Будни и праздники
Шрифт:
Между ними осталась желтоватая каменная стена, которая их разделяла.
Сочельник
На трамвайной остановке, у деревянного павильона, Ставри-маляр остановился и прислушался. Ему показалось, что там кто-то кашляет. Постояв несколько секунд, он ясно расслышал слабый кашель и потом какие-то странные тихие звуки — словно аккорд губной гармоники. Звон колоколов доносился из города, окутанного туманом и дымом, как неясный рев. Временами рев усиливался, разливался волной и подступал ближе, точно стая птиц на звонких крыльях. Он словно бы стремился взорвать холодное спокойствие этого серо-желтого, грязного моря, затопившего город с его тысячами огней. Вокруг
Ставри направился ко входу в павильон. Смерзшийся снег скрипел и рассыпался под его тяжелыми башмаками. Крупный, неуклюжий и сутулый, он был похож на медведя, ставшего на задние лапы.
В этот вечер он выпил в городе, опоздал на последний трамвай и теперь возвращался домой пешком. Возможность встретиться с живым существом обрадовала его. Заглянув в дверь павильона, он увидел, что на тяжелой, окованной железом скамье сидит, съежившись, щуплый мальчонка в широком пальто, из-под которого свешиваются ноги в старых башмаках. Штанины заткнуты в башмаки. Мальчонка обеими руками прижимал ко рту губную гармонику и смотрел на него спокойными черными глазами.
По морщинистому лицу Ставри расплылась приветливая улыбка. От его тяжелого дыхания по павильону поплыли клубы теплого пара. Мальчик моргнул и, видимо, обрадовавшись, тоже улыбнулся, не отрывая гармоники от губ.
— Эй, дружок, — сказал Ставри. — Чего ты здесь ждешв? Трамвай не ходит. Последний давно уж прошел.
Его низкий, теплый голос бодро и гулко прозвучал меж дощатых стен.
— Ничего не жду… Просто так… Сижу…
Мальчик перевел глаза со Ставри на темную, застывшую в дремоте рощу, видневшуюся в незакрытую дверь павильона.
— Нынче сочельник, — сказал Ставри. — У тебя что, дома-то нет?
Мальчик, словно не услышав его, все так же смотрел на рощу.
— Замерзнешь, как пичуга, если на этой скамье спать останешься. Отвечай мне, дружок! Как тебя звать?
— Павел.
— Нездешний?
— Нет.
— А откуда?
— Из Казанлыка.
— В Софию зачем приехал?
— Мать ищу.
— А она здесь?
Мальчик сунул гармонику в карман пальто и, подув несколько раз на покрасневшие руки, твердо сказал:
— Папка сбежал от мамы с другой женщиной. Она поехала в Софию его искать…
— И не вернулась, — добавил Ставри.
— Не вернулась.
— Так. И ты ни мать не нашел, ни отца?
— Не нашел…
Они помолчали. Внизу, под пеленой тумана, еще громче зазвонили колокола.
— Братья у тебя есть?
— Нету. — Глаза мальчика сверкнули, он закашлялся, задохнулся, лицо его покраснело, вены на тонкой шее вздулись. Во взгляде появилось старчески скорбное выражение.
В душе Ставри проснулось отцовское чувство к этому незнакомому ребенку, похожему на живой узел тряпья. Когда-то Ставри служил мелким чиновником в одном городке, проповедовал своеобразный анархизм, был и вегетарианцем и пьяницей одновременно. Когда его уволили, он перебрался в Софию и здесь спился окончательно. Он произносил речи в корчмах, окруженный бродягами и оборванцами, которые исчезали вместе с последним левом из его кармана. Он опустился на самое дно, но в душе его все еще жила мечта о какой-то прекрасной жизни. Он часто спал на окраинах города под открытым небом, нередко голодал, но никогда не жаловался и ничего не просил. На одной окраине приходской священник разрешил ему жить в хибаре, крыша которой провалилась, словно живот голодающего. Хибара притулилась в ложбине среди принадлежавших священнику пустырей, которые Ставри надлежало сторожить. Ставри принял эту должность не без сопротивления. Однако старость уже стучала в его двери: ему перевалило за пятьдесят, а при его случайных заработках он часто оставался без куска хлеба.
