Бунтарка и Хозяин Стужи

Глядя на преступника, едва не надругавшегося над зеленоглазой бунтаркой, он перестал видеть все, что того окружало. Не заметил он и хрупкую фигурку в светлом платье, не почувствовал надвигающуюся штормовой волной солнечную магию.

А спустя мгновение уже было поздно: площадку перед замком, освещенную лишь дюжиной факелов, затопило пронзительно-яркой, ослепляющей силой.

Силой Ливии.

Глава 12

Ливия Селланд

Со вчерашнего вечера все валилось из рук. Не помог даже разговор с Фабианом, который, воодушевленный словами Каэтана, был счастлив и болтал без умолку. Казалось, про Душана он вовсе забыл, а я не стала напоминать. В конце концов, к нему это не имело никакого отношения, и видеть брата таким было настолько же радостно… насколько горестно понимать, что произойдет завтра.

В семье, где после смерти отца мы с Фабианом стали чужими, я не видела ни тепла, ни любви. Меня пытались поддеть, задеть побольнее, но, к счастью, я быстро научилась огрызаться и ставить всех на место. Нет, родными мы не стали, ни со Стеллой, ни с Арлеттой, ни с Душаном… но все равно мысль о его казни просто выворачивала меня наизнанку. Даже несмотря на то, что он собирался сделать.

Наверное, многие посчитали бы меня глупой, но все внутри меня противилось такому исходу. Именно поэтому я засыпала с тяжелыми мыслями, а проснулась уже спустя пару часов, в холодном поту. Мне снилась мама, которая звала меня из темноты, пытаясь растопить ее солнечным светом, и просила остановить то, что должно случиться.

Надо ли говорить, что утро для меня началось не с завтрака? Точнее, завтрак-то мне принесли, вот только оценить его я не смогла. Если честно, попробовав кусочек таких аппетитных блинчиков, умопомрачительно пахнущих, я с трудом удержала этот кусочек внутри себя и от дальнейших попыток благоразумно отказалась. Не пошла и к Фабиану, понимала, что сейчас просто испорчу ему и Дороте настроение.

Сидеть у себя тоже не могла, а с каждой минутой, приближающей так называемое правосудие, меня начинало все больше потряхивать. Поэтому я отправилась бродить по замку. Разумеется, в сопровождении стражников. Сама не понимала, куда иду, просто хотелось делать хоть что-то, идти хоть куда-то, а еще лучше — бежать. Вот только от себя не убежишь, поэтому и интерьеры Эрнхейма проплывали у меня перед глазами, сменяясь один другим и тут же растворяясь в липком полузабытье, в каком я провела полночи, после сна о маме.

Не знаю, сколько бы еще бродила по этому огромному, роскошному и такому холодному замку, если бы в одной из галерей, щедрых на фамильные портреты Эртхардов, не столкнулась с фавориткой короля. Хелена, маркиза Ланге, сейчас выглядела отнюдь не настолько помпезно-возвышенной, как в первую нашу встречу. Парика, который тянулся вверх на несколько этажей прически, на ней не было, светлые волнистые волосы рассыпались по плечам. Светло-голубое платье только подчеркивало хрупкость и утонченную снежную красоту этой женщины, и сейчас она показалась мне в разы моложе.

Увлеченная рассматриванием какого-то портрета, она даже не сразу нас заметила, а когда заметила, повернулась. Я хотела последовать ее примеру — общения с недружелюбно настроенной фавориткой я бы сейчас точно не выдержала, но Хелена неожиданно произнесла:

— Ливия, подождите! Мы можем поговорить?

Оглушенная этой просьбой, я остановилась, а вместе со мной остановились и воины. Они ждали моих действий. Убегать было бы невежливо, да и бежать мне, по сути, было некуда. Как уже поняла, спрятаться от мыслей про Душана не получится даже в анфиладах замка, поэтому, кивнув сопровождающим, я направилась к ней.

— Мы не были представлены, Ливия. Но о вас знает весь Эрнхейм, а вот мне, пожалуй, лучше назвать свое имя, — она грустно улыбнулась. — Хелена.

— Просто Хелена? — слова сами сорвались с языка.

Она покачала головой.

— Маркиза Ланге. Была когда-то, но это было безумно давно. Сейчас я просто Хелена или фаворитка его величества. Других имен у меня нет.

Не дожидаясь ответа, она повернулась, указывая на портрет, на котором был изображен темноволосый мужчина. Отец Хьяртана! Сходство было настолько очевидным, что я на мгновение лишилась дара речи, разве что было видно, что портрет этого мужчины писали, когда он уже был в возрасте.

— Их величества Снежные никогда не спрашивают, они просто берут, что им нравится. То, чего желают. Так было всегда. — Хелена вновь перевела взгляд на меня. — Хьяртан приехал в гости к моему отцу, когда я только вышла на свой первый бал. Он меня захотел — и вот я здесь. Несмотря на то, что у меня был жених. Который меня любил. Которого любила я.

Я не нашлась, что ответить на ее откровения, а Хелена уже продолжала:

— Не думайте, что я сошла с ума, Ливия, или навязываюсь вам в подруги. Мне просто не с кем больше поговорить. Все, кто меня здесь окружает, тотчас донесут ему любое мое слово, даже те, кто притворяется друзьями. Я научилась выживать и быть как они, но…

Она кивнула в сторону высоких арочных дверей, пока что закрытых:

— Пройдемся?

По этому залу, портретной галерее, в самом деле можно было гулять. Мы вместе направились вдоль стены, на которой и женщины, и мужчины с портретов взирали на нас снисходительно и свысока.

— Мы с Эггартом были знакомы с детства. Многие считали это детской привязанностью, которая, когда мы повзрослели, перешла во влюбленность, но… Я-то знаю, чем это было для меня. И, я уверена, для него. Когда его величество пожелал видеть меня своей, Эггарт не оставил попыток меня вернуть. Он поехал за мной в Эрнхейм и… лучше бы не приезжал. Нам даже не позволили увидеться толком, а спустя два месяца он погиб в битве с гротхэном. Оказался на передовой.

Хелена говорила тихо, будто каждое слово давалось ей с большим трудом, а, закончив рассказ, замолчала, и теперь между нами снежно-туманной завесой упала эта давящая тишина.

— Не думаю, что… — Я все же попыталась ее нарушить, но слова отказывались подбираться. — Не думаю, что это сделали нарочно.

— О нет, это сделали нарочно. Его величество не любит делиться игрушками. — Она повернулась, и в глазах ее сверкнули злые слезы. — Не любит и не желает. Он избавляется ото всех, кто так или иначе смеет взглянуть на любую его куклу.

То ли от ее тихой, звенящей ярости, то ли от моих собственных мыслей, меня обожгло льдом изнутри. Обожгло и затрясло еще сильнее. То есть Душан изначально был обречен? Не потому, что пытался со мной сделать, а потому, что меня захотел его величество. Я сцепила и без того ледяные руки, чтобы они не задрожали у нее на глазах.

А мы, тем временем, уже дошли до конца галереи и повернули обратно. Воины безмолвными статуями стояли там, где я попросила их остаться, но было видно, что они не сводят с нас глаз.