Бунт Афродиты. Tunc

Но девушка, перед которой стояло блюдо с кровавыми кусочками мяса, была поглощена кормлением птицы и не удостоила его ни взглядом, ни ответом.

В скором времени она встала изза стола — видимо, это уже вошло в обычай — и заявила, что должна «прогулять» сокола; попрощавшись с нами, она медленно сошла по мраморным ступенькам в сад и исчезла. Мне показалось, что Иокас с облегчением вернулся к еде — и к тому же стал куда разговорчивей.

— Мерлин был большим знатоком соколиной охоты, — сказал он. — Мы во всем подражаем ему — вплоть до последних мелочей. Кстати, вы уже видели бумаги? Они в этом портфеле, который принесла Бенедикта. — Он вскочил изза стола и принёс портфель. — Вот они, видите, два раздельных проекта контрактов. Один касается только записывающего устройства; другой, более подробный, касается всех ваших дальнейших разработок. Вы станете сотрудником фирмы, будете получать фиксированный оклад, проценты от использования ваших изобретений и так далее. — Он убрал бумаги в портфель и похлопал по нему. — Просмотрите на досуге: патент гарантирован — осталось лишь поставить вашу подпись. Но первым делом вы должны посоветоваться с доверенными людьми. Завтра я отправлю вас обратно в Полис на день, идёт?

— Расскажите мне о фирме, — попросил я, и глаза Иокаса вспыхнули от гордости и удовольствия, чем напомнили мне Сакрапанта.

— Так, с чего начать? Дайтека подумать.

— Начните с Мерлина.

— Очень хорошо. Мерлин был гением коммерции, человеком, который, как у вас говорится, сам себя сделал. Он прибыл в Стамбул гдето в восьмидесятых годах прошлого века на борту британской яхты. Он был юнгой. Он сбежал с яхты, устроился в столице и начал свой бизнес. Много лет спустя, когда его бизнес разросся так, что им стало трудно управлять в одиночку, он нашёл меня и моего брата и предложил стать компаньонами. Я благословляю день, когда это произошло. — Он сплёл пальцы и, громко смеясь, похрустел суставами. — Он был истинным гением — знаете, во все время правления Абдула Хамида он не упустил ни одной выгодной сделки, использовал все его фирманы. Вам, конечно, известно, что Хамид был сумасшедшим — помешался от страха перед покушением. Он жил во дворце в Илдизе, дрожа от ужаса. Во всех углах, на всех столах лежали заряженные пистолеты. Он пугался каждого шороха и тут же принимался палить. Однажды его маленькая племянница вбежала к нему, когда он дремал, и он застрелил её. Мерлин, посещая этого безумца, обязательно предпринимал особые меры предосторожности — ходил медленно, говорил медленно, сидел спокойно, не шевелясь. Вдобавок у него существовала продуманная тактика лести. Он послал ему собственное скульптурное изображение в полный рост, целиком из сливочного мороженого. Послал часы, с необыкновенным искусством выполненные по особому заказу в Цюрихе. Это он, умело распространяя слухи, добился важных заказов для фирмы. Абдул Хамид был очень суеверен, и ему каждый день составляли новый гороскоп. Фирма подкупила придворного астролога. Так Мерлин стал в какомто смысле самым важным человеком в Турции. Но он был столь же мудр, сколь и проницателен. И все это время поддерживал деньгами революционеров, младотурков. Затем флот — ему позволили стоять в бездействии в гавани и ржаветь, потому что Мерлин, играя на страхе и доверчивости Абдул Хамида, распускал слухи о том, как союзники якобы могут использовать корабли. Да я всю жизнь видел те линкоры, ржавеющие в гавани. Палубы поросли цветами. Так постепенно, даже в неблагоприятные периоды, фирма все росла и росла. Теперь, конечно, иные времена, теперь нам легче. Затем Мерлин… покинул нас, и мы, двое братьев, взяли на себя опеку над Бенедиктой. Стали ей дядьями. — Он заразительно засмеялся, утирая рукавом выступившие слезы.

— А его жена? — спросил я.

Иокас неожиданно пришёл в замешательство. Лицо его посерьёзнело. Он выставил бородку и развёл руками — словно был бессилен найти удовлетворительное объяснение.

