Булгаков и Лаппа

— Перестань, перестань же! Я тебя не брошу. Если не выйдет, в Москву поеду. Ты там меня и жди. Как подумаю: что ты в этом омуте без меня делать станешь? Одна! Таська! — Михаил схватился за голову, словно пытаясь остановить бег мыслей.

— Найду что! — Тася рассмеялась сквозь слезы, утерла ладонью нос. — Не пропаду! Вот тогда, вначале, ты спросил, что будет, если ты умрешь? Это еще до свадьбы было. А я сказала, что жить без тебя не стану, не смогу. Помнишь? Свет, мол, клином сошелся… Теперь… теперь остыло ведь все, Мишенька. Не так болит. Десять почти лет вместе, и только начало все розовое было и обещающее… Обманул нас кто-то.

Помолчали, слушая шелест прибоя. Пусть… И в голове, и на душе пусто.

— Миш, а Миш… Звезды как тогда, над Днепром, помнишь?.. Наши свидетели.

— И в нашу первую ночь за окном стояли — все высыпали. А любопытная луна в окно заглядывала… Что б со мной там ни случилось, ты про меня плохого не думай. Во мне много дурного. Но я не предатель.

— Самое дурное — твой обгоревший нос, красный и лупится. Как тогда, когда на наш остров ездили. — Тася села и приблизила свое лицо к лицу Михаила.

— Темно же…

— А я еще днем заметила и подумала: «Вот такого и помни, Таська. Больше не увидишь».

— Таська… — прошептал он и прижался щекой к ее мокрой щеке. Она сжала его руку Все, что они друг о друге знали, все упреки, несбывшиеся надежды — все было в одно мгновение молча пережито и прощено.

Утром Михаил смотрел вслед белому пароходу, увозящему Тасю. И не стеснялся слез.

Часть пятая Москва

1

Тася была уверена, что попрощалась с Мишей навеки. Она собиралась в Киев — забрать оставшиеся там вещи, но делиться своими опасениями со свекровью не хотела. Чем бы ни объяснялось намерение Михаила уехать, виноватой оказалась бы она.

Путь вышел долгим и мучительным. Две недели, дожидаясь поезда на Киев, Тася спала в сквере, прямо на земле. Нехитрый багаж ее украли, она была похожа на нищую попрошайку. Наконец немытая, оборванная, злая от голода Тася явилась на Андреевский спуск. Николка и Ваня ушли с белыми и жили в эмиграции. Оттуда поступали невеселые вести. Супруги Воскресенские временно перебрались в квартиру Булгаковых. Тасе был предложен чай с засахарившимся вареньем и крошечными сухариками. Смахнув две штуки, она поймала недовольный взгляд свекрови и решила держать себя в руках.

— Бучу спалили. — Иван Павлович поджал губы и отодвинул чашку с дымящимся чаем. — Кабы национализировали, я бы еще понял — отобрать и устроиться на готовом — их манера. Но весь поселок пустить в огонь… Как хотите, не понимаю!

— Бедные мои цветы. — Варвара Михайловна скорбно сжала сухие губы.

— Все мы бедные. — Тася сглотнула голодную слюну и поняла, что она уже никогда досыта не наестся. От одной этой мысли в глазах поплыли темные круги. Звякнув, упала ложка.

— Да у вас, голубушка, анемия, — заметил Иван Павлович, — дайте-ка руку… Пульс… пульс в норме. — Он грустно посмотрел в исхудавшее лицо. — Тут, ма-тушка вы моя, все просто. Принеси-ка ей, Варя, тарелку горячих щей с хлебом. Прописал бы шоколад, да, увы, давно не водится.

— Лёля придет и подаст обед.

— Есть я не хочу. Мне бы поспать, — попросила Тася.

— Это можно — Варвара Михайловна поднялась. — Только, кроме подушки, я тебе, уж извини, ничего предложить не могу. Сами кое-как перебиваемся.

