Бунт атомов

— Телеграф?! — выпучил глаза тот, будто его спросили о чем-то неслыханном. — А за каким, собственно, чертом вам телеграф?! Плевать!.. К чертям все телеграфы мира… Я сам… телеграфист и, извольте видеть, совершенно не интересуюсь телеграфом. Вылезайте из вашего экипажа и пойдемте пропустим по стаканчику за упокой души всех телеграфов… Да и нас с вами, заодно…

— Но, право же, мне необходим телеграф, — несмело настаивал мистер Конвэй.

— Не валяйте дурака!.. Плюньте! Теперь нет ничего необходимого, кроме огненной воды, дающей радость… — И собеседник мистера Конвэя, отойдя, затянул, хотя и не очень громко, популярную песенку:

«Мэгги, Мэгги, твои огненные волосы зажигают огонь в моем сердце!..»

В это время из-за угла показался важно шествующий констебль и, увидев его, телеграфист сразу же прервал музыкальное восхваление огненных кудрей Мэгги.

— Мистер Дженкинс, — строго сказал констебль, — вам следовало бы сидеть за своей конторкой!.. Или, может быть, распоряжения правительства Его величества не касаются телеграфных служащих?

Здесь мистер Конвэй заметил, что случайно остановился как раз у дома, где помещалась телеграфная контора, куда поспешно и юркнул подгулявший телеграфист.

Несомненно, размышления на тему о человеческом разуме, которыми была занята голова мистера Конвэя, притупили его проницательность, иначе он сразу же догадался бы о причинах замеченных им странных явлений в городе. Но так и не догадавшись ни о чем, он вошел в помещение и, написав несколько строк на телеграфном бланке, протянул его в окошечко. Успокоившийся несколько телеграфист долго читал его, то приближая, то удаляя от глаз видевших не совсем еще четко…

— Скажите, — начал он, — вы не ошиблись? Здесь все правильно?

— Я не ошибся, — ответил мистер Конвэй, — это зашифрованная телеграмма.

— Ага, — удовлетворенно кивнул головой телеграфист, — я думал, что и вы тоже… с горя!..

— Что «с горя»… — полюбопытствовал мистер Конвэй.

— Ну… того… Перехватили. А как вы? Верите в это дело? Мне кажется, что профессора напутали. Не может этого быть, чтобы все пропало так… здорово живешь!

Теперь мистер Конвэй сразу понял все и даже удивился, что замеченные им странные явления так мало напоминали собой те картины и душераздирающие сцены, которые он рисовал в своем воображении, и которые по его предположениям должны были разыграться, когда человечество услышит свой приговор.

— Ах, да, — махнул он рукой, — конечно, это чепуха! Не стоит придавать всему этому значения.

И телеграфист, окончательно успокоенный его безразличием, передал в Лондон бессмысленный набор слов, написанных на бланке.

Расшифровав его в далеком Лондоне, редактор «Ежедневного курьера» незамедлительно поднял трубку телефонного аппарата и, соединившись со Скоттлэнд-Ярдом, сказал:

— Можете ли вы составить в кратчайший срок обстоятельное досье по поручению редакции «Ежедневного курьера»?

— Если дело идет об этой идиотской комете — нет.

— Дело идет об одном частном лице и досье необходимо для мистера Ричарда Конвэя, журналиста, очевидно, небезызвестного вам.

— Отлично, это будет сделано. Только срок может затянуться. Вы сами понимаете, что комета несколько нарушила нормальное течение жизни и осложнила нашу деятельность.

— Мистер Конвэй настаивает на скором ответе. Сообщите, пожалуйста, все что известно о профессоре Канберрского университета по кафедре физики Джоне Вилкинсе, ныне находящемся в Англии. Не пренебрегайте никакими подробностями.

Глава X ПОЛКОВНИК НОРТОН ОДОБРЯЕТ ДЕЙСТВИЯ МИСТЕРА КОНВЭЯ И БЕРЕТ ИНИЦИАТИВУ В СВОИ РУКИ

Все события, происшедшие в мире в дни после объявления об угрозе со стороны «Патриции», вероятно, можно отнести к величайшим парадоксам всей истории земного человечества. Вместо диких, исступленных сцен, хотя и страшных, но достойных «конца мира», человечество, в общем, реагировало на это известие подобно обитателям Бельмонта, которых имел случай наблюдать мистер Конвэй. Во всех городах, с небольшими вариациями, происходило то же самое: люди, вместо того, чтобы броситься в крайности и начать резать и душить друг друга, как, видимо, опасались все правительства, после первых мгновений страха, сомнительно покачивали головами и недоверчиво ухмылялись… Вместо парализованной жизни — всего несколько остановившихся в местах, неположенных правилами уличной езды, автомобилей и кэбов, которые были немедленно же оштрафованы бдительными стражами порядка. Вместо бунтов и революций — несколько подгулявших служащих, которые точно с таким же успехом могли бы подгулять и по случаю именин тетушки.

То ли нервная восприимчивость людей была притуплена сравнительно недавно закончившейся войной, и все связанные с нею ужасы подготовили психику ко всякому известию, то ли просто размеры нового ужаса, надвигавшегося на планету, были настолько грандиозны, что не умещались в головах обывателей, но жизнь шла своим чередом, и каждый продолжал делать свое привычное дело, может быть, только чаще обычного взглядывая на небо, в котором ничего, кроме привычных взору звезд, не было видно.

Правда, все биржи мира ответили на это известие резким понижением курса ценных бумаг, и в деловых кругах стали учащаться самоубийства, но эти первые проявления действия приближающейся «Патриции» не имели непосредственного касательства к жизни массы среднего населения, которое могло продолжать пользоваться всеми благами прогресса и культуры. Поезда приходили строго по расписанию, почта действовала безукоризненно, на улицах, по ночам, все так же горели фонари, сияли световые рекламы и ярко освещенные витрины магазинов; вода и газ текли по трубам; театры и кино были переполнены; в ресторанах — надрывно рыдали чудовищными глиссандо скрипки и танцевали полуобнаженные женщины со строгими, черно-белыми мужчинами.

— Ты не боишься, милый?.. — спрашивали женщины.

— О, нет!.. Ведь, мы умрем вместе, дорогая! — отвечали галантные кавалеры.

Так проходили дни за днями. Иногда закрывались фабрики и заводы застрелившихся владельцев и увеличивалось количество безработных; набожные старушки крестились еще чаще, вспоминая о Страшном Суде, но жизнь, неистребимая жизнь, текла по своему привычному руслу.

Настойчивые призывы к спокойствию, опубликованные правительствами всех стран в первый день, оказались совершенно беспочвенными, никто этого спокойствия, по сути дела, даже не покушался нарушать, и граждане готовы были даже, в свою очередь, призывать к спокойствию правительства при виде спешно едущих куда-то колонн грузовых автомобилей, нагруженных тюками и ящиками, марширующих крупными соединениями воинских частей и читая приказы о мобилизации на работы.

С каждым днем, однако, этих признаков беспокойства правительства проявлялось все больше и они незаметно, но неумолимо вторгались в жизнь. Были приостановлены все строительные работы и машины куда-то увезены. У фирм и частных владельцев были безжалостно отобраны все транспортные средства. В один прекрасный день оказалось, что вновь введена строжайшая система рационирования пищевых продуктов, только недавно отмененная после годов войны. Внезапно был закрыт для движения, всего несколько месяцев назад оконченный прорытием, туннель под Ла-Маншем и стали доходить слухи, что там концентрируются огромные запасы продовольствия. Срочно было приступлено к прорытию новых тоннелей под Гибралтарским проливом и под дном Адриатического моря. Америка разработала и лихорадочно принялась осуществлять грандиозный проект прорытия целого лабиринта туннелей под Мексиканским заливом.

Армии незаметно, но решительно набранных рабочих стали вгрызаться в землю: долбить скалы, грести и вынимать песок… Все громче и настойчивее скрежетали скреперы и громыхали экскаваторы, все громче и чаще гремели взрывы… Стали строиться новые химические заводы, вырабатывающие взрывчатые вещества и поспешно расширяться уже существующие. Ученые, инженеры, техники ломали головы над составлением новых проектов и изобретением новых машин и инструментов для производства земляных работ. В правительственных секретных лабораториях пытались применить для спасения человечества атомную энергию, до сего времени остающуюся пригодной только для разрушения и уничтожения. Но атомный демон был упрям и упорно отказывался работать созидательно.