Бумажный грааль
Шрифт:
– Своего рода терапия.
– А-а, – протянул Говард. – Терапия. – Почему-то слова о терапии все испортили.
Открыв ящик с мелочью, Сильвия с силой ударила по краю свертком монет по пенни, сломав его пополам. Говард заметил, что некоторые банкноты в ящике тоже свернуты: в галстук-бабочку, в носок и туфельки для эльфов. Протянув руку, он взял однодолларовый галстук-бабочку из доллара и удивленно раскрыл глаза.
Сильвия пожала плечами.
– У меня уйма свободного времени.
На другом конце прилавка стояла пара китайских корзинок с кристаллами, в основном аметистами и кварцами, среди них тускло поблескивали медные медальоны, браслеты, крохотные пузырьки травяных вытяжек и масел. Дальше виднелись полки с книгами, полными нью-эйджевских рассуждений о мистических свойствах камней, о реинкарнации, выходе из тела и астральных путешествиях.
Говард положил доллар-бабочку в ящик и взял листовку розенкрейцеров. На рисунке Бенжамин Франклин как будто изображал Мистера Картофелину [4] .
Подпись внизу гласила: «Почему этот человек был великим?» Говард усмехнулся: в голове у него тут же всплыло несколько возможных ответов.
– Тебе вовсе не обязательно насмехаться, – сказала вдруг Сильвия.
– Но я ведь не насмехался, правда? Во всяком случае, не нарочно. Ты только посмотри на этого Бенжамина Франклина! – Он повернул листок так, чтобы ей было видно. – Что у него с лицом? – вопросил он, как надеялся, достаточно серьезным и убедительным тоном, а потом надул щеки и скосил глаза. Он было рассмеялся, но складка на лбу Сильвии стала только глубже, а потому он усилием воли сдержал смех. – Честное слово, – он обвел рукой кристаллы и книги, – это все очень… модерново, ведь так? Очень стильно. Я люблю всякие нью-эйджевские штучки. Такие взаимозаменяемые, как бумажные подгузники. В этом году твой кусочек кварца исцеляет артрит или вызывает дух Зога [5] ; на следующий год он станет украшением на каминной полке, а ты уснуть не можешь, так тебе хочется азиатскую собачку за три тысячи долларов. Что было модно в прошлом году? Перекачка биоэнергии через кухонные комбайны? Я думал, розенкрейцеры публикуются в журнале «Судьба».
4
Пластиковая картофелина в шляпе с тоненькими ручками и ножками, первая детская игрушка, прорекламированная по американскому телевидению
5
Говард, по всей видимости, имеет в виду Ахмеда Бей Зога, албанского короля в 1920—30 гг., известного своей эксцентричностью
Тут он осекся. Он начал с легкой шутки, а потом скатился вдруг на издевки. Дядюшка Рой посоветовал бы ему не говорить правды или, если говорить, то какую-нибудь подправленную версию. Пользы от этого никакой. Станет только хуже.
– А ты всех видишь насквозь, – сказала Сильвия.
Он пожал плечами, немного уязвленный таким ироничным ответом.
– Ну, наверное, я слишком зашорен. Людям не по карману варежки ручной вязки за сто долларов, но они вполне могут решиться на медный браслет, который позволяет им говорить с умершими. – Он изобразить игривость.
Но Сильвия только смотрела на него в упор и молчала, и он сообразил, что все испортил, возможно, безвозвратно. В этой области чувство юмора Сильвии, кажется, отказывало. Как прежде ее отец, она, вероятно, прониклась непоколебимой верой в свои товары. Она была слишком честной, чтобы поступать иначе. Говард напомнил себе, что не видел ее пятнадцать долгих лет. Она могла уверовать во что угодно. Как-то раз, очень давно, она обвинила его в том, что он отмахивается от всего, чего не понимает, и в ее словах была доля истины. Он этого не забыл, но, возможно, не так уж и изменился. Так жить было спокойнее и проще. Не надо утомлять себя, выискивая новые хобби и увлечения, и ктому же в своей узколобости можно чувствовать себя ах каким добродетельным.
– Мне нет дела до прибыли. Во всяком случае, я не мошенничаю, если ты это имеешь в виду, – сказала Сильвия. – Но мне хочется облегчить жизнь отцу с матерью.
