Булат

Афанасий поднял глаза. Перед ним стоял человек в замаранной смолой рубахе, едва прикрывавшей худое, покрытое шрамами тело. На шее у него висела серебряная дудка, что неопровержимо свидетельствовало о его роли в судовой иерархии – боцман. Голос у него был вкрадчивый, почти ласковый. Голос кота, умурлыкивающего мышь, чтоб она не вертелась, пока он будет ее когтить. И лицо под стать. Жесткое, злое. С белыми ниточками шрамов на загорелом лбу и щеках.

Афанасий покачал головой недоуменно, мол, вон сколько места, чем я-то помешал? Но ноги все-таки поджал.

– Человек у нас помер. Сейчас хоронить будем. А то скоро шторм начнется, не до него станет, – буднично пояснил боцман и ушел к кормовой надстройке.

Афанасий оценил ширину прохода и решил уйти вовсе. Неторопливо поднявшись, держась за мачту, чтоб качающаяся палуба не выкинула ненароком в море, отошел к корме. В последнее время встречи с покойниками и даже просто упоминания о смерти начали тяготить купца. Все чаще задумывался он о вере христианской, и о Христовом крещении, о постах, святыми отцами устроенных, о заповедях апостольских и о грехах своих, что не отмолить… Думал даже по возвращении на Русь податься в какой-нибудь монастырь, чтоб там с братьями…

Скрипнула дверь кормовой надстройки. Из темной духоты мореходы с натугой вытащили завернутый в парусную ткань сверток в бурых пятнах и понесли его к скуле корабля, приседая и покряхтывая. При жизни усопший был человеком дородным, роста немалого. Да еще и к ногам его был примотан старый якорь с отломанной лапой, чтоб мертвец сразу на дно ушел, а не носился по волнам, неприкаянный. Следом за моряками шел юнга, держа в руках парусиновый мешок, в коем явно лежали книги, распирающие его уголками корешков.

Боцман произнес короткую напутственную речь. Мореходы без особого почтения выбросили тело за борт и даже не глянули, пошло оно ко дну или нет – были у них дела и поважнее.

Мальчишка подошел к борту и размахнулся, чтобы кинуть мешок следом. Афанасий поймал его за руку.

– Э, стой, зачем это ты?

– Боцман выкинуть велел, то книги шайтанские.

– Погоди, дай мне.

– А ты мне монетку дай, – хитро прищурился юнга.

– Я тебе щас по башке дам так, что сам за борт вылетишь, – пригрозил Афанасий.

Юнга вздохнул и протянул мешок, было видно, что такое грубое обращение ему не в диковинку.

– А что ж за покойник-то был такой умный? – спросил его купец уже спокойно.

– Брат нашего капитана, близнец, одно лицо, – ответил совершенно не обидевшийся на грубое обращение юнга. – Только капитан веселый, поесть любит, выпить, а брат его – черный словно ворон, худой как жердь. И бормотал все что-то. Прибился к нам в Чауле, чтоб домой отвезли. Он не хотел ждать, пока вернемся, до Дабхола с нами пошел. Пока плыли, они с братом все время вместе проводили, часто кричали друг на друга, а недавно чего-то повздорили, брат капитана по голове посохом своим и стукнул. А тот его ножом успел достать. Оба рядом и легли. Только вот брат потом помер через три дня, глазища кровью налились, ужас, а капитан очухался, хотя и плох еще, конечно. Не ходит. Рана кровит. Да тоскует по брату.

Ох, везет мне на братьев-близнецов, подумал Афанасий.

– Из каморы своей не выходит почти. Лежит лицом в койку, – продолжил юнга. – Не пускает к себе никого.

– А из-за чего они поссорились-то?

– Да кто ж их разберет?

– Ладно, иди, книги я возьму, – купец выудил из кошеля самую мелкую серебряную монетку. – На вот тебе.

– Спасибо, господин. Только уж если боцман поинтересуется, почему книги за бортом не оказались, вы уж сами разбирайтесь, ладно? – юнга подхватил монетку с широкой ладони купца.

– А что, боцман теперь за главного?

