Бульдожья схватка

Он пожал плечами, придумывая подходящую фразу, непринужденную, светскую. Лара опередила:

— Что, снова?

— Простите?

— Дорогой Павел Иванович, — протянула она с усмешечкой. — Бога ради, не начинайте. Я согласна, что я — жемчужина, но никак не согласна быть жемчужиной коллекции…

Он так и не успел сообразить, о чем идет речь, не говоря уж о том, чтобы ответить. Сзади послышались шаги, на веранду вышел Черский, остановился в двух шагах от них и, глядя в сторону, безразличным тоном сказал:

— Ларка, погуляй…

— Извините, — улыбнулась она Петру не без ехидства, спустилась с веранды и направилась к теплице.

— Слушай, Павло, — нехорошо выпятив челюсть, негромко сказал Черский. — У тебя с памятью что, в самом деле провальчики?

— То есть? — спокойно спросил Петр.

— Я же тебе, по-моему, говорил — если снова начнешь пускать слюнки возле Ларки… Организм может пострадать.

Несмотря на его неприкрыто агрессивный тон, Петру стало вдруг смешно — до того происходящее перекликалось с бессмертной кинокомедией. «Я тебе говорил, доцент, чтобы больше не приходил?», «Я тебе говорил, что с лестницы спущу?» И в кино, и в жизни никто не подозревал, что имеет дело с двойником, подменышем…

— Что-то такое помню… — сказал Петр, гадая, во что конфликт может вылиться.

— А что я с твоей мордой обещал проделать, часом, не помнишь? — нехорошо прищурился Черский.

«О господи, — подумал Петр без всякого страха, — угораздило же…»

Он попросту представления не имел, как держался бы в такой ситуации Пашка. Но сам он никак не хотел позволять, чтобы этот супермен с красивой проседью держался с ним, словно король дворовой шпаны, решивший постращать очкарика-вундеркинда со скрипочкой.

— Когда я бегал в школу, была такая поговорочка, — сказал он спокойно. — «У каждой морды хозяин есть». Не доводилось слышать? Мы с вами почти одних годочков, уверен, на одном дворовом фольклоре воспитаны…

Черский удивленно моргнул. Положительно, он ожидал другой реакции. Не теряя времени, Петр нанес следующий удар:

— Я охотно верю, что вы — супермен, господин Черский. Но не кажется ли вам, что на сей раз перегибаете? Или… — он дерзко ухмыльнулся: — Или настолько в себе не уверены? Испускать тарзаньи вопли из-за того только, что молодая жена перекинулась парой слов с посторонним мужчиной, — это, знаете ли, не о силе свидетельствует, а скорее уж о неуверенности в себе… Или я не прав?

И подумал про себя: «Если кинется, тут я ему и врежу. Вполне светски, без кровянки. Свидетелей нет, обойдется».

Черский, однако, не торопился лезть в драку. В глазах у пего явственно читалось недоумение. Полное впечатление, он не знал, что сказать в ответ. Закрепляя несомненный успех, Петр взял на полтона ниже:

— Данила Петрович, я вам могу нравиться, могу не нравиться… Дело хозяйское, я как-никак не дорожный чек «Чейз Манхэттен Бэнк». Но мы же не пацаны на танцульках, в самом-то деле… Я думаю, исчерпан конфликт?

— Н-ну… — растерянно пробормотал Черский. — Слушай, Савельев, а это точно ты?

Уже убедившись, что выиграл бой, Петр усмехнулся:

— А у тебя есть сомнения? Нет, не я. Марсианин, принявший облик Савельева. Не догадался?

Он видел, что Черский, растерянный непривычным стилем общения, ищет лишь достойный выход из ситуации. И не стал ему мешать — смотрел, чуть приподняв плечи, с простецкой улыбкой типа: «Ну, чего прицепился?»

Подействовало. Черский бормотнул что-то, неловко отвернулся и спустился с веранды. Не утерпев, хотел оглянуться на Петра, но вовремя справился с собой, преувеличенно деловито зашагал к теплице, откуда слышались громкие голоса бомонда. Петр смотрел ему вслед с усмешечкой. Что ж, первое явление господина Савельева на публике, такое впечатление, прошло успешно. И деловых партнеров Пашкиных привел к одному знаменателю, и ревнивца одернул, не прибегая к мордобою. Ставим себе пятерку за выдержку, хладнокровие и находчивость…

Глава восьмая СУПРУЖЕСКАЯ ЖИЗНЬ НЕГОЦИАНТА

Из-за сопок, заслонявших горизонт с северной стороны, целеустремленно наползала серая облачная хмарь, первый ветерок колыхнул сосновые лапы. Со своего места — узенькой бетонной галерейки над обрывом — Петр видел сквозь просветы в кронах, как посуровела широкая Шантара, медленная, могучая. Вода была серой и словно бы морщинистой, проплыл ствол дерева с одиноким корявым суком. Темнело. От дома доносилась тихая музыка, но он не спешил возвращаться к поредевшей компании — на душе было уютно и покойно оттого, что все пока шло нормально.

Сзади коротко простучали каблучки по невысокой лесенке из гладких бетонных плит. Катя остановилась рядом, чуть озабоченно спросила:

— Все в порядке?

— Ага, — сказал он, не меняя позы.

— Нет, серьезно? Мне показалось, ты так смотрел, когда мы плясали с Румянцевым… Это же все понарошку…

— Ну слава богу, — сказал он. — А мне-то показалось, что всерьез. Уже собирался вопросить: молилась ли ты на ночь, Дездемона?

— Паша, ну честное слово…

Петр повернулся и посмотрел на нее внимательно. Кажется, до нее так и не дошло, что он всего лишь шутил, она смотрела с тревогой. Надо ли это понимать так, что Пашка по любому поводу закатывал классические сцены ревности?

— Успокойся, — сказал он насколько мог убедительнее. — Я ж шучу, глупая. Как там светское общество?

— Разъезжается помаленьку. Карсавин набрался, как губка, его там транспортируют соединенными усилиями, а Вера почему-то с ним сегодня не поехала… Вы с ним обо всем договорились? Вид у него какой-то странный…

— Да нет, все в порядке, — сказал Петр. — Стороны пришли к полному взаимопониманию… Как настроение?

— Нормально…

— А почему напряг в голосе?

— Ой, да никаких напрягов…

— Врешь, — сказал он убежденно.

— Паша, ну брось ты насчет Румянцева… Ты мне когда-нибудь поверишь, что я — верная жена?

«Точно, — мысленно вздохнул он. — Так себя можно вести, лишь опасаясь сцен ревности из-за каждого пустяка. Ну, у Пашки всегда было чуточку обострено чувство собственника, даже по отношению к мелким домашним безделушкам. Что уж тут говорить о красавице жене? Определенно держался, как мавр венецианский».

— Успокойся, верная жена, верю… — сказал он убедительно, слегка приобняв ее и осторожно притягивая к себе.

Они стояли рядом под разлапистой пихтой, каким-то чудом оказавшейся среди сосен, мягкие иголки задевали лицо, снизу, от откоса, сладкой волной накатывал запах цветущей черемухи — весь крутой обрыв, до самой воды, был залит кудрявой пеной раннего черемухового цвета, в полном соответствии со старинной сибирской народной приметой обещавшего своим буйством новые холода. Катя замерла, прижавшись к нему, а у него сердце было готово выскочить из груди, мячиком запрыгать по обрыву. Никогда такого прежде не было, даже в горячей юности. Это и значит — женщина твоей мечты… И продолжалось это неимоверно долго, словно время остановилось.