– Конечно. – Когда она вот так это представила, Говарду стало немного стыдно. – Я не то хотел сказать…
– И потом, ты, кажется, считаешь, что тут сплошь подделки. Для тебя все подделка. Я-то думала, ты, возможно, перерос подростковый цинизм. И что еще хуже, откуда тебе знать, что у меня в мыслях? Откуда тебе знать, во что я верю, во что не верю? Не стоит оскорблять людей направо и налево, не зная, чем они живут. –
Она помолчала, потом посмотрела ему прямо в лицо, немного враждебно. – К тому же есть доказательства, что у меня действительно была прошлая жизнь, и не одна. Если откроешь свой ум, а не станешь захлопывать его, как мышеловку, может, узнаешь о себе что-нибудь, что покажется тебе интересным.– И какие же это были жизни? – Говард вдруг снова перешел в наступление: просто не смог ничего с собой поделать. Может, потому что она оставила его на ночь запертым на чердаке у Джиммерса, пока сама всучивала кристаллы чокнутым яппи, помешавшимся на нью-эйдже. И вообще, и так ясно, что она скажет про эти прошлые жизни: мол, была какой-то там принцессой – египетской, нет, скорее вавилонской, или служанкой, которая приглянулась принцу. Да их, наверное, там тысячи были, только и ждали шанса умереть десяток раз, лишь бы стать современной девушкой.
– Я была служанкой при дворе Рамзеса III,если тебе так хочется знать. Однажды, около года назад, я прошла курс гипнотерапии и в трансе рисовала палочкой на песке иероглифы. Не просто каракули, а значки со смыслом. Мой терапевт их перевел. А до того я иероглифов никогда не видела. Объясни-каэто, мистер Скептик, никто ведь другой не может.
Она все еще смотрела на него пристально, ожидая насмешек. А он только сделал большие глаза.
– Ты говоришь о мужчинах с птичьими головами, анкхах и заламывающих руки танцовщицах? Мне всегда такое нравилось. У меня в первом классе была учительница, которую, богом клянусь, звали Розетта Камень [6] .
6
Говард шутит с названием древнеегипетского памятника, найденного возле поселка Розетта и получившего отсюда свое название. Базальтовая плита содержит несколько тысяч иероглифов, расшифровка которых заложила основы современной египтологии
– Насмотрелся? – Она направилась к двери.
– Пожалуй. Послушай, извини. Я только дурачился.
– Ну да, просто умора. Сам ты ни во что не веришь и смеешься над теми, кто верит. Ты чего-то боишься?
– Не знаю. С такой стороны я это не рассматривал.
– Так подумай. Ты не понимаешь и половины того, что тут происходит, так? Может, тебе лучше вернуться в Лос-Анджелес, а нас оставить в покое? Раствориться в южном направлении?
Говард вышел за ней на лунный свет. Он повел себя по-глупому, хотя мог предвидеть, что это вызовет размолвку. Будь он твердо уверен, что действительно понимает какую-то важнейшую тайну, то, может быть, нашел бы извинение такой своей выходке. Но правду сказать, за последние несколько лет он начал думать, что решительно ничего в жизни не понимает. А последние два дня его в этом почти убедили.
– Извини, – сказал он. – На самом деле я немного нервничаю. Как ты и сказала, я и впрямь не знаю, что происходит. Мне все это твердят, и, боюсь, мне это начинает действовать на нервы. Я ничего не знаю о чужих прошлых жизнях и готов это признать. Обещаю, что не буду больше смеяться. Пойдем чего-нибудь выпьем, как и собирались. Бутылку вина, например.
– Я довольно занята, – сказала она, явно обиженная на его насмешки.
– Чем? Что тут можно делать?
Они стояли на дорожке, идущей вдоль утиного прудка. Полная луна светила на затянутую ряской воду. В других обстоятельствах это показалось бы романтичным, но сейчас было просто холодно, ветрено и бесприютно. Говарду пришло в голову, что за последние два часа они с Сильвией на удивление сблизились. Пятнадцать лет просто исчезли, как привидения дядюшки Роя. Но почему-то так же быстро все разладилось. И по большей части виноват был сам Говарда. Он задал себе вопрос, почему отчасти виновата и Сильвия, но не нашел ничего дельного, разве что чушь про реинкарнацию.
– Извини, что ерничал, – сказал он. Она кивнула.
– Кажется, ты слишком часто это говоришь.
– Что говорю?
– «Извини». Перестань извиняться. Просто сделай что-нибудь.
– Ладно. Как насчет вина?
Не сказав больше ни слова, она зашагала по улице. Говард пошел следом и нагнал ее на углу, где она свернула к кафе «Альбатрос». Бар наверху был почти пуст, лишь несколько человек играли в дартс и ели попкорн. Из скрытых колонок мягко журчал гериатрический, судя по звуку – нью-эйджевский джаз. Подчеркнуто спросив ее мнение, Говард заказал бутылку белого вина, и некоторое время они сидели молча.