Бунтующая Анжелика
Шрифт:
Снаружи падал легкий дождь, шумел лес, доносились звонкие крики Флоримона и Шарля-Анри, убегающих от потоков воды.
Интендант подошел к секретеру, взял листок бумаги, перо, чернильницу и, вернувшись, положил их перед Анжеликой.
— Пишите… Пишите королю. Я вечером уеду. Я доставлю письмо.
— Что же мне сказать ему?
— Правду. Что вы отправитесь к нему, покорившись его приказу. Что вы сделаете это не из сожаления о том, что было, не под тяжестью угрызений совести, а потому, что вокруг вас ни за что мучают его вернейших подданных. Что вы возвратитесь в Версаль только
Она принялась лихорадочно писать, воспламеняясь духом страстного обличения бесчинств, творимых в ее родном Пуату. Она перечислила все унизительные и жестокие меры, примененные к ней самой. Рассказала, как пьяный солдафон издевался над ее близкими. Красочно описала манеры Монтадура, а также действия господ Марильяка, Солиньяка и Лувуа. Перечислила, где и что делают королевские войска, упомянула о ширящемся неотвратимом восстании крестьян, попросила о милости к ним, и пока она писала, лицо молодого короля стояло перед ее глазами. Король виделся ей внимательным и серьезным в ночной тиши его рабочего кабинета.
— Он не мог желать этого, — сказала она Молину.
— Не обольщайтесь — мог, но только не отдавая себе в том отчета. Обращение протестантов — его заветная цель, она кажется ему искуплением его собственных грехов. Чтобы не знать, какими средствами достигается эта цель, он закрывает глаза и уши. Вы постараетесь побудить его к прозрению…
Закончив писать, Анжелика почувствовала себя разбитой. Молин запечатал письмо. Она вышла проводить старика. Ей было не по себе, что-то подозрительное чудилось в молчании полей. Временами ветер доносил запах дыма.
— Вот опять где-то горят хлеба, — вздохнул Молин, усаживаясь на лошадь. — Монтадур со своими людьми отступает к Сгондиньи, сжигая все на своем пути. Пока ему мешает Ланселот де Ламориньер, но его отряды могут не выдержать… А Патриарху пришлось отойти к Гатину, чтобы встретить там войска Лувуа.
— Вы надеетесь благополучно проехать?
— Я захватил оружие, — он показал на рукоять пистолета, скрытую плащом.
И Молин пустился в дорогу. Старый слуга верхом на муле сопровождал его.
Перед замком Флоримон прыгал на одной ноге, толкая перед собой круглый камешек. Он подбежал к Анжелике сияющий от радостного возбуждения:
— Матушка, теперь надо уезжать!
— Почему? Куда?
— Далеко, очень далеко, — он показал куда-то за горизонт, — в другую страну. Здесь нельзя оставаться. Солдаты могут вернуться, а обороняться нам нечем. Я осмотрел старые кулеврины на укреплениях. Это игрушки, к тому же ржавые. Они ни на что не годны. Я хотел привести их в порядок, но чуть не взлетел на воздух вместе с ними… Ну вот, видите, надо уезжать…
— Ты сошел с ума. Откуда у тебя подобные мысли?
— Но.., я смотрю вокруг, — объяснил подросток, пожав плечами. — Идет война, и она только начинается, как мне кажется.
— Ты что, боишься войны?
Он покраснел, и в его черных глазах она прочла презрительное удивление.
— Я
не боюсь сражаться, если вы это хотите спросить. Но вот что: я не понимаю — с кем. С протестантами, которые не желают подчиниться королю и обратиться в католичество? Или против солдат короля, которые оскорбляют вас в вашем же доме? Не знаю… Это скверная война. Вот почему я хочу уехать.Впервые он заговорил серьезно. До сих пор он казался ей таким беспечным!
— Не забивай этим голову, Флоримон, — сказала она. — Думаю, все уладится. Послушай, а ты бы не хотел.., вернуться в Париж?
— Честное слово, нет! — выпалил он неожиданно. — Слишком многие мне там льстили и ненавидели меня, потому что король любил вас. С меня хватит! Но отсюда я бы предпочел уехать. Мне скучно здесь. И все не нравится. Я люблю только Шарля-Анри…
«А меня?» — чуть не вскрикнула она. Сердце ее сжалось.
Теперь он ей мстил за то, что она его только что оскорбила. И еще, безотчетно, — за то, что увлекала его на путь без выхода.
«Один Бог знает, сколько я жертвовала и боролась рада сыновей! И вот снова приношу себя в жертву».
Не сказав ни слова, она пошла к крыльцу. Послание королю сделало ее раздражительной. Она не нашла в себе мужества, чтобы говорить мягче и вселить больше уверенности в душу сына. «Удивительно, как дети ускользают у нас сквозь пальцы, — думала она. — Кажется, что знаешь их насквозь, заслужила их дружбу, и вот.., достаточно отлучиться…»
До отплытия Анжелики на Крит он бы так не ответил, не усомнился бы в ней. Но теперь он достиг возраста, когда начинают интересоваться собственным будущим. Если то, что она узнала про ислам, так изменило ее, почему же не мог подействовать на мальчика год, проведенный в иезуитском коллеже? У души свои дороги и перепутья, ее не воротишь назад.
Она услышала за спиной быстрые шаги Флоримона. Он положил ей руку на локоть и настойчиво повторил:
— Матушка, нужно уезжать!
— Но куда ты, мой милый, хочешь уехать?
— Есть много мест, куда можно отправиться. Мы все обсудили с Нафанаилом. Я возьму с собой Шарля-Анри.
— Нафанаил де Рамбур?
— Да, это мой друг. Когда я раньше бывал в Плесси, мы все время проводили вместе.
— Ты мне об этом никогда не рассказывал.
Он поднял брови, и лицо его приняло двусмысленное выражение. Очевидно, было много такого, чего он ей никогда не говорил.
— Если вы не желаете трогаться, тем хуже! Но я увезу Шарля-Анри.
— Ты говоришь глупости, Флоримон. Шарль-Анри не может покинуть это поместье, поскольку является его наследником. Замок, парк, леса и земли принадлежат ему и должны перейти к нему после достижения совершеннолетия.
— А что есть у меня?
Она посмотрела на него, и сердце ее снова сжалось: «У тебя нет ничего. Сын мой, мой прекрасный, гордый сын!..»
— У меня нет ничего?
Его тон выдавал неуверенность. Он надеялся, несмотря ни на что. Молчание матери открыло ему истину, о которой он и так уже стал догадываться.
— У тебя будут деньги, которые я вложила в торговые предприятия…
— Да нет, мои владенья, мое собственное наследство, где они?
— Ты же хорошо знаешь… — начала она.