Буфет, полный жизни

Мма Рамотсве рассеянно кивнула. Она не особенно интересовалась делами Ботсванского колледжа делопроизводства, хотя всегда вежливо слушала, когда мма Макутси распространялась на эти темы. У большинства людей в жизни есть что-то особенно важное, и она полагала, что Ботсванский колледж делопроизводства был ничуть не хуже чего-либо другого. Интересно, что же это в ее случае? Чай? Наверняка есть что-то поважнее чая, но что? Она посмотрела на мма Макутси, словно искала вдохновляющую мысль, но в голову ничего не приходило, и она решила обдумать это позже, в свободное время, когда можно позволить себе подобные философские размышления.

Теперь, когда утренняя диктовка была окончена, а письма должным образом подписаны, мма Рамотсве поднялась из-за стола, оставив мма Макутси надписывать адреса и подбирать марки нужного достоинства в ящике с почтовыми принадлежностями. Мма Рамотсве выглянула в окно, утро было как раз такое, какие она любила: не очень жаркое, но с ясным небом, залитое солнечным светом. Такое утро нравится птицам, подумала она, они могут расправить крылья и петь свои песни. В такое утро легкие наполняются воздухом, к которому не примешивается ничего, кроме аромата акации, травы и чудесного запаха скота.

Она вышла из офиса через заднюю дверь и постояла там с закрытыми глазами, ощущая на лице солнце. Как хорошо было бы оказаться снова в Мочуди, подумала она, сидеть перед каким-нибудь домом, чистить овощи или, скажем, заниматься вязанием. Девочкой она умела это делать, сидела рядом со своей родственницей, любившей вязать крючком и делавшей салфетку за салфеткой из тонкой белой нити – столько салфеток, что каждый стол в Ботсване можно было покрыть дважды, и эти салфетки кто-то где-то продавал и покупал. Сейчас у мма Рамотсве не было времени вязать, и ей было интересно, вспомнит ли она, как это делается. Говорят, что нельзя разучиться вязать крючком, так же как кататься на велосипеде. Но так ли это? Конечно, многие вещи забываются, если в них давно не практикуешься. Мма Рамотсве однажды пришлось встретить человека, который забыл свой родной язык сетсвана, и она была удивлена и шокирована. Этот человек уехал в Мозамбик юношей, говорил там на тсонга и выучил португальский. Когда он через тридцать лет вернулся в Ботсвану, то казался иностранцем, и она видела, насколько он сбит с толку тем, как люди употребляют простые повседневные слова на сетсвана. Потерять собственный язык все равно что забыть родную мать, и, можно сказать, не менее печально. Мы не должны терять свой язык, подумала она, даже если мы довольно много говорим по-английски, потому что это будет утратой части души.

Мма Макутси, естественно, в детстве говорила на другом языке. Ее мать владела языком икаланга, потому что была родом из Марапонга, где разговаривают на одном из диалектов икаланга, который зовется лилима. Это очень усложняет жизнь, подумала мма Рамотсве, ведь они говорили на второстепенной версии второстепенного языка. Мма Макутси выросла, разговаривая и на сетсвана, языке своего отца, и на этой странной версии икаланга, а затем учила в школе английский, потому что именно так продвигаются в жизни. Ты никогда не попадешь в Ботсванский колледж делопроизводства, если не говоришь по-английски, и уж конечно никогда не получишь девяносто семь баллов, если твой язык не будет безупречным, почти таким, на каком обычно говорят учителя.

Мма Рамотсве совсем забыла, что мма Макутси говорит на икаланга, пока однажды та не вставила в одну из фраз слово на этом языке.

– Я поранила гамбо, – сказала мма Макутси.

Мма Рамотсве посмотрела на нее с удивлением:

– Гамбо?

– Да, – подтвердила мма Макутси. – Когда я шла сегодня на работу, то шагнула в выбоину и поранила гамбо. – Она замолчала, увидев на лице мма Рамотсве удивление. Потом поняла. – Простите, – сказала она, – гамбо – это нога на икаланга. Если говоришь на икаланга, то твоя нога – это гамбо.

– Понятно, – отозвалась мма Рамотсве. – Странное слово. Гамбо.

– Оно не странное, – возразила мма Макутси, готовая встать на защиту икаланга. – У ноги много разных названий. По-английски она называется foot. На сетсвана – лоано, а на икаланга – гамбо, это и есть настоящее название.

