Бумажные крылья

– Имя

– Неееет…

– Женские рты предназначены не для разговоров, а мы слишком много разговариваем, Ольга. И мне надоело давать тебе шанс за шансом. Я заставлю тебя выполнить каждый из пунктов договора.

И он был прав, я пожалела об этом “нет”. Очень сильно пожалела, потому что в следующую секунду он поставил меня на колени, развернув лицом к себе и, продолжая держать сзади галстук на моей шее, надавил пальцами другой руки на мои скулы так сильно, что я невольно охнула. Перед глазами покачивался его член, чуть блестящий от смазки на головке, покрытый узловатыми венами, бугрящимися под тонкой кожей. Стало не просто страшно, а до ужаса дико. Я уже поняла, что он заставит меня делать. К горлу подкатил ком.

– Еще одно «нет», и я превращу эти минуты в ад для тебя. Держи рот широко открытым, Ольгаяя, и все твои зубки уцелеют.

– Вадимаа, – всхлипнула я, пытаясь избежать этого унижения.

– Тццц, уже поздно. Я хочу вытрахать из твоего ротика все твои долбаные «нет».

*********

Я смотрел на ее лицо с огромными глазами, блестящими от слез. Обрывки весеннего неба после дождя. Я не понимал, что больше испытываю – восхищение ее красотой или глухую ярость за бессмысленное сопротивление.

 И меня трясло от ярости, похоти и опять вернувшегося щемящего чувства, которое мне до дрожи не нравилось. А член казалось разорвет только от одной мысли, что он окажется внутри ее розового рта. Да просто коснуться ее опять. Наваждение. Гадское наваждение, от которого трясло похлеще, чем от ломки перед новой дозой наркоты. С дурью я познакомился еще в универе. Попробовал, но не подсел. По причине ненависти к любого рода зависимости. По той же причине я никогда не напивался, курил пару сигар в день для удовольствия. И меня раздражало, что тянет к этой маленькой дряни с бешеной силой. В руках держать себя не выходит. Сам не понимаю, почему не могу просто ее отпустить. Никаких огромных денег она мне не стоила. Мелочь. Но от мысли, чтобы дать вот так просто уйти, все скручивается внутри, и я буквально слышу рев – МОЕ! Раньше такого никогда не было. Ни с одной женщиной. Ведьма золотоволосая все внутри перекромсала за эти дни. Я пока не знал, как вся эта херня называется, но то, что эти чувства к ней нездоровые, понял, едва только первую ломку по ней ощутил еще в Италии.

Можно трахнуть и вышвырнуть на хер, или не трахать и вышвырнуть на хер. Я же так делал. Всегда. Просто забыть, и все. Жизнь своим чередом пойдет. Как раньше. Молчала б она как миленькая. Слова б никому не сказала. Но как раньше не хотелось. Как раньше казалось скучным, серым и мертвым. Все эти пять дней, когда она за стеной металась в лихорадке, когда врач к ней приходил и после визита шел ко мне отчитываться. Я привык, что она там. Я привык просыпаться и знать, что она в доме. Быстро. Так дьявольски быстро привык, и это делало меня каким-то ничтожно маленьким в собственных глазах, жалким. Наверное, я так же радовался, когда мать приезжала в наш дом, а потом запирался в комнате и рвал на части подаренные ею игрушки, потому что за все те дни, что она была рядом, ее никогда не было рядом со мной. Ни к чему нельзя привыкать. Я ничего никогда не коллекционировал. У меня не было любимых исполнителей, цветов, домашних животных. Никого и ничего, к чему можно привыкнуть. Может, потому что я чокнутый ублюдок, а может, потому что я самодостаточен. Меня устраивало и то, и другое. Два раза за время ее лихорадки заходил к ней и боролся с желанием вызвать Антона и отправить к такой-то матери из своей жизни. Но так и не отправил. Приказал комнату ее топить посильнее и, едва проснется, чаю ей принести.

И сейчас сам смотрел на нее, и меня трясло всего от едкой жажды обладать. Испробовать ее всю. Злит и в то же время крышу рвет от этих эмоций. Повел членом по ее губам и застонал, как от боли, не смог сдержаться, а у нее слезы по щекам потекли. Твою ж мать. Ни черта эротичного я в этом не увидел. Член колом стоит, а водраться ей в рот не могу. Адски хочется, и что-то держит. Сильно, цепко впиваются мне в глотку какие-то шипы и вонзаются глубже и глубже. Я верчу головой, пытаясь избавиться от проклятых иголок. Сжимая ее затылок и свой член у основания, вожу по ее губам, меня всего трясет похлеще, чем в лихорадке. По спине пот градом катится.

– Не надооо, я не могу… пожалуйста… мне плохо. Я никогда… не надоооо.

Так жалобно, так… Бл*дь, да что ж она со мной делает? Сучка такая. Голосом своим, телом этим идеальным, губами своими свежими. Такими свежими и мягкими на вид. От осознания, что ее так никто и никогда, шипы стали впиваться острее, до крови, перекрывая кислород уже мне. Всего один толчок до грязи. Один маленький толчок, и она просто станет девкой с моим членом во рту. И дальше я побываю в ней везде. Стоит лишь взять один раз. Утолить эту жажду, и меня отпустит. Секунды тикают и бьют меня по затылку короткими, но меткими ударами. Глаза в глаза. Она внизу, на коленях, смотрит, как на самого Бога или Дьявола, даже руки свои маленькие вместе сложила.

Смять цветок, пройтись по нему грязными сапогами или оставить себе, чтобы каждый лепесток обрывать постепенно, смакуя нежный аромат? Я отражаюсь в ее зрачках сквозь хрусталь слез, и перед глазами совсем иная картинка, где она держится за мою плоть и исступленно ее сосет… Добровольно, мать ее. Вот, чего я хотел. ДОБРОВОЛЬНО! Я никого и никогда не насиловал, а с ней превращался в невменяемого маньяка. Я шлюхам платил за то, чтобы они играли со мной в то, чего, бл*дь, не существует. В гребаную любовь. Чтобы я с ними ни делал, они кончали подо мной и хотели меня, или делали, мать их, вид, что хотят. А она… она меня ненавидела, и от ее ненависти со мной происходило что-то невыносимое. Мне хотелось причинить ей адскую боль, разорвать на куски… и каждый раз я не мог этого сделать. И сейчас не смог, но и уйти с разрывающимся от боли членом не собирался.

Удерживая галстуком снова, развернул к себе спиной, поставил на четвереньки, толкнул вперед к кровати. Она всхлипывает и дрожит вся, руки хаотично шарят по простыням, пытается отползти, но я возвращаю ее на место.

– Не надо… не надо… не так… не надо.

Твою мать! Ее голос мешает, он опутывает шипы острым ядом, травит их, раздражает болью.

А перед глазами спина тонкая, рельеф позвоночника под прозрачной розовой материей. Задрал подол ночнушки на спину и надавил Наде на поясницу, заставляя прогнуться. Впервые увидел ее плоть, и глаза закатились от вида розовых складок. Силой сжал член у основания. На секунду перед глазами потемнело и взгляд остекленел. Ворваться в ее дырочку по самые яйца, войти так, чтоб заорала вместе со мной, и пусть весь мир, на хер, взорвется в кровавом хаосе. Хочу ее до боли в костях.

– Пожалуууйста, Вадим, пожалуйста. Не надо. Не так. Я прошу.

 Твою ж! Мааать! Отшвырнул галстук, пальцами по промежности повел и за волосы ее взялся, потянул назад к себе. От возбуждения трясет всего, но шипы держат сильно, ненавистно сильно. Черное марево заволакивает разум.

Обматываю ее волосами свою ладонь, и меня простреливает короткими разрядами возбуждения и от какого-то религиозного помешательства на этих толстых шелковых прядях. Наклонился вперед, и воспаленная возбуждением головка потерлась о ее волосы. Все! Меня сорвало в дикой неконтролируемой одержимости, я просто не смог остановиться. Это была точка невозврата. Накрыл ее рот рукой, вошел в него пальцем. Она дергается, кусает сильно, до крови, а мне по хрен. Меня только сильнее подбрасывает в жажде кончить с ней снова. Облизал палец сам, смакуя привкус собственной крови, и ввел в ее подрагивающую дырочку на всю длину, зарычал под дрожь наших тел, под ее стон протеста. Меня затрясло от похоти, выдыхая сквозь стиснутые зубы, прижался членом к ее спине, к ее волосам и начал двигаться как ошалелый, представляя, что вхожу в ее тело.

– Скажи – Вадим… скажи, мать твою, не молчи, Ольгаяя.

Обхватывая одной ладонью ее грудь, а другой двигая внутри ее лона, такого узкого и горячего.

– Говори, – проревел и сдавил полушарие и сосок между пальцами, растирая ее клитор и снова входя внутрь. Всхлипнула и простонала очень тихо.

– Вадимаа.

И меня накрывает сильно, остро и до отвращения быстро. Как давно я не слышал своего имени женским голосом. Вот так, с придыханием, нежно, со стонами. Пусть я заставил. Пусть. Выплескиваюсь ей на спину, на ее роскошные волосы, вдавливая член в ее дрожащее тело, чувствуя пахом голые ягодицы и сжимая маленький сосок подушками пальцев. От мощности наслаждения закатываются глаза и дергается все тело. И вместе с отливом медленно накрывает разочарованием. Паршивым отвратительно липким, под ее всхлипывания и тихое «ненавижу… животное… ненавижу…».

Невыносимо хочется ее ударить, хочется ударить за эти слова, за этот голос, за эти слезы. И внутри растет отвращение к себе самому. Несколько сильных ударов по кровати у ее головы. Так, что она резко замолчала от страха, а меня вскинуло еще сильнее. Все они одинаковые. Все меня боятся. До смерти, до липкого пота. Оттолкнул от себя и не глядя бросил:

– Иди мыться. Вечером у меня будут гости, я хочу, чтоб ты вышла к ужину.

– Будь ты проклят… таких, как ты, не должно быть в этом мире.