Бульдожья схватка

— Господи, как вы, богачи, непринужденны в обращении с дорогущей собственностью… Я бы, наверное, так не смогла… — она непринужденно сунула в дыру палец, покрутила. — Можно, я тоже чуть-чуть поковыряюсь?

— Прошу, — сухо кивнул он.

С сосредоточенным лицом и хваткой опытного хирурга Даша довольно долго исследовала указательным пальцем дыру. В конце концов, хотя и старалась этого не показать, признала свое поражение. Вынула палец, спросила:

— Куда вы ее дели?

— Кого?

— Пулю.

— Господи… — поморщился Петр. — Вы детективы не пишете?

— Не сподобил творец. Обо мне писали — это было… Павел Иванович, все это чрезвычайно странно.

— Что именно?

— Даже не то, что на вас покушались с помощью огнестрельного оружия дважды в течение четырех дней, хотя и это само по себе удивляет, — о вас в качестве фигуранта по такому делу я бы думала в последнюю очередь… Главная странность — это ваше поведение. Каковое, простите за откровенность, внезапно пошло вразрез с вашей предшествующей жизнью. Вы всегда были одним из самых незапачканных негоциантов в Шантарске. всамделишной белой вороной. Все, что на вас имеется, по большому счету — смешные пустячки, вполне даже извинительные в условиях России-матушки. И вдруг… Простите, но вы ведете себя. словно какой-то шпанистый отморозок. Тупо размазываете кровавые сопли по лицу и талдычите: «Да не видел я, начальник, кто меня пописал…» Хотя на самом деле наш отморозок прекрасно знает, кто его пырнул, и намерен разобраться, не привлекая органы… Павел Иванович, это не ваше поведение. Совершенно на вас не похоже. Я, конечно, не говорю. что вы обязаны умолять о защите, с пеной у рта требовать ох рапы и помощи. Ничего подобного. Но меня не на шутку удивляет ваша полнейшая закрытость. Вы зажаты, как упрямая устрица на тарелке гурмана…

— Вам просто мерещится.

— Ничего подобного, — сказала Даша. — Грешно хвалиться, но я все же неплохо знаю свое ремесло. И о вас успела составить представление. Так что говорю со всей уверенностью… Вы знаете что-то — но молчите. И это предельно странно. Обычно люди ведут себя так, когда страшно опасаются за свою жизнь. Или боятся, что выплывет на свет божий нечто жутко опасное или стыдное. Но в городе нет людей, которых вы могли бы бояться страшно. У вас нет за душой жутких проступков пли суперстыдных дел. И тем не менее… Только не надо меня уверять, что это работает какой-то псих. Не поверю. Весь мой опыт восстает против такого — назовите это чутьем, интуицией, хоть телепатией… Ведь в чем главная опасность? Да в том, что ваш стрелок, очень похоже, не намерен останавливаться. У него есть какой-то план. Но без вашей помощи я не могу и близко подобраться… Вас же пристрелят в конце концов, неужели вы этого не понимаете?!

Ох, как погано было на душе… Но что он мог ей ответить? Что не может дать ни малейшей ниточки, ведущей к стрелку, исключительно оттого, что на самом-то деле он вовсе не Павел, а Петр? Петр, который понятия не имеет, в чем тут дело. Интересно, кто на ее месте в это поверит?

— Мне нечего вам сказать, — промямлил он, глядя в сторону.

— А я бы вам сказала, — призналась Даша, хмурясь. — Неофициально. Такое сказанула бы… — Она вздохнула, сожалея об отсутствии возможностей, официальным тоном продолжила: — Иными словами, вы не собираетесь подавать заявление о направленном против вас террористическом акте?

— Не было никакого акта. Камешек…

— Ну что ж, желаю здравствовать… — Даша вылезла из машины и, не оглядываясь, решительным шагом направилась к своей «шестерке».

Петр угрюмо смотрел ей вслед, пока машина не отъехала. Земцов тем временем разговаривал о чем-то с парнями из подъехавшей наконец третьей машины. Вскоре он вернулся, с безразличным видом спросил:

— Может быть, домой?

— Конечно, — сказал Петр. — Впрочем… Не хочу, чтобы жена знала. Можете вы в сжатые сроки поменять стекло?

— Ну, завтра утречком сделаем… — Земцов уселся рядом, кивнул шоферу. Кортеж двинулся к городу. — К открытию отгоним машину в салон, у них, по-моему, есть стекла… Хорошо еще, что эта история не попадет в газеты.

