Бумеранг повесть
Шрифт:
Сам же Лев Михайлович домой вообще не пошел, лишь сделал предупредительный звонок жене. Уже приближалось начало нового рабочего дня, и он должен был координировать работу двух прочих групп разработчиков входивших в его лабораторию. Потому он лишь пошел к себе в кабинет и прикорнул на кушетке, такое иногда случалось в его научной практике и официально именовалось: выполнять свой служебный долг не считаясь с личным временем. В советских оборонных НИИ очень многие научные работники применяли этот «метод работы». Большинство, конечно, делало это вынужденно, но Лев Михайлович к данному большинству не относился – он это делал в охотку, ведь он занимался своим любимым делом, которому он, казалось, готов был посвящать все двадцать четыре часа в сутки. Вот и сейчас лежа на кушетке в своем кабинете, он не горевал о том, что не смог по человечески поспать, более того о том, что остался без ужина и скорее всего и без завтрака, он тоже не думал. Его обуревали сугубо рабочие мысли:
Едва начался рабочий день Лев Михайлович, так и не позавтракав, едва ополоснув лицо пошел к директору, где стал горячо доказывать, что от лампы в радиовзрывателе необходимо отказаться, что вместо нее необходим полупроводниковый аналог, что весь мир уже на полупроводниках, в Америке вон даже микросхемы разработаны, а у нас пещерный век, до сих пор никак без ламп обойтись не могут… Он просил Виктора Павловича выйти на Москву, там наверняка в НИИ где разрабатывают элементную базу для «тактиков» и «стратегов» есть разработки полупроводниковых аналогов электронных ламп и не только триодов, но и пентодов, который и был ему нужен. Ведь не может же современная стратегическая ракета лететь по баллистической траектории с лампами в своих бортовых системах. Нет наверняка у них все лучшее и передовое, так пусть же и с ПВО поделятся… В общем, убедил Лев Михайлович директора и тот сразу же стал созваниваться с соответствующими инстанциями.
Домой Лев Михайлович пришел только вечером на второй день. И только тут, когда «войска» осуществлявшие мозговой штурм взяли, наконец, передышку, проснулись и дремавшие во время оного прочие органы, которые все эти двое суток за счет своих жизненных ресурсов подпитывали ударную работу мозга: сердце заныло, желудок заболел, кишечник начало пучить, легкие вместе с кашлем выделяли нехорошую мокроту… Он никогда не жаловался на здоровье, крайне редко брал больничный, а недомогания переносил в основном на ногах и ко всему этому, как сам привык, так и приучил окружающих, как на работе, так и дома. Потому и в этот раз никто из домочадцев особого внимания не обратил, на то что Лев Михайлович кашляет и отхаркивается, слишком долго сидит в туалете… Никто особого беспокойства не проявил, разве что Фира укоризненно заметила:
– Папа… ты так сильно кашляешь, прими какую-нибудь таблетку.
– А, ерунда, само пройдет, – по обыкновению отмахнулся Лев Михайлович.
Несмотря на неважное самочувствие, настроение у него было приподнятое. Лев Михайлович не сомневался, что уже по всему институту идет слух о его очередной победе, о том, что он «взял» очередную «мертвую» неисправность. Наверняка разработчики всего института переговариваются меж собой:
– Слышали Глузман-то, за ночь нашел неисправность которую до того два дня не могли всей группой определить… Нуу, Михалыч это голова, не то что некоторые, он кого хочешь заменит, на любом месте сработает, хоть старшим группы, хоть рядовым разработчиком, он в любом вопросе дока, не то что наш, сидит весь день в кабинете с гордым видом, никогда не выйдет чтобы помочь, да и толку с него… Все бы руководители такие как Глузман были давно бы Америку по всем статьям обошли и в оборонке и в космосе…
Лев Михайлович был тщеславен, и ему очень нравилось, что он пользуется уважением, что им восхищаются. И вот в этот довольно радостный день, даже несмотря на то, что его измученный организм функционировал не лучшим образом, отчего даже во время ужина он не испытал обычного удовольствия от еды… В этот вечер, когда Лев Михайлович отсидев минут пятнадцать в туалете собирался прилечь на своей любимой тахте, и наконец, хоть немного передохнуть после напряженной «мозговой войны»… К нему подсела Софья Иосифовна, и явно не замечая крайней усталости мужа, вдруг ему объявила:
– Лева, мне необходимо с тобой серьезно поговорить…
7
Лев Михайлович, несмотря на то, что непосредственно участвовал в разработке ракетного оружия, сам он являлся человеком в общем достаточно тихим и мирным. Таким же, как и его предки, что на протяжении нескольких поколений жили в местечке Сурож Брянской области. До революции Глузманы занимались бакалейной торговлей. После… отец Льва Михайловича, которому от предков просто не мог перейти окончательно реквизированный после НЭПа магазин… Так вот, отец Михаил Израилевич вовремя успел окончить пединститут и стал преподавателем математики в школе. В общем, все предки Льва Михайловича были обыкновенные евреи-обыватели, которые никуда не рвались, ни до революции, ни во время, ни после, они сидели дома и терпеливо сносили ворчание
вечно недовольных жен. Вот и Лев Михайлович с молоком матери впитал этот своеобразный семейный местечковый кодекс: жена дома имеет моральное право «пилить», а муж обязан слушать, впрочем, не обязательно обращая на то особое внимание. Соблюдение этого правила всегда служило залогом мира и благоденствия в еврейских семьях Сурожа, да и не только его. Вот и сейчас, несмотря на то, что Лев Михайлович нуждался в отдыхе, он готов был выслушать все, что могла ему сообщать жена: о детях, соседях, родственниках, о том, что в ближайшее время ему необходимо купить во внутриинститутском закрытом буфете-распределителе. Вся это, как правило, не задерживалась в его загруженной совсем иной информацией голове, говоря проще, влетало в одно ухо и вылетало через другое. Так всегда поступали умные мужчины в еврейских семьях в местечке Сурож, так всегда поступал и выходец из того местечка Лев Михайлович (Лейба сын Мойши) Глузман. Но увы, то что сейчас говорила Софья Иосифовна выпустить через «второе ухо» не получилось, это хоть и против воли пришлось «записать на корку», проанализировать и срочно делать соответствующие выводы. Так что не суждено было Льву Михайловичу в тот вечер после столь тяжелых дня, ночи и еще одного дня спокойно полежать, отдохнуть.– Лева, я уже давно хотела с тобой об этом поговорить, но как-то все не получалось. Эта твоя работа… Не знаю, ты же днюешь и ночуешь в своем институте, – начала Софья Иосифовна.
– Софа, ну ты же знаешь, мы же готовимся к сдаче большого проекта, в котором я играю далеко не последнюю роль, – усталым голосом отвечал Лев Михайлович. – Знаешь, я сегодня что-то замотался, давай завтра поговорим.
– Ты каждый день такой замотанный. Так мы никогда не поговорим, а это очень важно, от этого зависит будущее наше и наших детей, – напористо и как всегда без малейшего сомнения в своей правоте говорила Софья Иосифовна.
– Ну… если ты так настаиваешь… ради будущего… – понуро улыбнулся Лев Михайлович.
– У тебя в лаборатории работает Саша Карлинский. Помнишь, ты о нем отзывался не с лучшей стороны, – в голосе жены слышались неодобрительные нотки.
– Я и сейчас о нем также отзовусь, безынициативный тупица, натуральный балласт. Была бы моя воля, давно бы от него избавился.
– Ну, так вот, а я тебе ответственно заявляю, что он умнейший человек… Он человек из другого мира и мыслит другими категориями, и потому тебе, замкнутому в себе технократу он совершенно непонятен. Тебе нравится жить здесь как медведю в берлоге и ничего не знать кроме своей работы, а другие так не могут. Я, например, не хочу заживо здесь себя хоронить! – Софья Иосифовна на последних словах повысила голос и гордо вскинула голову, вроде чеховской героини.
Но Лев Михайлович как раз концовку «пламенной» речи жены как-то не уяснил, он напротив воспринял первую часть, где говорилось о Карлинском.
– Что-то не заметил я в нем… эээ этих самых категорий, которыми он мыслит, недоступных таким как я, никаких способностей, ни нормальных, ни паронормальных, – саркастически отозвался на пафосное высказывание жены Лев Михайлович. – Если человека столько лет учили, а он не бельмеса не смыслит в электорадиоцепях…
– Да кому они нужны, эти твои цепи… А Саша, он в Москве был знаком с такими людьми, с такими… Впрочем тебе их имена ни о чем не скажут, ты же невежда, типичный физико-математический червь. А он, он по настоящему широко образованный, высокоинтеллектуальный человек. Просто у него гуманитарный склад ума. Он так увлекательно говорит, убеждает, – Софья Иосифовна зажмурилась чуть не в экстазе.
– Вот и шел бы в гуманитарии. К нам-то зачем полез, чье-то место и в институте, и в аспирантуре занимал. И здесь и себя и нас мучает, – выразил вполне обоснованное недоумение Лев Михайлович.
Софья Иосифовна моментально вышла из состояния полуэкстаза и ответила вполне трезво:
– В этом тоже сказывается, прежде всего, его практический ум, чего Лева, кстати, всегда недоставало тебе. Одна из моих подруг ему задавала примерно тот же вопрос. Так вот он ответил, что в технический ВУЗ, ему как еврею было легче поступить, к тому же у него все родственники ученые-технари. Вот они ему и помогли. А в НИИ он пошел, потому что там лучше платят и закрытое спецснабжение. И здесь, у нас он никогда бы не оказался, если бы не его самоотверженная гражданская позиция, – Софья Иосифовна вдруг осеклась, сообразив, что сказала нечто лишнее.
– Гражданская позиция? Какая гражданская позиция!?… Ничего не понимаю… И потом откуда ты этого Карлинского знаешь? – уставший мозг Льва Михайловича, хоть и с некоторой паузой, смог-таки перестроиться и начал функционировать в житейском ключе.
Софье Иосифовне ничего не оставалось, как рассказать все:
– Я познакомилась с ним через нашего завуча Веру Сальц. Он вроде бы был знаком с ее братом. Но это не суть важно. Так вот если хочешь знать, его сослали к нам за то, что он в своем московском институте открывал глаза ученым-евреям на их истинное положение и советовал, понимаешь, всего лишь советовал добиваться права выезда в Израиль.