– Больше некому, – ответил мальчишка, исчезая в трюме.

– Ладно, – ответил ему вслед Афанасий и поднял тяжелый мешок. Поджав под себя ноги, уселся на укрепленный под мачтой ларь [28] и развязал горловину. Извлек из мешка книгу в кожаном переплете. Развернул. С первой страницы на него глянул коричневый строгий лик с голубыми глазами и сиянием над головой, будто списанный с церковной иконы. Да не на католический манер, а на православный. И кресты на плечах.

28

Ларь – большой тяжелый сундук.

Афанасий, стосковавшийся по православной вере, поспешил перелистнуть страницу. Глаза у него полезли на лоб. Канон был православный, с буквицей и крестами же, а вот буквы – загадочные, непонятные. Чем-то они были похожи на персидский алфавит, но переписанный очень ленивым писцом. Многие обороты опущены или нарочито упрощены, будто в азбуке детской, однако, если привыкнуть, то все вполне понятно.

Благовейно шевеля губами, он вчитался в текст, переводя в уме на русский: «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его; Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома; Есром родил Арама; Арам родил Аминадава; Аминадав родил Наассона; Наассон родил Салмона…». Евангелие от Матфея?! Как есть оно. А что язык чудной [29] , так разве настоящей вере-то помеха?

29

Грабар – классический армянский язык или древнеармянский язык, по мнению некоторых языковедов – упрощенный вариант фарси.

– Господин, вы бы ушли в трюм, если промокнуть до нитки не хотите, – вырвал его из хитросплетений родословной Иисуса тот же голос, что давеча возвещал о смерти брата капитана.

Афанасий поднял на боцмана недовольный взгляд. Тот выдержал его спокойно, махнул рукой в сторону горизонта.

– Шторм надвигается, скоро накроет, а кораблем править тяжело, Саак [30] над всеми нами будто смеется, в такой момент он как бы в беспамятство впадает. Мы нос к волне удержать попробуем, но без капитана это трудно. Захлестнет, на палубе воды по колено будет. Шли бы вы в камору, пока вам бумагу не подпортило.

30

Саак – армянское имя (Sahak), вариант имени Исаак (смеющийся).

Афанасий не стал спорить, тем более, что первые порывы насыщенного влагой ветра уже налетали на корабль, грозя и вправду испортить чернила. Запихнул Евангелие обратно в мешок, где лежали еще несколько нечитаных книг, и пошел, куда было сказано. Про себя подумал, что там же, в мешке, наверняка были крест и иконы, может, в окладах да с каменьями. Их-то мореходы не сочли нужным отправить за борт вслед за хозяином.

Кормовая надстройка корабля была поделена на три каморы, – две маленьких и одну большую, общую. В одной из маленьких лежал в беспамятстве раненый капитан. В другой, за тяжелой дверью под пудовым замком, хранилась корабельная казна и пороховой запас. В общей собрались те, кто, как и Афанасий, заплатили за проезд. Пара хорсанских купцов, толстых и сонных как боровы. Средней руки дьяк [31] с мальчиком-помощником, таскающим вслед за начальником лакированный ящик с документами и письменными принадлежностями, и непонятный тип с вострым носом и бегающими глазками в до бровей натянутой на голову чалме.

31

Здесь – чиновник.

Все они, непривычные к морским путешествиям, возлежали на кинутых по углам коврах с подушками и ликами были зелены. Ох, не натравили бы на пол, подумал Афанасий, а то ковры на жаре и сырости вмиг завоняют, совсем жизни не будет. Придется в трюм перебираться.

Ветер засвистел в снастях, набирая силу. Таву закачало сильнее. Разнеслись над палубой вопли боцмана, принявшего на себя началие вместо скорбного головой капитана. Закудахтали в нижнем трюме взятые в дорогу куры. Заблеяла коза. Нос провалился между двух волн, корма поднялась. Что-то снаружи затрещало, поломавшись, натужно завыли гвозди в обшивке. Обитателей каморы побросало друг на друга. Из плошки с фитилем плеснул на руку одного из купцов раскаленный жир.