— А рыжая не может…

— Вряд ли. Не станет. Она стервенеет и забывает о честной игре только в двух случаях: когда на нее пытаются наезжать и когда трогают ее друзей. Вот тогда — тушите свет и пишите письма. А сейчас… Вы ее рассердили, конечно, но она к этому относится философски… Так вот. Ребята нашли на третьем этаже брошенный автомат с оптикой. Трогать его, естественно, не стали, оставили на том же месте, только посмотрели рожок. Пустой. У него был один-единственный патрон. Автомат, неплохая оптика — и один патрон… Чушь какая-то.

— Может, они вправду сумасшедший?

— Вам лучше знать… — не глядя на него, протянул Земцов.

Петр с превеликим трудом удержался, чтобы не рявкнуть что-то оскорбительное. Не стоит портить отношения, отдадимся на волю волн, потому что ничего другого не остается…

— Да, я совсем забыл… — спохватился Земцов. — Из-за всех этих плясок… Вот, готов анализ, — он протянул Петру тощий заклеенный конверт. — За точность ручаются.

Петр спрятал конверт в карман, чтобы ознакомиться на досуге. Подумав, спросил небрежно:

— Что вы знаете о журналисте Олеге Аксентьеве?

— Пожалуй, то же, что и все.

— Расскажите, — непреклонным тоном приказал Петр. — Представьте, что меня совершенно вышибло из памяти. И я ничего не помню. Считайте это моей причудой. Она не столь уж обременительна, сдается мне? Валяйте, Андропыч…

— Хозяин — барин… Олег Аксентьев работал в «Криминальных новостях». Работал главным образом независимо, если и продавался, то по мелочам — в целях облегчения себе работы. Скорее услуги из разряда «ты мне — я тебе». С определенного времени, а точнее полгода спустя после губернаторских выборов, всерьез принялся копать под старую администрацию. Злоупотребления с северным завозом, в строительстве, но драгметаллам. Успел опубликовать парочку статей. Потом внезапно замолчал. Иные утверждали, что кто-то из заинтересованных лиц сумел-таки с ним договориться, по точной информации на этот счет нет. Однако точно известно, что он резко перестал копать и около полугода совершенно не занимался прежней «дичью». Честно говоря, лично я верю, что никто его не заказывал. Что это все-таки примитивная бытовуха — шпана, вечер, ограбление, кирпичом по голове… Все ведь указывало на то, что он прекратил копать. Совсем. Зачем его при таком раскладе убивать? Нелогично и нерационально… Что вы еще хотите освежить в памяти?

— Да ничего, — сказал Петр спокойно. — Я же сказал — причуда…

…Едва оказавшись дома, он прошел в кабинет и разорвал конверт, еще садясь за стол. Там лежал один-единсгвенный листок бумаги с «шапкой» почтенного научного учреждения, печатью и тремя подписями.

Так-то. Господа обнищавшие ученые, прельщенные солидным гонораром, прямо-таки в молниеносном темпе провели анализ нитей, осторожненько выдернутых им со всех трех принесенных Марушкиным холстов. И оказалось, что прошлый опыт Петра не подвел.

Возраст одного из холстов — от трехсот пятидесяти лет до четырехсот. Возраст двух других — от девяноста до ста лет. Покойный Панкратов, конечно, когда-то был молод и нищ… неужели настолько, что по бедности употреблял в дело холсты столетней и даже четырехсотлетней давности?

Он поджег листок, от листка — конверт. Долго смотрел, как то и другое догорает в массивной пепельнице.

Страшно было додумать до конца.

Глава седьмая ЧЕЛОВЕК СО СТРАННОЙ ФАМИЛИЕЙ

Ни одна сволочь на него не покусилась с утра — ни при выходе из дома, ни при въезде машин в ворота заднего двора. Поневоле хотелось верить, что это развлекается какой-то псих, задавшийся целью подстрелить отъезжающего из «Дюрандаля» г-на Савельева.

Он три раза набрал оставленный Марушкиным телефонный номер — безрезультатно. В четвертый раз постучать по клавишам не успел — Жанна доложила, что в приемной объявился Косарев, пришлось впустить.

С первого взгляда Петр определил, что верный зам, прохиндей и выжига, находится в состоянии некоей растерянности. И с ходу поинтересовался: