболевского. Это все равно, что он бы свою фотку туда поставил. Узнавание моментальное.

«завтра утром за тобой заеду, детка. Поедешь со мной на пары. И в твоих интересах меня дождаться, поняла? Спокойной ночи»

Это становится последней каплей, и я, свернувшись жалким комочком, рыдаю, уткнувшись носом в подушку.

Глава 3. Игра с огнем

Я встаю в шесть утра. Именно встаю, а не просыпаюсь, потому что этой ночью я не спала. Совсем. Зеркало отражает зареванное лицо и покрасневшие глаза — теперь меня никто не сможет назвать хорошенькой, особенно этот избалованный самодовольный козел. Я не собираюсь его дожидаться, поеду на первом автобусе и буду сидеть у крыльца университета, пока его не откроют. Там я все же в большей безопасности, чем здесь, у дома.

В голове всплывают слова Соболевского о том, что в моих интересах ждать его, но я только горько усмехаюсь. Что бы такого страшного он ни придумал, это все равно не затмит того, что сделали мои родители.

В моем телефоне за сегодняшнюю ночь появился новый контакт. Без имени. Именно этот номер телефона я нашла, когда шерстила объявления о работе. «Требуются молодые девушки приятной внешности, зарплата достойная, почасовая оплата».

Я самонадеянно решила, что раз ко мне почему-то прицепился Соболевский, то я как минимум не уродина, так что позвоню туда сегодня и узнаю. Скорее всего надо будет работать промоутером. Им же как раз платят за отработанные часы. Я понимаю, конечно, что это капля в море от тех денег, которые мне нужны, но других идей у меня нет. Не то чтобы я была в восторге от работы промоутера — стоять в торговом центре и часами предлагать посетителям купить сыр с новым вкусом, — но что поделать? Я и полы мыть пойду, если надо. Все равно профессии у меня пока нет.

Я еду до университета в полупустом автобусе. От остановки иду еще пятнадцать минут пешком. У здания универа в такую рань никого. Двери заперты, что и следовало ожидать, а на ступеньках ворох желтых листьев. Насыпались за ночь, а дворник, видимо, еще не успел их смести.

Я усаживаюсь прямо на лестницу, подложив под себя сумку. Буду тут, чтобы не пропустить момент, когда откроют двери. Сижу, бездумно смотрю на светлеющее небо и ежусь от холода. Куртка у меня старая, греет плохо. Хотела попросить у родителей денег на новую, но теперь-то что уже? Буду в этой ходить.

Примерно через час парковка возле университета оживает. Подъезжают дорогие красивые тачки, оттуда высовываются руки с сигаретами — им неохота выходить из машины, чтобы покурить на улице. Ну правильно, на улице же холодно, а тут теплый салон и сиденье с подогревом. Хотя редкие парочки все же покидают свои машины, чтобы пообжиматься на капоте. Еще несколько девчонок стоят у своих тачек со стаканчиками, на которых красуется логотип дорогой французской кофейни, и весело болтают, откусывая от хрустящих круассанов.