Бунт Дениса Бушуева

– Да здравствует наш гениальный вождь и учитель товарищ Сталин!

И снова грохнули аплодисменты и, как показалось Ольге, не смолкали целую вечность. Но свет вдруг выключили, аплодисменты стихли, бесшумно пополз занавес. И тогда Ольга довольно громко сказала:

– Мне плохо. Выйдем.

Головы зрителей дружно повернулись в ее сторону. Но – странно – не повернулся лишь человек с тупым затылком. Кто-то недовольно шикнул. Аркадий Иванович вскочил и, поддерживая Ольгу за локоть, повел ее к выходу. По дороге она шепнула, что ей совсем не плохо, а просто она не может больше видеть этот противный затылок и мерзкую перхоть на пиджаке. У выхода в фойе Ольга на секунду оглянулась и – опять-таки только на миг какой-нибудь – замерла: до того хороша была декорация, изображающая деревенскую улицу в перспективе. Солнце только что село, над беспредельным морем спелой ржи полыхал закат, и его красноватые отблески играли на стеклах окон убогих деревенских изб. На переднем плане, на ступеньках подгнившего крыльца крайней избы сидел парень и тихо наигрывал что-то очень тоскливое на гармонике. «Остаться? – мелькнуло у Ольги. – Нет, нет, ни за что». И она вышла в фойе.

– Идет за нами? – спросила она.

– Нет, по-моему, остался, – тихо ответил Аркадий Иванович. – Но, Ольга, я думаю, что к вам он не имеет никакого отношения. В театре Сталин и, вероятно, каждый десятый зритель – агент.

Прошли в гардероб. Одеваясь, Ольга чуть повеселела: быть может, Аркадий Иванович и прав – театр набит агентами, потому что спектакль смотрит Сталин. Нет, этого человека она видела раньше. И Ольга решительно пошла к выходу своей уверенной и легкой походкой. Аркадий Иванович, на ходу надевая пальто, поспешил за нею. До слуха Ольги донесся разговор гардеробщиц.

– Автор тоже приехал.

– Бушуев?

– Ага…

На улице было сумеречно и снежно. Ольга с Аркадием Ивановичем торопливо направились к Театральной площади, чтобы там взять такси.

VI

…Над Можайским шоссе в безоблачно-синем небе курлыкали журавли. За заборами, в садах, еще лежал снег, пересеченный лиловыми тенями; на шоссе же снега не было – еще утром вдруг ударившее солнце растопило намерзшую за ночь корку льда, и теперь асфальт блестел, как антрацит, искрящимся мокрым черным блеском.

По канавам стремительными потоками шумно неслась вешняя вода, раскачивая былинки по обочинам и заливая дощатые мостики-переходы. У канав, звонко гомоня, копошились дети, пускали кораблики под бумажными парусами, строили плотины. На деревьях, на крышах без умолку, по-весеннему весело щебетали воробьи, суетливо перепархивая с места на место. Все сверкало, все рождало терпкий весенний запах…

Хороша весна под Москвой!

Прислушиваясь к шуму мотора и щурясь от яркого света, с радостным ощущением всем существом своим весны и жизни, Денис Бушуев ехал в Москву. Расстояние от дачи до Дорогомиловской заставы он покрывал ровно за двадцать пять минут, и теперь, подъезжая к Еврейскому кладбищу, машинально взглянул на часы: как обычно – двадцать пять минут.

На Большой Дмитровке, у здания Верховной Прокуратуры СССР, он застопорил, с маху притиснул машину к обочине тротуара, выключил мотор и вышел из машины, шумно хлопнув дверцой.

Было жарко. Войдя в вестибюль, он расстегнул серое, добротного покроя летнее пальто, ладно сидевшее на его могучей фигуре, и снял шляпу. Вытер платком слегка вспотевший лоб.

Белокурые волосы растрепались, кое-где поднялись вихрами. За короткие годы восхождения по лестнице славы Денис Бушуев мало изменился внешне и мало походил на известного писателя – по-прежнему во всем его облике проглядывало то основное, главное, волжское, что составляло сущность его. И этого главного, грубо-русского, не уничтожили ни изящная одежда, ни новые черточки в характере, ни уверенность в движениях и в речи. Более того, грубоватая красота его стала как-то еще рельефнее, еще выпуклее: по-прежнему на широкоскулом смуглом лице его играл здоровый, крепкий румянец и по-мужицки откровенно сверкали в мягкой улыбке крупные белые зубы. Лишь в карих, вдумчивых глазах его появились какая-то надежная твердость и спокойствие.

В огромном зале, с тяжелым лепным потолком, толпился народ, гудели голоса, медленно и бесстрастно расхаживали дежурные милиционеры. Вглядевшись в толпу, Бушуев отметил почти одинаковое выражение лиц: скорбное – у женщин, окаменелое – у мужчин.

Бушуев встал в очередь, вытянувшуюся вдоль легкого барьерчика с сеткой поверху, за которым виднелись головы секретарей и делопроизводителей. Очередь продвигалась сравнительно быстро, разливаясь на несколько ручьев. Люди за барьерчиком спрашивали фамилию просителя, разыскивали какие-то бумажки, небрежно протягивали их в сетчатое окошечко.

– Вам в просьбе отказано… Следующий!

– Обратитесь в Гулаг… Следующий!

– В просьбе отказано… Следующий!

– Товарищ Вышинский принимает по вторникам, четвергам и субботам. Подайте заявление… Следующий!

– Ваш муж осужден без права переписки. Естественно, что от него нет сведений… Следующий!

Подошла очередь Бушуева.

– Мне сегодня назначено свидание с товарищем Вышинским.

Узкоплечий человек в желтеньком пиджачке угрюмо взглянул на просителя.

– Как фамилия?

– Бушуев.

Узкоплечий человек порылся в бумагах, дернул плечом и куда-то ушел быстрой, вихляющей походкой. Через несколько минут он вернулся.

– Совершенно верно, – сказал он спокойным бесстрастным тоном. – Вам назначено свидание в три часа. Но товарищ Вышинский вызван на экстренное заседание. Вас примет его заместитель товарищ Муравьев. Он в курсе вашего дела.

Бушуев секунду поколебался: «Ах, не все ли равно, – подумал он. – Если нарком сдержал свое слово и переговорил с Вышинским, то какая разница, с кем я буду иметь дело – с самим ли Вышинским или с его заместителем».

– Хорошо… – согласился он.

– Ваши документы, пожалуйста.

Бушуев подал паспорт и членскую книжку Союза писателей. Узкоплечий человек просмотрел документы, сверил фотографию, написал пропуск, снова куда-то ушел, видимо, к тому, кто подписал пропуск, и вручил пропуск Денису.

– Второй этаж… Там вас проведут, куда нужно. Гардероб внизу, налево.

Оставив в гардеробе пальто и шляпу, Бушуев поднялся на второй этаж. Двое молодцов в штатском проверили его документы и сверили с какой-то бумагой.

– Ваша фамилия?

– Бушуев.

– Имя-отчество?

– Денис Ананьевич.

– Оружия нет?

– Нет.

Молодцы скользнули глазами по его фигуре.

Перед кабинетом Муравьева – просторная, в три больших венецианских окна, совершенно пустая комната: лишь ковер во весь пол да несколько тяжелых, мягких кресел. Ждать Бушуеву пришлось недолго. Скоро из кабинета вышла молодая женщина и, на ходу смахивая маленьким кружевным платком слезы, быстро прошла в коридор, а грузный человек в роговых очках, появившийся вслед за женщиной в дверях кабинета, коротко осведомился у Дениса:

– Фамилия?

– Бушуев.

– Пожалуйста…

Пройдя еще комнату, где сидели за пишущими машинками две девушки, Бушуев вошел в большой, светлый кабинет Муравьева.

VII

За массивным письменным столом сидел плотный человек, с бритой, круглой, как шар, головой, в темно-синем костюме, щегольски сидевшем на его широких плечах. Склонив блестевшую желтой кожей голову, он перелистывал бумаги короткими, сильными пальцами, с пучками черных волос на суставах. Встал, подал Бушуеву руку.