Вынырнув из тяжелого сна, Тася огляделась. То ли от мутного слоя пыли на крышке пианино, то ли от запаха тушеной кислой капусты, распространявшегося с кухни, где гремела посудой Лёля, казалось, ощущение запустения и нужды поселилось в прежде звонко-веселом доме.

Выслушав рассказ о бедствиях невестки, о том, что Михаил решил бежать с пароходом, Варвара Михайловна тяжко вздохнула:

— Миша писал, что надумал бежать. Так оно, видно, лучше будет. А ты у нас, выходит, неимущая гражданочка. Слышала, что во Владикавказе в театре успешно работала.

— Так не платили же ничего. Ни Мише, ни мне. Мою цепочку пришлось проесть. А в Батуми работы найти не могла.

— И здесь не найдешь.

— Миша Наде в Москву писал, чтобы она там помогла мне устроиться.

— В Москве?! Что ж, попробуй. — Свекровь усмехнулась. — А попутчик в Москву тебе есть — Николай Гладыревский в университете на медицинском учится. Как раз скоро едет.

2

По дороге Коля сразу же купил у слонявшейся по вагонам тетки бутылку самогона и теперь пребывал в состоянии великодушной нравоучительности:

— Немыслимо! Кому сказать! Одну, без гроша вот с этим чемоданишком в Москву выпереть! Он что. твой мужик, совсем спятил?

Поезд замедлил ход у маленькой станции, побежали за вагонами бабки с кастрюльками и банками — соленые огурчики, пирожки, молоко.

— Надо запасаться, пока по Хохландии едем. Дальше совсем голодно будет. — Коля, поторговавшись, произвол закупки продовольствия и протянул Тасе пирожок: — Жуй, деликатес.

Перешли в капе, разложили на жирных бумажках купленное: кусок холодной курицы, соленые огурцы, пяток крутых яиц и пирожки.

— Коль… — Набив рот, Тася замялась. — Миша за границу уехать хочет. Там в литературные круги войти. Если устроится, меня вызовет. Если нет. сам в Москву приедет. Вместе перебиваться будем. А пока… Не знаю, как Надя примет…

— Примет-то хорошо — Надежда к тебе весьма расположена. Только у них с Земским одна комната в общей квартире… Послушай… — В опустевший стакан забулькала мутноватая жидкость. — Может, у нас в общаге на Пироговке место найдется? Поживешь, пока работать не устроишься. Что-то ты ведь умеешь делать, преданная женушка?

— Ничего не умею. Мишкина нянька. В театре статисткой работала, да в Одессе профсоюзный билет вместе с вещами украли. Куда я без него?

— Восстановить надо! И на курсы пойти. На машинистку, на медсестру выучись. Сейчас много специалистов понадобится. А ты не деревня неграмотная — гимназию кончила. На фортепиано играешь, по-французски политесы развести можешь.

— Смеешься? Когда дело было… Забыла уж все. Можно еще пирожок?

— Откормиться бы тебе как следует… — Коля присмотрелся к Тасе. — Слушай, ты мне не нравишься. Помнишь наш разговор в Буче?

— Помню, ты меня будущим стращал. Все говорил, что Мишке ученая жена нужна. Яркая, оборотистая. И ведь оказался прав. Его к таким и тянет. А еще… — Тася хмыкнула: — Ты как в воду смотрел! Ноги отрезанные я держала.

— Ни фига себе! Выпьем за женский героизм! — Звякнули стаканы. — Вот видишь! Ты ж все можешь! В тебе знаешь чего? В тебе эго… — Он чуть не целиком заглотил яйцо и с трудом провернул слово: — эгоизма совсем нет. Самолюбия. Ну почему ты стала Мишкиной сиделкой? С какого такого лешего на себя рукой махнула? И чего теперь ноешь? Правильно все! Этот наглец потому об тебя ноги и вытирал, что покладистая — половичком стелешься. Хоть это понимаешь? Сама ведь личность!