Мма Рамотсве рассмеялась:

– Нет настоящего названия для ноги. Нельзя сказать, что нога на самом деле гамбо. Это верно только для ноги говорящих на икаланга. У каждой ноги свое название в зависимости от языка, на котором говорит тот, кому нога принадлежит. Вот что происходит на самом деле, мма Макутси.

На этом разговор закончился, и про гамбо больше не было сказано ни слова.

Все это и многое другое проносилось у мма Рамотсве в голове, пока она стояла около офиса в это утро, потягиваясь и позволяя мыслям блуждать, как им заблагорассудится. Спустя несколько минут она решила, что пора вернуться в офис. Мма Макутси должна была к этому времени закончить надписывать адреса, и мма Рамотсве хотелось рассказать ей о вчерашнем посещении Дома Надежды. Она подумала, что неплохо было бы обсудить этот случай со своей помощницей. Мма Макутси часто делала весьма проницательные замечания, хотя в случае мистера Боболого и его мотивов никакой особой проницательности не требовалось. И все же… Нельзя сказать, что он неискренний человек. Он, несомненно, был искренен, когда речь шла о девушках из бара, но с браком, возможно, все обстоит иначе. Мма Макутси может высказать стоящие догадки по этому поводу, и это поможет мма Рамотсве прояснить ситуацию Мма Рамотсве открыла глаза и пошла обратно к офису. В дверях она столкнулась с мма Макутси, которая казалась встревоженной.

– Что-то случилось, – прошептала ей мма Макутси. – Что-то не так с мистером Матекони. – Она показала на мастерскую. – С ним что-то не в порядке.

– Он ранен? – Мма Рамотсве всегда боялась несчастного случая, особенно с этими беспечными учениками, которым было позволено поднимать автомобили на пандус и делать другие опасные вещи. Механики ранят себя, это хорошо известно, как и мясники, которые часто ходят без кончиков пальцев – от этого мма Рамотсве всегда бросало в дрожь, – при этом страсть мясников к ножам с огромными лезвиями, которые и были виноваты, казалось, не уменьшалась.

Мма Макутси успокоила ее:

– Нет, никакого несчастного случая. Но я видела, что он сидит в мастерской, обхватив голову руками. Он выглядел совсем несчастным и едва поздоровался со мной, когда я проходила мимо. Я думаю, что-то произошло.

Плохие новости, даже если речь не идет о несчастном случае. Ведь мистер Матекони излечился от депрессии совсем недавно, и любое изменение в его настроении требует внимания. Доктор Моффат, лечивший мистера Матекони от этой болезни – с помощью мма Потокване, которая заставляла его принимать лекарства, – предупреждал, что болезнь может вернуться. Мма Рамотсве помнила его слова. «Вы должны быть внимательны, мма Рамотсве, – говорил доктор добрым голосом, каким всегда разговаривал со всеми, даже со своим взбалмошным коричневым спаниелем. – Вы должны быть внимательны, потому что эта болезнь, словно темное облако в небе. Часто оно далеко на горизонте, но ветер может пригнать его сюда очень быстро. Наблюдайте и говорите мне, если что-нибудь слу чится».

Но до сих пор выздоровление казалось полным, и мистер Матекони был таким же уравновешенным и спокойным, как обычно. Не было и признаков апатии, сопровождающей эту болезнь, никаких тяжелых воспоминаний, лишавших его сил. Но, возможно, все это возвращается. Возможно, темное облако приблизилось и закрыло все небо.

Мма Рамотсве, поблагодарив мма Макутси, направилась в мастерскую. Ученики с гаечными ключами в руках склонились над двигателем машины, а мистер Матекони сидел на своем старом парусиновом стуле около компрессора, обхватив голову руками, в той самой позе, в какой его видела мма Макутси.

– Ну, мистер Матекони, – бодро сказала мма Рамотсве, – кажется, вы о чем-то глубоко задумались. Могу я сделать вам чашку чая, чтобы вам было легче думать?

Мистер Матекони поднял голову, и мма Рамотсве поняла с облегчением, что болезнь не вернулась. Он, конечно, выглядел обеспокоенным, но это было не похоже на ту затравленность, какая читалась на его лице во время болезни. Это беспокойство по какому-то конкретному поводу, подумала она, а не тревога по поводу теней, воображаемых обид и смерти, мучившая его, когда он был болен.