Бумажныйй театр

ДЬЯВОЛ

«Каждое утро, проснувшись, я смотрю в зеркало и ужасаюсь!» — вот такие слова услышал я однажды утром от своего отца, когда он думал, что его никто не слышит.

Мой отец был человеком, имевшим множество глаз. Говоря так, я не имею в виду, что это следует понимать буквально. А иногда и он говорил мне что-то непонятное, например, что он мне одновременно и отец, и дед. Так его иногда называли и другие, которым он никак не мог быть дедом. Когда я попросил взрослых объяснить мне это, то услышал нечто невразумительное:

— Так называют тех, которые богумилы.

— Богу милы?

— Нет, не так — богумилы, — сказали мне и после этого на все мои вопросы молчали и только отмахивались.

Отец мой был преподавателем средней школы в Рущуке, на Дунае. Но это было далеко не все, чем он занимался. И он, и моя мать со страстью упражнялись на гимнастических снарядах, в те далекие годы между двумя мировыми войнами они постоянно играли в большой теннис, по всему дому валялись их красивые повязки для головы. Отец был художником и скульптором, а в гимназии преподавал изобразительное искусство и гимнастику. Время от времени он организовывал и школьные театральные постановки. Прекрасно играл на скрипке, и иногда мы ходили в кинотеатр послушать, как он аккомпанирует любовным сценам в немых фильмах.

Жили мы на окраине городка, на улице, которая осенью и зимой утопала в грязи, а весной и летом в пыли. Красивым там был только Дунай. На улице всегда было много гусей, которые то и дело расправляли крылья и гоготали, словно собираются взлететь, но никогда не взлетали. Улица выглядела как взлетная полоса, с которой никто не летал. В одноэтажном доме с тремя окнами на фасаде моя комната была самой маленькой. Все углы в ней были заняты, когда родители переселили меня туда однажды ночью, потому что не захотели больше терпеть мое присутствие в своей спальне. Тому, кто не хочет иметь дело с нечистой силой, следует, строя дом, позаботиться о том, чтобы углы в нем были или немного тупыми, или чуть острыми. Но ни в коем случае не прямыми. Вопреки этому правилу в моей комнате углы, все как один, были прямыми. И поэтому их любила нечисть.

В одном углу, он был немного сыроват, в верхней его части, пряталась ведьма. Днем ее не было видно, но ночью стоило ей появиться, как я тут же чуял это и накрывал голову подушкой, которая к утру бывала засыпана снегом, потому что окно оставалось открытым даже зимой. А если стояло лето, то моя кровать и внутри, и снаружи вся была в гусином пухе.

В другом углу царствовал Дракула. Он появлялся с того берега Дуная, из Румынии, я думаю, из местечка Джурджево, которое было хорошо видно с нашего берега. Я узнавал о его присутствии потому, что тени в том углу становились заостренными и вселяли ужас. Они походили на колья, на которые он сажал свои жертвы. Иногда он смеялся, но смех его мог слышать только мой пес. Он начинал скулить и пытался забиться ко мне под кровать. Раньше, еще щенком, он беззаботно спал там всегда, но как-то утром вдруг начал страшно выть и царапать пол. К счастью, я сразу понял, в чем дело. Он подрос, и, когда в очередной раз захотел спрятаться, ему удалось протиснуться на свое место под кроватью, но, когда рассвело и он захотел оттуда выбраться, ничего не получилось. Он застрял. Я быстро приподнял кровать и выпустил его. Лучше бы он там так и сидел в безопасности. Потому что, когда пес вырос, он жалобно скулил вовсе не оттого, что когда-то застрял под кроватью, а оттого, что слышал Дракулу.

В третьем углу не было никого, а четвертый бывал населен только по четвергам. Что-то черное тогда сквозь нос мяукало из этого угла какую-то песню. Она была похожа на те страшные песни, которые поют сербы.

В таких случаях я, набравшись храбрости, удирал сквозь ночь в кровать папы и мамы. Правда, и там было не вполне безопасно. В их спальне стоял огромный черный шкаф. Внутри его, как я догадывался, сидели все мои страхи. Шкаф всегда был закрыт на ключ, и папа не разрешал мне заглядывать в него.

— Почему я не могу открыть и посмотреть, что там, внутри? — как-то раз осмелился я спросить отца.

— Потому что там дьявол.

— Дьявол? Настоящий дьявол?

— Самый настоящий, — сказал отец. — На нем плащ, подбитый красным бархатом, на голове рога, а в руке посох. Он пришел с Родопских гор.

