Бунтарь. Мамура

Пётр видел все, но не встревожился. Слишком сильны были его потешные, чтобы не одолеть какую-то безоружную кучку людишек.

Когда конные сделали своё дело и скрылись в сарае, царь поднял Титова.

– Верю тебе, Григорий Семёнович, и не печалься. Одначе от души совет даю тебе. – Пётр склонился к уху стольника: – Брось ты дружбу со смердами. Чего надумаешь, не кому иному, а мне всё, как на духу, обскажи, – снова громко продолжал государь. – Коли на благо отчизны слова твои, ей, по твоему сотворю, а на погибель Руси затеешь что, не взыщи, сам, сими перстами выпотрошу тебя. Уразумел?

Если бы царь знал хоть малую долю того, какие козни строил ему Григорий Семёнович, он сейчас же привёл бы в исполнение свою угрозу. Но для ареста достаточно было и того, что стольник ведёт подозрительную дружбу со смердами. Будь на месте Титова другой, более сильный человек, царь, не задумываясь, прибегнул бы к пытке. Григория же Семёновича Пётр считал простодушным, «юродствующим во Христе» человеком и, когда кто-либо доносил на него, только снисходительно ухмылялся:

– Пущай его тешится. Был эдакий же юродствующий при родителе моем, при государе Алексее Михайловиче, – Фёдором Ртищевым звали. Тоже все на Евангелье упирал, а служил верою и правдой царю. Пущай поблажит, покель нам сие не в убыток.

Когда последняя галера скрылась и берег опустел, Григорий Семёнович, едва перебирая окаменевшими ногами, пошёл домой.

Егорка встретил господаря у ворот. Остренькое личико его горело от счастья и злорадства. Намотав на кулак бороду, он обежал вокруг стольника.

– Ну, с нынешнего дни все по-истинному пойдёт. Перед царём мой господарь покаялся, перед людишками тож объявился весь как есть без обману…

– Ты ещё чего лезешь! – заревел Титов и, развернувшись сплеча, сбил дворецкого с ног.

Егорка плюхнулся головой в канаву. Григорий Семёнович ошалел от страха.

– Убил! Человека убил! – взвизгнул он и стремглав бросился в сени.

Слизнув языком кровь, дворецкий чуть приподнял голову и огляделся. К нему подошёл сторож.

– Помыслить только: наш господарик да кулаком холопа по лику! И здорово ахнул?

– Отменно. Так саданул, что, ей, деда увидел.

Егорка громко высморкался, вымыл в луже лицо и снова повеселел.

– Наберёшься, пожалуй, прыти после государевой баньки. – И уверенно прищёлкнул языком. – Отсель конец. Как рукой сняло блажь.

Точно вспомнив о самом забавном, дворецкий помчался к хоромам.

«Ужо распотешусь. Поглядим, как он мне шубку с кафтаном на убогость пожалует». И закатился тявкающим, как лай лисы, смешком.

Глава 17 «ЮРОДИВЫЙ»

Фома крался во мраке к хоромам стрелецкого подполковника Цыклера. За ним едва двигалась усталая Даша. На руках её спала дочь.

Московские улицы были пусты и безмолвны. Сквозь густой туман нечастые избы таяли в пенящейся мгле. Изредка вспугивали тишину медлительная перекличка дозорных, почавкивание копыт, – тогда Памфильев как сражённый падал на землю, подталкивался брюхом к тыну и замирал. Строго, боясь проглядеть малейшее движение мужа, то же самое проделывала и Даша. Обоих тотчас же охватывала сонная одурь. Так мучительно хотелось прижаться друг к другу всем телом, переплестись каждым суставом, каждой частицей существа, согреться, уснуть.

Но желание достигнуть поскорее намеченной цели было сильней почти непреодолимой потребности сна.

Кусая губы и с трудом продирая смежающиеся веки, чутко вслушивался Фома.

И едва шумы стихали и чёрные улицы снова пустели, он расталкивал Дашу и шёл, покачиваясь, как во хмелю, как слабый, неверно колеблющийся ветерок, сонно сопутствовавший ему.

Фома вставал, помогал подняться жене и крался дальше.

Дойдя до цыклеровской усадьбы, они обогнули ворота и перелезли через тын в самом конце двора.

Лёгкий трехкратный стук в угловое оконце пробудил Цыклера от полудремоты.

Он приник к цветному стеклу.

– Стрела?

– Галера! – ответил Фома по-условленному и, легко прыгнув в распахнувшееся перед ним оконце, втянул в него жену и дочку.

В полутёмном терему, перед оплечным образом Владимира Равноапостола, сидели, не шевелясь, Алексей Соковнин и Фёдор Пушкин.

Фома поклонился. С его головы и плеч ручейком потекли мутные лужицы. Даша остановилась у оконца, положила девочку на лавку и, скрутив жгутом подол сарафана, деловито выжимала из него воду.

Переглянувшись с товарищами, подполковник увёл гостей в соседний терем, дал им переодеться и вышел.

– Ну вот, так-то лучше, – улыбнулся Цыклер, заглянув через минуту в терем. – А теперь, сестрица, перекуси чем Бог послал да отдохни малость с дороженьки, покель мы с Фомой побеседуем.

Даша опустилась на лавку. Рука её было потянулась к столу, к пшеничной лепёшке, но тут же бессильно упала. Перед глазами пошли круги. Тяжёлая голова клонилась всё ниже и ниже. Тело сковывал сон.

Полные содрогания, слушали заговорщики рассказ Фомы. То, что поджог кораблей не удался, не так огорчило их, как зародившееся сомнение в преданности Титова.

– На коленях, сказываешь, елозил перед государем? – переспросил Пушкин, так лязгнув зубами, словно делал мёртвую хватку.

– Не токмо что на коленях, но перед всем народом объявил, что все в мире ложь, один-де царь – правда Господня.

– Иуда! – с омерзением сплюнул Соковнин. – Христопродавец!

Спокойней других отнёсся к сообщению Цыклер.

– Браниться да скулить завсегда не поздно. Одначе, покель всего не прознали, как там да что, вместно и погодить товарищей лаять. Мне вот сдаётся, не так уж худо Григорий Семёнович говорил. Может, он очи царю отводил?

Чтобы выяснить всесторонне зазорное поведение стольника, решено было отправить в Воронеж своего человека.

Более трудным было решить, стоит ли затевать восстание в войсках сейчас, раз за Петром осталась такая сила, как флот, или же подождать, пока турки придут на помощь бунтовщикам и сами разобьют корабли. Заговорщики не сомневались в том, что неопытные русские моряки не устоят перед наторелым в морских боях неприятелем, и поэтому без особых споров сошлись на одном:

– Пущай допрежь всего пойдут ко дну корабли, а в те поры можно и о бунте подумать.

Перед рассветом Фома разбудил жену и, простившись с ней, недоверчиво улыбнулся:

– Так памятуешь, касатка моя, каково я тебя лицедействовать навычал?

– Не, – простодушно ответила Даша.

Фома долго разъяснял, что надо делать, заставлял Дашу повторять за ним и заучивать каждое слово и движение и, наконец успокоенный, обнял и крепко поцеловал жену.

– Добро… Так роби.