Бумеранг судьбы

Имя доктора Дарделя мне хорошо знакомо. Это лучший друг моих деда и бабки, их семейный врач. Он умер в начале восьмидесятых. Коренастый, седовласый. И очень уважаемый. Гаспар умолкает. Что он пытается нам сообщить? К чему все эти хождения вокруг да около?

«В Нью-Йорке, Париже, Стокгольме и Осаке все-все говорят о поп-музыке…»

– Бога ради, говорите о фактах! – бормочу я сквозь зубы.

Он с готовностью кивает.

– Ваша бабушка, все еще в ночной рубашке, была в маленькой гостиной. Вашу мать мне не было видно. Я не понимал, что происходит. Дверь в маленькую гостиную была приоткрыта. И я увидел кусочек красного пальто. На полу. Что-то случилось с маленькой мадам Рей. Что-то такое, что они не хотели, чтобы я видел.

В коридоре за дверью скрипит пол. Гаспар замолкает и ждет, пока шаги затихнут. Сердце прыгает у меня в груди так сильно, что Мелани и Гаспар наверняка слышат его удары.

– Доктор Дардель появился очень быстро. Дверь в маленькую гостиную закрыли, потом я услышал сигнал «скорой». Сирена выла как раз у нашего дома. Моя мать отказалась отвечать на мои вопросы. Она приказала мне молчать и дала пощечину. Потом за маленькой мадам пришли. Я увидел ее в последний раз. Можно было подумать, что она спит. Прекрасные черные волосы обрамляли ее лицо, очень бледное лицо. Ее унесли на носилках. А позже я узнал, что она умерла.

Мелани, поднимаясь, делает неловкое движение – задевает ногой радио. Оно замолкает. Гаспар тоже спотыкается.

– Но Гаспар! – восклицает Мелани, забывая о необходимости говорить шепотом. – По-вашему выходит, что наша мать умерла от разрыва аневризмы здесь?

Он словно окаменел.

– Меня заставили поклясться, что… что я никогда никому не скажу, что… что маленькая мадам умерла… умерла здесь, – заикаясь бормочет он.

Мы с Мелани во все глаза смотрим на него.

– Но почему? – наконец спрашиваю я.

– Моя мать заставила меня дать обещание никогда об этом не рассказывать. Я не знаю почему. Я никогда не пытался узнать.

Еще немного – и он снова заплачет.

– А наш отец? Наш дедушка? И Соланж? – со стоном спрашивает Мелани.

Гаспар качает головой.

– Я не знаю, известно им это или нет, мадемуазель Мелани. Сегодня я в первый раз говорю об этом. – Его голова поникает, как увядший цветок. – Мне очень жаль. Правда, жаль.

– Вы не против, если я закурю? – резко спрашиваю я.

– Нет, что вы! Курите, прошу вас.

Я устраиваюсь у окошка и зажигаю сигарету. Гарспар снимает с полки фотографию.

– Знаете, а ведь мы с вашей мамой часто разговаривали. Я был очень молод, но она мне доверяла. – Последние слова он произносит с нескрываемой гордостью. – Думаю, я был одним из немногих, кому она доверяла. Она часто приходила сюда, в мою комнату, поболтать о том, о сем. В Париже у нее не было друзей.

– Что она вам рассказывала, когда поднималась сюда? – спрашивает Мелани.

– Много чего, мадемуазель Мелани. Много чудесных вещей. Рассказывала о своем детстве в Севеннах. О маленькой деревушке недалеко от Вигана, в которой выросла и куда не ездила со времен своего замужества. Родителей она потеряла, будучи совсем юной: отец погиб в аварии, а мать умерла от сердечной болезни. Ее вырастила старшая сестра. Этой суровой женщине не понравилось, что она вышла замуж за парижанина. И временами ваша мать чувствовала себя одинокой. Она скучала по югу, по простой жизни, которой там жила, по солнцу. Она чувствовала себя одинокой, потому что ваш отец много работал и редко бывал дома. Она рассказывала мне и о вас. Она вами очень гордилась… Вы были смыслом ее жизни.

Он выдерживает паузу.

– Она мне говорила, что единственное, ради чего ей стоит жить, – это вы, ее дети. Как вы, наверное, по ней скучаете, мадемуазель Мелани, мсье Антуан! Как вам ее не хватает! Моя мать никогда не была со мной нежна. А ваша была воплощением любви. Она отдавала всю любовь, которая была у нее в сердце.

Я докуриваю и выбрасываю окурок во двор. Ледяной воздух врывается в комнату сквозь открытое окно. В соседней комнате оглушительно орет музыка. Я смотрю на часы. Скоро шесть, и на улице уже темно.

– Нам пора возвращаться к бабушке, не так ли? – произносит Мелани взволнованным голосом.

Дрожащий Гаспар делает утвердительный жест.

– Конечно.

Мы с Мелани спускаемся, не проронив ни слова.

Глава 40

Медсестра вводит нас в просторную комнату с закрытыми ставнями, и, присмотревшись, в темноте мы различаем больничную кровать, а на ней – хрупкую фигурку нашей бабки. Мы вежливо просим медсестру покинуть комнату, поскольку нам нужно поговорить наедине. Ова подчиняется.

Мелани включает лампу в изголовье кровати, и теперь нам видно лицо бабушки. Глаза Бланш закрыты, но ее веки начинают подрагивать, когда она слышит голос Мелани. Старость и усталость написаны на лице нашей бабушки. При взгляде на него становится очевидно – она больше не цепляется за жизнь. Ее глаза приоткрываются, и она поочередно смотрит то на Мелани, то на меня. Выражение ее лица остается бесстрастным. Помнит ли она, кто мы такие? Мелани берет ее за руку, говорит с ней. Взгляд бабушки скользит от меня к Мелани и обратно. Она молчит. Плотное колье морщин окружает иссохшую шею. Если мои расчеты верны, ей сейчас девяносто четыре.

В убранстве комнаты ничего не изменилось – те же тяжелые цвета слоновой кости шторы, густые ковры, туалетный столик у окна и множество знакомых безделушек: яйцо Фаберже, золотая табакерка» маленькая мраморная пирамидка и, разумеется, фотографии, собирающие пыль своими серебряными рамками: наш отец и Соланж в детстве, наш дед Робер, Мел, Жозефин и я. И несколько фотографий моих собственных детей в очень раннем детстве. Но ни одного снимка с Астрид или Режин. И ни одного – с нашей матерью.

– Мы хотели бы поговорить с тобой о Кларисс – произносит Мелани, старательно выговаривая каждое слово. – О нашей матери.

Веки Бланш трепещут, потом опускаются. Это похоже на отказ.

– Мы хотим знать, что случилось в день ее смерти, – продолжает Мелани, не обращая внимания на опущенные веки.

Но веки Бланш, дрожа, поднимаются. Одно долгое мгновение она смотрит на нас. Я уверен в том, что она ничего нам не скажет.

– Ты можешь рассказать нам, что случилось 12 февраля 1974 года, бабушка?