Он
решил отвести мальчика к себе домой. Положив свою громадную руку ему на плечо, он сказал мягко и ласково:— Хочешь переночевать у меня дома, Павелчо? Я живу один, у меня, как и у тебя, никого на свете нет… 168
_ Пойдемте. — Мальчик встал, подобрал полы своего длинного пальто и поплелся за Ставри.
Они пересекли площадь и пошли вверх по крутой улочке, конец которой, взбегая на холм, терялся в темном, далеком небе. Они шли вдоль проволочных оград, мимо редких спящих домов. Тумана здесь не было, снег искрился, белый и чистый. Сверху расстилалось небо с крупными сверкающими звездами.
Мальчик двигался за Ставри как тень. Иногда он останавливался и тревожно оглядывал улицу, словно думал убежать, но широкая спина добродушного великана успокаивала его. Он спешил догнать его, и тогда его тонкие ноги путались в черных полах пальто.
Так они дошли до верхушки холма. Перед ними открылось заснеженное поле и полоска леса, опоясывающая незастроенную часть склона.
— Устал? — спросил маляр, оборачиваясь и бросая взгляд на светящийся сквозь туман город. — Скоро дойдем, — добавил он глухо.
Он двинулся по самому гребню возвышенности, потом свернул по узкой дорожке меж склонами. Она привела в широкую ложбину, огороженную колючей проволокой. Там виднелась хибара.
Когда они подошли к деревянной калитке, Ставри улыбнулся и пропустил мальчика вперед. Потом отпер дверь и зажег лампу. В узкой комнате с низким потолком царил беспорядок. По полу были разбросаны коробки, кружки и стаканы, запачканные высохшей краской, валялись кисти, линейки, вырезанные из бумаги буквы. Пахло олифой и клеем. На облупившихся стенах висели два портрета бородатых мужчин. Ставри затопил маленькую железную печурку и довольно хлопнул в ладоши. Потом вытащил из стенного шкафа кусок хлеба и колбасу и положил их на стол перед мальчиком, который жадно набросился на еду. Ставри, улыбаясь, смотрел, как он ест. Печка раскалилась, и от тепла запах краски стал острее.
— Послушай, Павелчо, — сказал Ставри, — ты посиди здесь, а я выйду… Скоро вернусь.
Мальчик снял пальто, под ним показалась нечистая одежда. Ставри взял в углу топор и вышел. Через несколько минут он вернулся и принес, вместе с волной холода, пушистую верхушку сосны, зеленые иголки которой подрагивали под тяжестью намерзшего снега.
— Устроим елку, — сказал он. — Хочешь?
Лицо мальчика не выразило никакой радости. Он равнодушно сидел на стуле у печки и рассеянно следил за движениями маляра. От его рваных башмаков шел пар.
Ставри убрал то, что было накидано на полу, задвинул коробки под кровать. Потом водрузил верхушку сосны на стол и прибил ее к столешнице. При каждом ударе веточки покачивались, словно беспомощные ручонки. Вместо гирлянд Ставри украсил их полосками цветной бумаги. Временами он оборачивался и посматривал на мальчика, следившего за его работой. В шкафу он нашел несколько грецких орехов, покрасил их серебристой и красной краской и повесил на ветки, выбрал из кучки три буквы, приклеил к ним фольгу и нитками привязал к сосне. Кончив работу, он отодвинулся.
— Ну как, Павелчо, ты читать умеешь?
— Умею.
— Что значат эти буквы?
— С рождеством Христовым, — угрюмо ответил мальчик.
Ставри взглянул на него с удивлением.
— Тебе что, не нравится елочка? Может, ты болен?
Мальчонка не ответил.
Ставри присел на край кровати.
Радость, которую он хотел испытать вместе с мальчиком при виде убогой елочки, померкла от холодного и презрительного голоса. И в молчании его сквозило что-то упрямое и враждебное. Он, конечно, видел, что маляр за ним наблюдает, но продолжал сидеть спокойно, понурив голову, точно старик. Черные брови были сведены над курносым носом, у детских губ пролегла глубокая горькая складка. Вдруг он сказал: