Булгаковиада
Шрифт:
Волкова тянуло на эстраду, а Медведев тяготел к серьезным работам, например, к А.С. Пушкину.
Миша В. выходил с улыбкой, подтянутым, французистым шансонье, но пел советские шлягеры и романсы. Женщины зрелых лет были в восторге, толкали локтями своих мужей, и зал скандировал Мише. Но Волков мог и рассвирепеть, а в роли Одноглазого своей свирепостью пользовался.
Хуже было, когда он свирепел по житейским вопросам…
Медведев учил и учил Пушкина, хотя роскошно играл эстрадные скетчи. Сам или с Валей Ковель.
В застолье он мог показать одесского циркача, который в новых жмущих штиблетах идет по крутой лестнице с букетом в руке. Он идет на последний этаж, чтобы доказать тете Соне серьезность намерений и пригласить ее дочку на Приморский бульвар. Он играл этот так, что хотелось помочь ему сбросить, наконец, эти чертовы колодки!.. Сюжет расцветал, и его герой творил чудеса под куполом цирка «без страховки, батута и лонжи». Вадик играл вдохновенно, и на панихиде по товарищу вместо речи его акробат делал свой тройной «фляк»,
А пушкинский сюжет Вадик Медведев исполнял с Валерой Матвееевым, который тогда был похож на молодого Пастернака и читал на Малой сцене свое пастернаковское отделение. Композиция на двоих называлась «Оставь любопытство толпе», и Вадик играл в ней разные роли, но защищал, конечно, Пушкина. «Подите прочь – какое дело / Поэту мирному до вас! / В разврате каменейте смело…» Темперамент большой и пафос благородный… Он даже искал консультантов и однажды, погорячившись, вызвал на экспертизу артиста Р. и показал ему всю программу прямо у себя в новой квартире на Четвертой Красноармейской, правда, когда Вали не было дома, и серьезность его намерений была так высока, что Р. был совершенно подавлен и долго думал, что же ему сказать…
Финал третьего акта, когда Шаррон-Медведев и Одноглазый-Волков с чувством плюют друг в друга, был поставлен Юрским и сыгран Волковым и Медведевым по точной партитуре, и зрители принимали плевковую дуэль с большим энтузиазмом…
Это были настоящие артисты, Волков и Медведев, редкие артисты, но оба рано ушли…
Когда заболел Волков, он старался держаться, крепко старался, следил за собой, сколько мог. Учил, учил, учил слова старой роли, которые вдруг куда-то девались, под сцену валились, что ли?.. И Миша взял в руки подлянку, на время, но взял, особенно после Бехтеревки, где его как-то подвинтили…
Уже немного было у него спектаклей, но все-таки были. Например, «Энергичные люди» Василия Шукшина. И он наизусть знал даты спектаклей, знал их на месяц вперед, как красные даты календаря.
На этот раз «Энергичные люди» должны были идти три раза, и Волков три раза должен был в них играть. И вот к ним домой звонит Марлатова Оля, заведующая труппой, и говорит Мишиной жене Алле:
– Алла, надо как-то сказать Мише, что третий спектакль отменяется. Будет губернатор Яковлев, и мы боимся, как бы чего не вышло. Третий спектакль за него сыграет Толя Пустохин.
– А что эти два? – спросила Алла.
– А эти два – нормально. Пусть Миша играет…
– Оля, – сказала Алла, – вы сами должны ему сообщить об отмене. Он все равно будет звонить вам.
Миша взял трубку, и Ольга ему сказала:
– Миша, такого-то ты свободен, такого-то спектакля нет…
– Хорошо, Оля, спасибо…
И он весь день гулял на свободе, а вечером сел смотреть телевизор, пощелкал кнопками и остановился на городских новостях.
– Сегодня в Большом драматическом театре имени Товстоногова на спектакле «Энергичные люди» был губернатор Петербурга Владимир Анатольевич Яковлев…
Ну, да, конечно, вы правы, в театр Пале-Рояль опять явился король…
Но Мишу это убило. На него напала свирепость, он стал метаться по дому, как загнанный зверь, и не мог взять себя в руки.
– Миша, Миша, не надо!.. Успокойся, Мишенька, Миша!.. Хорошо, что ты был свободен, мы целый день провели вместе!.. Скажи им лучше спасибо!..
– Алуся!.. Ты не понимаешь!.. Я не хочу быть свободен!.. Я хочу играть и быть занят!.. Я – артист, артист, Алуся!.. Чего они испугались?! Я играл, я так старался! Всё!.. Не пойду в театр!.. Никогда, никогда больше!..
И он заплакал, как ребенок.
А потом болезнь победила, и гериатрический институт на Фонтанке требовал дикие суммы, и театр выделял Мише деньги, но Волков так и умер, не выбрав проплаченного лимита…
И Оля Марлатова тоже умерла, хотя и чуть позже.
И Валя Ковель… И Вадим Медведев еще прежде нее…У него был тяжелый инфаркт, и ему не велели в гастроли, а он сказал: «Поеду». И поехал. Сначала в Омск, где была зима, но было страшно жарко, плюс двадцать пять, вот как!..
И в Омске ему стало так плохо, что пришлось его заменять…
А он потому и поехал в Омск, что впереди была Индия, куда ему очень хотелось, но было вовсе не надо!.. Вадику так и сказали:
– В Индию вам не надо!
Но он уперся, и ни в какую:
– Сказал, поеду, и поеду!..
В Индию ему тоже взяли замену, взяли Бориса Рыжухина для страховки, а Рыжухин тоже больной и уже старый…
И вот в Бомбее идет спектакль, и видно, видно, как Вадику плохо, как он борется с чем-то страшным и что-то одолевает… А когда выходил со сцены, у него в глазах это уже было… Страшное в глазах, когда поневоле видишь, что у него впереди – подлянка…
Вернулись домой, слава богу; показалось, что все нормально, и пошли с Валей играть спектакль, «Смерть Тарелкина» они играли оба, ты подумай, какое названье!.. Сыграли, пошли домой вместе, и вдруг ему сделалось плохо…
Скорая довезла до дома, стали делать уколы, а Валя вышла в кухню…
И вот она входит с вопросом:
– Будешь чай пить или кофе?
А ей говорят:
– Он умер…
Нельзя было ему колоть чего-то, и именно это
ему вкололи…Так ушли Волков и Медведев…
Не театр нас любит, а мы его…В папку № 67 ни одна душа не заглянула. Но именно в ней обстоятельства времени: финансовый план театра на 1931-й…
Вот графа «Новая пьеса» , под которую мог попасть «Мольер»…
В начале года неизвестно, какие пьесы появятся, какую из них разрешат, какую отставят. Одно дело план, другое – жизнь, которая все меняет.
Таблицам предшествует «Художественно-политическая установка» , прочтя которую, перестаешь удивляться действиям и речам.
Какова установка, таково выражение лиц…
Никаких доказательств Р. не приведет, но готов дать голову на отсечение, что нижеследующий текст сочиняли на пару Шапиро и Абашидзе.
Хочется встать в позу и читать установку, как Шиллера и Шекспира.ЦГАЛИ, ф. 268, оп. 1, дело № 67 [27] .
…Перед современным советским театром есть только один путь: быть художественным агитатором и пропагандистом важнейших задач, стоящих перед коммунистической партией и пролетарским государством.
В период упорной борьбы за выполнение пятилетнего плана реконструкции советского хозяйства театр становится боевым орудием в руках пролетариата. …Разрешить эту задачу театр может, только соответствующим образом перестроившись внутри самого себя… это не простое механическое использование арсенала творческих средств и возможностей старого дореволюционного театра в применении их к новой тематике. Театр … должен найти новые формы работы, новый творческий метод, отвечающий тому содержанию, которое вливает в театр революция…
В соответствии с этим Государственный Большой Драматический театр стоит в настоящее время перед задачами полного перевооружения во всех областях своей работы по линии создания новых и перевоспитания старых кадров, по линии отыскания новых форм драматургических и социалистических, по линии овладения методом марксистской диалектики … по линии отыскания новых форм обслуживания потребностей широких рабочих масс, а также … взаимной связи театра с рабочим зрителем для обеспечения пролетарского влияния на театр…
В соответствии с этими же задачами разрабатывается … художественно-политическая платформа…Читатель, не переживший наших времен, имеет возможность представить себе собрания и обсуждения, ритуально идущие на этой платформе. И еще. Установки и требования, которые предъявлялись театру гораздо позже, при Толстикове или Романове, немногим отличались от тех, что мы прочли…
Первая ремарка в «Мольере» обширна. Булгаков обставляет встречу героев: в Пале-Рояль пришел король…
«На всем решительно – и на вещах, и на людях (кроме Лагранжа) печать необыкновенного события, тревоги и волнения»…
Когда в БДТ приходило начальство – Романов, Собчак, Горбачев, Ельцин – к встрече готовились заранее, те же «тревоги и волнения» охватывали первый советский театр.
В правой боковой ложе сервировали столик – икра, коньячок, фрукты. Там суетились директора, замдиры, буфетчики, охрана… Их охрана, не наша: ребята с белыми глазами и тонкой спиралью за ухом, чтоб услышать приказ…
Артисты редко попадали туда, только члены ЦК или депутаты, но роль Мольера играл Гога.
Не они шли к нему, а он к ним…
Волнуясь и дымя сигаретой, шагал по всему виражу бельэтажа…
Потом передавались державные реплики и оценки: что было сказано и как… По секрету… Всему свету…Людовик. Кушайте… Скажите, чем подарит короля в ближайшее время ваше талантливое перо?
Мольер. Государь… то, что может… послужить… (Волнуется.)
Людовик. Остро пишете. Но следует знать, что есть темы, которых надо касаться с осторожностью…Ярко сияют восковые свечи в люстрах…
Вот откуда родилась бессмертная декорация Кочергина…
Лагранж, не занятый в спектакле, сидит в уборной, погруженный в думу. Он в темном плаще. Он молод, красив и важен. Фонарь на его лицо бросает таинственный свет.
«Молод и красив» – не совсем про Данилова, но «важен» – да, про него.
Небольшое брюшко, пингвинья походочка, любовь к фотографии, курительная трубка, которую вырезал сам…
Опасная болезнь налетела внезапно, и хлопотать за «Лагранжа» взялся «Король». Басилашвили, как депутат Съезда народных депутатов, оказался близок к Ельцину…
– К нему можно было свободно войти в кабинет, – сказал Олег как о чуде. – Я пришел и говорю: «Борис Николаевич, нужны деньги на лечение артиста Данилова, десять тысяч долларов». Он говорит: «Хорошо. У меня издается книга в Англии… Где он лечится?» – «В Америке, в Бостонской больнице». – «Я мог бы вам дать сейчас, но вас ограбят на таможне. Узнайте номер счета больницы, я переведу деньги прямо туда…» У него было какое-то чутье… Он понимал, что люди искусства хотят чего-то не для себя… «Конечно, Олег Валерьянович, Россия должна возрождаться своей культурой…» Он трижды требовал от меня стать министром культуры, я трижды отказался… К нему можно было ходить, это был такой человек… Глыба… Луспекаевский характер… Одержимый и слабый…
– Тебе бы теперь Людовика сыграть! – сказал Р. – А может быть, Мольера…