— Тогда во многом шли на компромисс, — ответил он, как бы защищаясь. — Приходилось. Мерлин, к примеру, принял ислам, когда ему было за пятьдесят. Неизбежно поползли слухи о его жёнах и… гареме, но точно никто ничего не знал. Это место было как маленький город, обнесённый стеной, а когда живёшь а 1аturque, тайны гарема охраняются от чужих. Первое время Бенедикта росла в гареме, с иностранной гувернанткой, потом несколько лет в Швейцарии, вот откуда такое её совершенное владение иностранными языками.

— Но она англичанка?

— Да. Да. — Иокас быстро закивал головой. — Но я никогда не обсуждал с ней этот вопрос, Чулиан тоже. Мерлин не говорил нам о своих личных делах. Он был очень скрытным. Чулиан тоже ничего не знает, потому что он сам спрашивал меня.

Кофе, сигары и коньяк нам подали в дальний конец террасы, куда мы переместились; здесь было некое подобие бельведера, с коврами и подушками. Разговор перешёл на записывающее устройство, которое я использовал в Афинах для Ипполиты.

— Я услышал о нем от Графоса, — признался Иокас, — и мне ничего не стоило попросить Чулиана раздобыть экземпляр и выслать мне, но я понимаю, что они сложны в управлении, да? И требуют осторожного обращения. Поэтому я решил прежде поговорить с вами, расспросить поподробней.

— Как вы намерены использовать его? — спросил я, представляя себе заседания совета директоров и тому подобное.

Иокас задумчиво потёр губы и искоса взглянул на меня с подчёркнутым лукавством:

— Я скажу вам. Как вам известно, мы не вмешиваемся в политику, но политики так часто суются в наши дела, что приходится держать руку на пульсе, знать, что происходит. В настоящее время существует тайное крыло партии младотурков, офицеры проводят секретные встречи. У меня нет желания подслушивать, о чем они там говорят, но я намерен узнать, бывает ли на этих встречах один человек. Если он присоединился к ним, тогда я узнаю и остальное. Я бы хотел использовать вашу коробочку, чтобы записать их встречу. Сделаете это для меня? Это ничем вас не свяжет?

Я согласился, но при этом уточнил, что моим крохотным микрофонам не хватит чувствительности, чтобы записать сигнал через кирпичные стены или с расстояния в сотни метров.

— В их комнате, расположенной под одним из больших водохранилищ, есть камин, — понимающе кивнув, сказал он. — Я выну кирпич, и вы поместите туда своё устройство.

— В таком случае все будет нормально.

— Тогда я скажу Сакрапанту, чтобы он отвёз вас в Полис, — коснувшись моей руки, сказал Иокас с нескрываемым облегчением. — Вот и прекрасно.

Он встал и посмотрел в тёмный сад. Пока мы разговаривали, с моря полз густой туман и окутывал пролив под нами; слышались приглушённые сирены и колокола пароходов, осторожно плывущих к городу. Воздух был прохладен и влажен. Я подумал, что пора расстаться с хозяином, но он не хотел отпускать меня, пока мы не заглянем в тёмный старый амбар, где были устроены вольеры для его охотничьих птиц. Я предположил, что предложение было сделано лишь из вежливости: действительно, рассмотреть чтонибудь было невозможно, поскольку внутри стояла почти полная тьма. Я смутно различал силуэты птиц, шевелящихся на шестках. Иокас уверенно шёл между вольерами, тихонько посвистывая, проверяя ремешки, которыми соколы были привязаны за лапы, к жердочкам. Вонь гниющего мяса была почти невыносимой, и я чувствовал, как блохи прыгали с грязного каменного пола на мои щиколотки.

— В эти выходные мы отлично с ними поохотимся, — бодро крикнул он. — Если у вас есть к этому интерес.

Я не стал отказываться, потому что, хотя и был равнодушен к охоте, вспомнил темноволосую девушку с соколом на руке. Её видение пробудило во мне некоторое волнение — возможно, причиной было единственно любопытство. Тем не менее было бы интересно отправиться с ними, пусть только ради прогулки верхом, о чем я и сказал.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Прекрасно!

