Будни отважных

Еще минута, и курсанты свернут на Тургеневскую улицу. Но тут Федор увидел: бежавший впереди боец, словно споткнувшись о невидимую преграду, рухнул на мостовую. Ни секунды не раздумывая, бросился Кривонос к раненому, наклонился над ним. И вдруг все померкло перед глазами. Невыносимо острая боль обрушилась на Федора, свалила его с ног. Уже теряя сознание, увидел он, как прогромыхал мимо танк, извергавший огонь и дым...

Фашисты за окном

Волна беспамятства отхлынула. Федор открыл глаза, увидел над собой низкие тяжелые своды подвала и все вспомнил. Танки, сухой треск пулеметов, провал в памяти... Когда очнулся, он пополз к воротам ближайшего дома. Каждый метр стоил неимоверных усилий. Но Федор все-таки добрался до входа в подвал и скатился по ступеням вниз. Упал на груду угля и снова потерял сознание...

В маленькое окошко сверху струился полосой неяркий свет. Значит, уже утро?

Боль сковывала все тело. Ноги словно одеревенели. Федор попробовал шевельнуться и застонал. Полнейшая беспомощность. А ведь город захвачен врагом и в любой момент могли появиться фашисты.

Что делать? Одно лишь твердо знал коммунист Кривонос: живым в руки гитлеровцев он не дастся. Пощупал кобуру. Пистолет на месте. Семь пуль фашистам, последнюю — себе.

— М-м... — Сквозь стиснутые зубы вырвался стон...

— Кто здесь? — послышался испуганный женский голос.

Федор дернулся всем телом, схватился за пистолет. На лестнице послышались неуверенные шаги.

Женщина шагнула к Федору, воскликнула:

— Господи! Да как же вы сюда попали! Ранены, небось? Ой, горе-то какое!

И столько сочувствия, столько сердечности было в этих словах, что Федор опустил пистолет.

— Если сможете, достаньте бинтов или хотя бы кусок простыни, — проговорил он.

— Сделаю! Все сделаю! А вы меня не узнаете?

— Вроде бы нет...

— Да как же! Я ведь Демина — жена вашего сослуживца...

Федор почувствовал себя спокойней. С Деминым, работником ростовской милиции, ему не раз доводилось встречаться. Присмотревшись, Федор узнал Матрену Ивановну. Да, это она. Только похудела, сильно изменилась.

— А вы, Матрена Ивановна, зачем в подвал заглянули?

— За угольком. Я тут наверху, у своих знакомых заночевала. Как начался на Темерничке бой, так и осталась. До моего-то дома далеко отсюда.

Противная слабость все сильнее охватывала Федора. Опять наваливалась черная мгла беспамятства.

— Да что ж это я! — всплеснула руками Демина. — Заговорилась, а вам помощь нужна.

Женщина выскользнула из подвала. А через несколько минут над Федором склонились три лица: Деминой, пожилого мужчины и девушки-подростка.

— Осторожней, — сказал мужчина, — у него обе ноги раздроблены.

Федора подняли и понесли наверх. Так очутился он в доме по Братскому переулку, 37, в небольшой, скромно обставленной квартире.

За столом сидели незнакомые, но свои, такие родные советские люди. Они шепотом, стараясь не потревожить раненого, переговаривались между собой.

Так началась жизнь раненого сержанта в семье старого плотника Ивана Михайловича Костина. И он сам, и его жена Прасковья Ивановна, и их пятнадцатилетняя дочь Тамара ухаживали за Федором, как за родным.

Но не только Костины и Демина принимали горячее участие в спасении Федора. Каждый день приходила жившая по соседству Тамара Константиновна Шебунская, зубной врач по специальности. Она делала перевязки, как могла, облегчала страдания раненого.

...Как-то Иван Михайлович вошел в комнату хмурый и опечаленный. Он устало присел на табурет, горестно сказал:

— На Пушкинской улице фашисты ночью не меньше ста человек расстреляли. Я с кумом там был, видел. И старики, и детишки малые в луже кровавой лежат. За что? Назови фашиста зверем, так зверь обидится...

— Ой, да что ж это творится! — всплеснула руками, запричитала Прасковья Ивановна.

— Хоть бы уж скорей Красная Армия вернулась, — вздохнула Тамара.

На четвертый день прибежала Демина. Еще с порога она радостно выпалила:

— Слышали? Наши в наступление перешли! От верных людей узнала. Немцы по городу мечутся.

А на следующее утро донесся гул артиллерийской канонады. Все явственней доносился этот беспрерывный гром. Надеждой загорались глаза. Но Федора и семью Костиных еще ждало испытание.

К вечеру во дворе появились немцы. Тамара первой увидела их в окно:

— Фашисты!

В дверь забарабанили кулаками.

— Сейчас! Сейчас! — засеменила к порогу Прасковья Ивановна. Она изо всех сил старалась скрыть охвативший ее страх.

Федор и Иван Михайлович переглянулись. Тамара застыла у окна. Что-то сейчас будет?!

Вытащив пистолет, Федор поставил его на боевой взвод. Если что, он сбросит с себя одеяло и перестреляет гадов.

Дверь отворилась. В комнату ввалились два гитлеровца: унтер-офицер и солдат. В глазах — настороженность; в руках — автоматы. Унтер, коверкая русские слова, рявкнул:

— Кто имеет здесь проживайт? Отвечайт!

— Я да моя семья, — спокойно отозвался Иван Михайлович.

— Это есть кто? — Немец указал на Тамару.

— Дочка.

— А это? — Рука фашиста протянулась к Федору.

— Сын мой. Сильно больной, кранк. Тиф.

— Инфекцион! Доннер веттер! — Унтер брезгливо сморщился и шагнул к порогу. Солдат последовал за ним. На ходу он схватил с полки и сунул в карман маленькую гипсовую статуэтку «Красная шапочка и серый волк».

Хлопнула дверь. Немцы удалились. Федор вытащил из-под одеяла пистолет, спрятал его в изголовье.

— Пронесло, — сказал, утирая со лба испарину, Иван Михайлович.

— Страху-то натерпелись, — вздохнула Прасковья Ивановна.

Федор подозвал к себе Ивана Михайловича, пожал ему руку:

— Спасибо! И как это вы насчет тифа придумали!

— Я, сынок, от людей слыхал, что немцы, как черт ладана, боятся заразных болезней.

...А канонада все нарастала. Немцы, завладев Ростовом, оказались в ловушке. С трех сторон окружали город советские войска.