— Что он делает в шкафу?

— Ждет, когда его кто-нибудь выпустит, повернет ключ в замке, и тогда он сможет выйти. А когда выйдет, всех нас засунет в мешок, а потом — в Дунай…

Однажды днем, когда отец с матерью были в школе на занятиях, я достал из цветочного горшка ключ, подкрался к черному шкафу и открыл его. Внутри царил мрак, и я с любопытством принялся было рыться на дне. И вдруг похолодел от страха. В шкафу стояли чьи-то ноги в красных сапогах. Я захлопнул дверцу шкафа и повернул в замке ключ. После этого на несколько недель я оставил его в покое.

Но потом из Джурджева приехали Цикинджалы, они привезли с собой и свою дочку. Она была на год старше меня, носила рыжие волосы пучком, в котором было полно красивых шпилек, и грязноватые трусы. Помнится мне, что я перед ней задавался и как-то раз вечером, когда мы остались одни, решил поважничать.

— В черном шкафу закрыт дьявол! — сказал я.

— Уф! — ответила она. — Дьяволы не существуют!

— Хочешь, покажу? Он пришел с Родопских гор.

— Интересно посмотреть.

— Не боишься?

— Боюсь.

— Чего?

— Тебя, потому что ты сопляк и не понимаешь, что опасно, а что нет. Ищешь приключений на свою голову.

Я взял ключ из цветочного горшка и открыл замок. Внутри царила темнота, но были ясно видны две ноги в красных сапогах. Тогда она расхохоталась и дотронулась до них. В тот же миг, отвечая на ее прикосновение, ноги вздрогнули. Словно живые. Она отдернула руку, и мы одновременно посмотрели наверх, чтобы разобрать в темноте, чьи это ноги. Над нами, во мраке шкафа, стоял дьявол. Не шевелясь, он сверкающими глазами смотрел на нас. Постепенно я разглядел заостренную бородку, рога и длинный черный плащ, подбитый красным бархатом. Ноги в красных сапогах были его ногами. На них даже осталось немного пыли с Родопских гор.

Барышня Цикинджал резко захлопнула дверцу шкафа и бросилась в спальню моих родителей. Она затащила меня в кровать и схватила за то, за что еще ни одна девочка никогда меня не трогала. Потом подлезла под меня, и я впервые в жизни погрузился в женское тело. Тогда я был еще совершенно неопытен, и это стало моим первым впечатлением. Я был смертью, она жизнью. И мы в кровати комбинировали две эти вещи. Что касается меня, то мне пришлось пройти по острову, покрытому отбросами, колючими растениями, старым хламом, грязью и пылью, к чистой воде на другом его берегу… Потом мы лежали, счастливые и испуганные. Все произошло так быстро, одно за другим. А тут возникла и еще одна проблема: вернулись родители, и это было третьим делом, с которым нам нужно было справиться, делая вид, что все в полном порядке.

— Когда я наконец вырасту и смогу свободно спать, с кем захочу, — прошипела она мне в ухо, — я пересплю с дьяволом из вашего шкафа. С тем, в красных сапогах! С Родопских гор!

— А зачем тебе ждать, когда ты вырастешь?

Не знаю, что у нее было на уме в самом деле, но следующим летом, когда семья Цикинджал опять приехала к нам погостить, она уже превратилась в барышню на высоких желтых каблучках. Пахло от нее чем-то таким, чего не найдешь в саду, она носила блузку, которая подчеркивала красоту ее шеи, а ее зубы сверкали на солнце, как поверхность воды. Голос ее совершенно изменился, и им она позвала меня, как только мы остались одни. Я подумал, что она, как и в прошлый раз, хочет уложить меня в постель, но этого не случилось. Она направилась прямо к черному шкафу. Взяла из цветочного горшка ключ, открыла замок этой громадины и шепнула мне:

— Посмотри, сейчас я займусь любовью с твоим дьяволом!

Без капли страха она открыла дверцу. Там по-прежнему стояли красные сапоги, а в них дьявол с рогами и посохом, в черном плаще с подкладкой из красного бархата. Своими неподвижными прекрасными глазами он смотрел прямо на барышню Цикинджал. Она дотронулась до его сапог, и они, так же как и год назад, зашевелились и не сразу успокоились. К моему ужасу, она тогда схватила дьявола за член. Не отпуская его, вошла в шкаф, забралась к нему под плащ и захлопнула за собой дверцу.