Мы выпили по последней на террасе, потом появился мажордом с фонарём, чтобы проводить меня обратно в дом для гостей. Ноги плохо слушались меня, хотя голова была болееменее ясной. Мы договорились, что следующий день я проведу в Полисе, советуясь с кем сочту нужным, и вернусь к вечеру с катером. Старый евнух помог мне медленно спуститься с холма, приноравливая шаг к моему, и наконец я вновь оказался на своей террасе. Он вошёл в дом, чтобы зажечь лампы. Я стоял, вдыхая сырой ночной воздух. Не было ни неба, ни моря, ни звёзд. Я плыл на маленьком балконе, как на плоту, сквозь клубы тумана. Выполнив свои обязанности, слуга поклонился и пошёл обратно вверх по тропинке. Ночной туман поглотил его сразу, будто упал занавес. Из рощицы над домом донёсся голос девушки. Её не было видно в темноте, но я слышал тихий ласковый голос, обращённый к птице на её руке, повторявший снова и снова, с разными интонациями, одни и те же слова: «Гельдик гель улялюм». Бесплотный голос плыл вниз по холму и затихал в ухе. Я почувствовал искушение позвать её по имени — чему сам очень даже удивился. Но вместо этого забрался под влажные простыни и уснул неспокойным сном, в котором виделось, что голос исходит от большой птицы, а не от женщины. Странный булькающий ласковый голос, похожий на звук, который издаёт вскипающая пузырьками вода в наргиле, — звук одновременно нежный и бесстыдный. Сладостный, как зов горлицы, и резкий, как шипенье змеи. Огромные крылья простёрлись надо мной в темном небе, страшные железные когти вонзились мне в плечи, и я закричал. Затем долгое стремительное падение. Но я упал в один из павильонов Сераглу, и трое слепых гнались за мной по длинным коридорам и залам. Они ориентировались на звук: когда я замирал, они в растерянности останавливались с поднятым ятаганом в руке. Уловив моё дыхание, они снова бросались ко мне. Я проснулся, обливаясь потом от ужаса. Туман немного рассеялся, и над водой плыл бледный серп луны. Я рухнул обратно в постель и долго боролся с бессонницей, прежде чем снова провалиться в трясину сна. Разбудило меня солнце, бьющее в глаза. Оно заливало террасу и окна маленькой комнаты. Больше того, к моему удивлению и смущению, я увидел Бенедикту Мерлин, которая сидела на перилах и смотрела на меня. Рядом с ней стоял портфель, который вчера я забыл взять с собой. Лицо её было серьёзно, даже напряжённо, словно она сосредоточенно о чемто думала, глядя на меня, пока я спал. Я пробормотал «доброе утро», приглаживая встрёпанные волосы, она кивнула в ответ. Её лицо осталось попрежнему серьёзным, даже озадаченным.

— Вы ждали, пока я проснусь? — спросил я с досадой. — Почему же не разбудили меня?

Она вздохнула и ответила:

— Я считала до ста. И тогда бы разбудила. — Она соскочила с перил и отряхнула руки от цветочной пыльцы, а может, листовой прели. — Я вам принесла это, — сказала она, показывая на портфель. — Лодка уже прибыла и ждёт вас.

— Вы собираетесь с нами в Полис?

— Нет, — помотала она головой. — Не сегодня. Да и зачем?

— Ну, не знаю… поболтали бы.

— Поболтали? — спросила она на высокой ноте и глядя с неподдельным удивлением, словно чьёто желание поболтать с ней было для неё в невероятную диковинку.

— Что же тут такого?

Она отвернулась и — почти застенчиво — прошептала: «Мне надо идти». Она пересекла тропинку и мёдленно пошла вверх по холму. Я стоял в пижаме и смотрел ей вслед. У края рощи она остановилась и обернулась. Я помахал ей, и она помахала в ответ — но както нерешительно.

Повернулась и исчезла среди деревьев.

Я занёс портфель в комнату и торопливо оделся, зная, что терпеливый Сакрапант ждёт меня, сидя на кормовом люке «Имоджен», элегантный, но чопорный, как богомол или высокий кран в доках.