Бун-Тур

Доплыли мы до средней лестницы с козырьком, ноги под водосточную трубу подставили. Вода — как из брандспойта. Мигом всю грязь вымыла. Осадили мы мокрые брюки, пиджаки друг другу ладонями огладили — лишнюю воду выдавили.

— Двинулись! — говорю и открываю дверь. — Третий этаж.

На лестнице сумрачно, влажно и тепло, как в парнике. Дошли до первой площадки. Квартиры еще без дверей. Четыре темных провала.

И оттуда, из этой темноты полез на нас какой-то кошмар…

Я увидел обезьяньи морды.

Про Буна не знаю, а я сначала струхнул. Сердце в горле застукало. Проглотил его на место, в поручни вцепился и говорю:

— Сегодня не первое апреля и не карнавал новогодний! Снимайте маски! Кто тут Римма? Которая?

Обезьяны молчат. Их картонные лица лаком в полутьме поблескивают. И начинают они из дверных проемов к нам приближаться, как обезьяньи привидения.

Я предупреждаю их:

— Бить буду!

Бун пониже стоял — на ступеньке. Взял он меня за руку. Сказал:

— Нужно уходить, Тур! Это еще та посылочка!

Сказал спокойно, но тем самым голосом, который у него в критические моменты появляется. Даже я такого голоса слушаюсь, потому что Бун не часто его применяет.

— Отступай! — говорю. — А я пятиться буду, чтобы эти шутники сверху не набросились.

А обезьяны молчат и за нами по лестнице спускаются.

Я побыстрей стал пятиться и спиной уперся в спину Буна.

— Прибавь, — говорю, — шагу!

А он по-прежнему спокойно отвечает:

— Некуда, Тур. Оглянись. Пробиваться придется.

Посмотрел я вниз, а у дверей такие же, как и наверху, молчаливые обезьяны. Западня устроена по всем правилам! Понял я в ту секунду, что попали мы в руки «компахи» и прочно, кажется, влипли.

— Таран? — спрашиваю у Буна.

Он только головой кивнул.

Свистнул я на весь дом для психологического эффекта, и мы с Буном бросились на нижних обезьян. Мощно ударили! Они назад подались. Одна макака даже дверь выходную спиной открыла и плюхнулась в грязь. Маска слетела с головы и в лужу шлепнулась. А мы с Буном до дверей так и не пробились.

Я и боли вначале не почувствовал. Вслепую молотил руками куда попало и ни разу не крикнул. Почему? А потому, наверно, что и обезьяны молчали. Ни одного выкрика с самого начала. Сопят, кряхтят, хрипят, а слов нету.

Где-то рядом, слышу, Буна обрабатывают.

— Держись, Бунище! — крикнул я и постарался продвинуться в его сторону.

А на моих руках целый обезьянник повис. За ноги стали дергать, выбили из-под меня землю и поволокли куда-то вниз по ступеням.

— Бун! — кричу. — Запомни! Меня в подвал тащат!

— Меня тоже! — прохрипел Бун.

Понял я по голосу, что его впереди меня волокут. Дернулся изо всех сил, сбросил с себя несколько рук. Но от этого легче не стало. Туловище освободилось, а ноги — в плену. Головой ступеньки просчитал, лбом о железную дверь стукнулся, и наступил полный мрак. Я даже подумал, что у меня зрительный нерв отшибло, но догадался: подвал, а в подвалах люстры дневного света не вешают.

Здесь нам еще добавили. И все молча. Только мы с Буном переговаривались и то языком деловой телеграммы.

— Бун! — говорю. — Держись!

А он мне:

— Держись, Тур!

Никогда бы никому не поверил, что и на два слова нужны силы. А нужны, оказывается! И скоро у меня их не стало. За один раз я мог произнести только одно слово. И я его произносил:

— Бу-ун!

А в ответ слышал:

— Ту-ур!

Хорошо еще, что прозвища у нас короткие…

Потом все пропало куда-то, и очнулся я как на рассвете. Тихо. Дождь где-то шелестит и хлюпает. Тусклый свет сверху пробивается. Слышу:

— Турушка! Жив!

Бун меня в плечо головой боднул.

— Порядок! — говорю и начинаю осматривать этот самый порядок.

Оба мы лежим рядышком на цементном полу, как в средневековом подземелье.

— А где же эти? — спрашиваю у Буна. — Обезьяны где?

Спросил и сразу же их увидел. Стоят напротив нас и по-прежнему молчат, как безъязыкие.

Вы знаете, я не трус. Бун — тоже. Но жутко нам было. Подвал. Полутьма. Мертвые маски. И хоть видно, что это мальчишки, но все равно жутко! Я этот страх с трудом пересилил и спрашиваю у обезьян:

— Что дальше?

Кто-то из них пальцами прищелкнул, и обезьяны задвигались — стали уходить. И все молча, как роботы. С грохотом закрылась железная дверь. С той стороны к ней привалили что-то тяжелое.

Тихо. Только дождь булькает и гром вдалеке перекатывается. И еще — боль. Я ее при обезьянах не чувствовал, а сейчас она так и поползла по всему телу. Привстал я и спрашиваю:

— Бун! Тебе ничего не сломали?

— Откуда я знаю! — отвечает он и тоже встает. — Все болит одинаково.

Я его успокоил:

— Значит, цел, а то бы в одном месте больше всего болело.

— А может, все сломано?

— Ну тебя! — говорю. — Не пугай! — и обнял его за плечи.

Так мы и простояли несколько минут. Прочухивались. Потом к двери подошли и сразу поняли: нам с ней не справиться. Она из толстого железа и надежно приперта с той стороны. Как мы ее ни толкали, как ни тужились, она не приоткрылась ни на миллиметр.

Бун сел около двери. Затих.

— Ты о чем, — спрашиваю, — думаешь?

А он, оказывается, часы подсчитывал.

— Сейчас, — говорит, — около трех. Строители придут в понедельник к восьми утра. Осталось ждать сорок один час. Высидим?

— А раньше никак не выбраться?

— А как?

Я и сам знал, что никак.

— Тогда, — говорю, — должны высидеть. Только бы обезьяны не вернулись.

— Не вернутся! — ответил Бун. — Незачем!.. Они все, что могли, уже сделали.