Бухта Анфиса
Шрифт:
— Ну и ловкач! — воскликнул рулевой восхищенно.
— Ловкач! — так же восхищенно подхватил его моторист. — Когда это он управился?
— Трех мужиков обошел, вот молодчик!
Видно было, что все эти разговоры приятны Андрею Фомичу, но он старался не подавать вида, что его тоже восхищает Ленькина ловкость. Такой не пропадет! Парень растет головастый и, главное, ничего не боится.
— Ишь ты, как забегал, — проговорил он. — Ну и побегай, потрясись. Далеко не убежишь. Братишка мой, — похвалился он, обратись к старухам. И тут же сокрушенно добавил: — От мамы теперь нам достанется, мало не будет…
Договорить он не успел,
— Даст он ему сейчас, — покачала головой Татьяна Егоровна.
— Нет, — успокоил ее рулевой, — у них это не заведено. Все на словах.
Моторист неодобрительно заметил:
— Агитпункт. Я своих, если за дело, не балую.
— Битие определяет сознание? — засмеялся рулевой.
— Молодой ты еще осуждать. Вот погоди, женишься, детей наделаешь, тогда посмотрю я, как ты их в сознание будешь вгонять…
Появился Андрей Фомич, и разговор оборвался. Он шел — руки в карманах старой синей стеганки, довольная улыбка сияла в его прищуренных глазах. За ним так же степенно шагал Ленька, засунув руки в карманы синей стеганки, точно такой же, как у старшего брата, только новой. Он был слегка сконфужен, должно быть, ему все-таки попало, но в глазах его сияла отчаянная заинтересованность. Все для него было необыкновенным в этом новом мире, и даже подзатыльник, который он получил, был принят, как деталь этой новой жизни, как приключение, не совсем, конечно, приятное, но зато неизведанное ранее. Дома-то ему этого никогда еще не перепадало. При матери Андрей Фомич не посмел бы.
— В каюте, на верхней койке, — сообщил Андрей Фомич. — Залез и всю дорогу проспал.
— Здравствуйте! — вежливо выкрикнул Ленька.
— Здравствуй, милый, — засияла Анфиса.
— Как же ты пробрался, что мы и не заметили? — спросил рулевой.
— А я и не пробирался, — откровенно сказал Ленька.
Он даже и не думал никуда ехать, а просто пришел проводить брата. Он и раньше приходил, и на катере катался. И теперь рулевой сказал: «Нам заправиться надо, хочешь прокатиться?» Конечно, кто же откажется! Ленька сел рядом с рулевым, потребовал, чтобы ему дали подержаться за руль и покрутить сирену. Потом, когда вернулись на стоянку, Леньке велели бежать домой. Он и побежал, да задержался на минутку и в это время увидел, как все трое: брат, моторист и рулевой — направились к пивному киоску. Тогда он, не думая ничего плохого, вернулся и знакомой дорогой прошел в каюту, забрался на верхнюю койку и незаметно уснул. И так его хорошо укачало и так чудесно распевали волны за бортом, что он и проспал всю дорогу.
— Ох ты, птаха! — проговорила Анфиса, поглаживая Ленькину стриженую, с золотой челочкой, голову.
— Это, по-твоему, выходит, мы же и виноваты? — спросил Андрей Фомич.
— Никто, по-моему, выходит, не виноват, — ответил Ленька и огляделся кругом с таким веселым недоумением и так развел руками, будто показывая, как кругом все хорошо и весело, о чем же еще может быть разговор. Разве можно кого-нибудь винить за то, что все так здорово получилось?
— Вот уж верно, так уж верно! — сказала Татьяна Егоровна, с умилением глядя на Леньку.
Рулевой сообщил:
— У нас его зовут Золотой Бубенчик.
— И вправду — бубенчик! Пойдем, я тебя чем ни то угощу.
— Да чем же ты его?.. — засуетилась Анфиса. — Что у тебя припасено?
Молока налей. Там у меня в сенях на полочке.Татьяна Егоровна увела Леньку. Андрей Фомич спросил:
— Какие теперь у вас текущие заботы?
— Да вот, колоду как бы не унесло, — ответила Анфиса с такой готовностью, словно только и ждала этого вопроса. — Новую-то кто нам сделает?
Бригадир поднял топор, постучал по колоде и по звуку определил, что она еще послужит.
— А новую и не надо, — сказал он. — Железо. Давай, народ, подходи, не стесняйся!
Мужики взялись за дело. Через час с небольшим колода стояла у того самого места, где из земли выбивался родничок. Анфиса разыскала отцовский инструмент, Андрей Фомич выдолбил из белой липки новый желоб, приладил его. А двое других тем временем подняли и новыми кольями укрепили плетень чуть повыше того места, где он простоял весь свой век.
Когда все было сделано и пора пришла уезжать, исчез Ленька. Анфисы тоже не оказалось дома. Татьяна Егоровна сказала:
— Гуляют где ни то. А вы не беспокойтесь, с Анфисой не пропадет.
Но сколько ни кричали, никто не отозвался. А бригадир торопился: ему надо было заглянуть в устье таежной речушки Барановки, где намечалось строительство сплавного рейда, и по возможности засветло вернуться в город. Решили не тратить время на поиски, а заехать за Ленькой на обратном пути.
Такое решение Андрей Фомич принял только оттого, что другого выхода у него не было. Он очень неохотно подчинился этому, своему же решению и все время, пока катер не отчалил от берега, оглядывал пустую деревенскую улицу, вырубки, буйно зарастающие хвойным молодняком, и пустынные берега с холмами и песчаными осыпями. Оглядывал с таким осуждающим недоверием, словно хотел сказать: «И ничего тут хорошего нет, я-то уж знаю…»
А вернулся он в деревню только поздно ночью, когда Ленька уже спал.
Ленька-то спал, а старухи, истомленные ожиданием и разными предчувствиями и волнением, связанными с ожиданием, томились в полусне.
Около полуночи Анфиса вышла в огород.
Начиналась тревожная пора светлых ночей.
В сером сумраке тяжело вздыхала и глухо ворочалась Сылва, пристраиваясь в новой необжитой своей постели.
Позванивал родничок в новом желобе.
На темной земле белели стружки.
Увидела Анфиса — на высоком берегу бухты показался человек.
Она сразу узнала: Андрей Фомич — и поняла, что не от хорошего это идет он один в глухую полночь по глухим местам.
Она поспешила навстречу, обрадованная и встревоженная.
А он только спросил:
— Ленька как?
— Спит. А у вас-то что?
Припав к роднику, он долго пил. Кепка свалилась с головы, а он, наверное, и не заметил. Анфиса ее подняла и держала в обеих руках бережно, как хлебный каравай.
— Мотор заглох, — только и сказал он, тяжело дыша и утирая губы ладонями.
Он сел на ступеньку, хотел закурить, но спички намокли и не зажигались.
Анфиса принесла коробок. Андрей Фомич, затянувшись несколько раз подряд, бросил папиросу.
Его начала бить мелкая дрожь.
— Давай-ка, милый человек, в избу, да скидавай с себя все, да на печку. Давай, давай.
Андрей Фомич подчинился всему, что велела Анфиса.
В избе стояла теплая тишина и трещал сверчок.
— А товарищи твои где? — осторожно спросила Анфиса.
Тишина.
Потревоженный сверчок замолчал.