Бунтующая Анжелика
Шрифт:
— Ваша супруга?.. — спросил он у мэтра Габриэля.
Купец читал поданный ему акт и ничего не отвечал.
— Пойдемте, господа, — сказал он, направляясь к амбарам.
Анжелика слышала, как чиновник хихикнул, выходя, и подмигнул своим писарям:
— Еще хотят поучать нас эти гугеноты… А сами, как и все добрые люди, заводят любовниц.
Глава 10
Последовали бесконечные часы отчаянного ожидания катастрофы. Анжелика вслушивалась в звуки, доносившиеся со двора. Ей показалось, что там раздаются крики, что мэтра Габриэля схватили полицейские. Она решилась было броситься домой, растрепанной,
От этого безумного порыва ее спас отъезд чиновника из налоговой инспекции. Нагруженные телеги выехали со двора, и ворота замкнулись за ними.
Золотистые пылинки мелькали в воздухе, освещенном косыми лучами заходящего солнца. Мэтр Берн прошел через двор к себе в контору. Лицо его было озабочено, но спокойно. Он налил себе стаканчик водки. Все-таки не так легко ему пришлось — не отходя ни на шаг от писарей, следить за их движениями, незаметно внушить рабочим, чтобы соль брали только с одной стороны кучи, ловко избегая подозрительного присмотра чиновника.
— Я не могла помогать вам, — проговорила Анжелика. — Я бы выдала себя.
Купец устало отмахнулся:
— Это все штучки Бомье, — сказал он. — Теперь я уверен, что это он послал тех двух негодяев приставать к вам, а немного спустя и налогового чиновника, который бы засвидетельствовал стычку и неподчинение королевской власти. Через несколько часов они станут доискиваться, куда пропали их подручные. Поэтому я отправил по домам и приказчиков, и грузчиков и запер лавку. Нельзя откладывать, мы должны сегодня же избавиться от трупов.
Он бросил взгляд на еще светившийся прямоугольник двери:
— Скоро стемнеет. Тогда можно будет действовать.
Они сидели и ждали в полутьме, ничего не говоря, не пытаясь приблизиться друг к другу.
Близкая опасность держала их настороже и поглощала все внимание. Они не двигались с места, словно загнанные звери в глубине своего логова, дальше которого не уйти.
В рамке двери небо бледнело, темнело. За шумом гавани стало различимо равномерное дыхание моря. Начиналась ночь, синяя, холодная, тихая.
— Пора, пойдемте, — произнес купец.
Они подошли к складу, где была соль. Из другого сарая мэтр Берн вытащил деревянные сани.
И снова они стали копаться в горьком снеге соли, обжигавшем руки. Вытащенные оттуда тела уложили на сани, поверх них навалили мешки с зерном и связки мехов. Купец взялся за оглобли. Они выбрались черным ходом, и он запер ворота на несколько поворотов ключа.
— Пусть никто сюда не входит, пока я не вернусь и сам еще раз все не осмотрю.
Он взялся за одну оглоблю саней, Анжелика за другую. Деревянные полозья легко и бесшумно скользили по круглой канадской гальке, которой были вымощены улицы Ла-Рошели. Этим необычным материалом город был обязав сообразительности одного экономного мэра, нашедшего такое применение для крупной гальки из устья реки Святого Лаврентия, в Новой Франции, которую насыпали в трюмы недогруженных кораблей как балласт. Из-за этого-то и пришлось взять сани. Колеса с железными шинами производили на мостовой страшный шум, а сани двигались беззвучно. Анжелика и ее спутник торопливо тащили свой мрачный груз, незаметными тенями скользя из переулка в переулок.
— Это самый удобный час, — шепнул мэтр Габриэль. — Лампы еще не зажигают, в нашем гугенотском квартале приходится долго ждать разрешенного срока, нам позволяют зажигать свет позже, чем другим… Но от обидных запретов бывает иногда и польза…
Встречным
прохожим не могло прийти в голову поинтересоваться, что тут делают мэтр Берн и его служанка и что они везут, потому что они были неразличимы в темноте.Купец умело выбирал путь. Он все время сворачивал в переулки, избегая широких улиц, где было больше прохожих. Анжелике казалось, что они идут страшно долго, и она удивилась, оказавшись недалеко от дома, у ворот одного из их соседей, торговца бумагой Жонаса Мерсело.
Купец трижды ударил бронзовым молоточком. Хозяин сам отворил им. Это был седой уже человек, очень любезный и высокообразованный. Когда-то ему принадлежали почти все бумажные фабрики в провинции Ангумуа. Его разорили налоги и запрет нанимать опытных мастеров протестантов, так что у него осталась только прекрасная усадьба в Ла-Рошели и маленькая лавка бумаги высшего сорта, секрет изготовления которой никто кроме него не знал.
— У меня есть кое-что для твоего колодца, — сказал ему Берн.
— Превосходно! Входите же, друзья.
Он очень ловко помог им втащить сани со страшным грузом в погреб, где пахло яблоками, и поднял кверху лампу, чтобы посветить им. Купец стащил лежавшие наверху меха и мешки с зерном. Показались тела, с уродливыми гримасами, вымазанные кровью и солью. Кроткий торговец бумагой взглянул на них, ничем не выражая удивления. С обычной вежливостью он предложил:
— Не угодно ли будет госпоже Анжелике взять лампу и посветить нам? А я помогу тебе донести их.
Берн отрицательно качнул головой:
— Нет, тебе надо показывать дорогу. Она ведь не знает, куда идти.
— Правда.
И Анжелике снова пришлось взяться за холодные, окостеневшие ноги, тяжелые, как камни. Исцарапанные и напрягшиеся руки болели. Идя вслед за светившим им фабрикантом бумаги, они спустились по трем каменным ступенькам и вошли в сарай, где были сложены кипы бумаги, навалены кучи тряпья и стояли бутыли с кислотой. В глубине стоял небольшой пресс старого типа, заслонявший изъеденную червями дверцу. Не без усилия старик отодвинул пресс и достал ключ из углубления в стене. Через эту дверь они попали на витую лестницу, к счастью, недлинную.
Спустившись по ней, оказались в большом подземном помещении с очень низким потолком, опиравшимся на толстые колонны римского типа. В середине был колодец. Жонас Мерсело отпер висячий замок и поднял крышку колодца. Шум набегавших волн заполнил помещение.
— Этот колодец сообщается с морем, — пояснил мэтр Габриэль Анжелике. Ему пришлось повысить голос, чтобы она могла расслышать. — То, что туда бросают, разбивается о скалы, а подводное течение уносит это далеко отсюда.
Океан ярился и грохотал, словно вырвавшись из плена, и эхо многократно повторяло его шум.
В этом грохоте люди должны были объясняться жестами, как в дурном сне. Они подняли трупы, просунули их в мрачную дыру. Звука падения не было слышно. Все это исчезло из вида, как не бывало.
Крышку задвинули, и стало тихо. Обессиленная Анжелика прислонилась к краю колодца и закрыла глаза.
— Это, увы! не впервые, — произнес мэтр Габриэль.
У нее звучал в ушах глухой гул, это был голос потаенной Ла-Рошели с припевом ее пособника моря, это было эхо псалмов, которые в XVI веке пели прятавшиеся в подземных пещерах первые адепты протестантской веры, первые члены секты кальвинистов. Это был отзвук безжалостной борьбы, происходившей в этих стенах и теперь возобновлявшейся с тем же озлоблением от преследований, с той же яростью и преступлениями.., с обеих сторон.