Бурелом
Шрифт:
— Что слышно про Василия? — спросил гость за чаем.
— Чо-то давно не слыхать. Жив ли? — старый Обласов тяжело вздохнул.
— Вернется, — успокоил хозяина Кирилл. — А насчет Прохора как?
— Прошлой осенью пришла бумажка — будто пропал без вести.
— В плену, наверное, — высказал свою догадку Красиков. — Скоро придет. Как тут у вас дела?
— Как сажа бела, — усмехнулся хозяин. — По-прежнему верховодят, как и при царе, Лукьян Сычев и Крысантий Каретин. Нашего брата, однолошадников, прижимают крепко. А когда и мы им сдачи даем.
— Вот что, Андриан, — поднимаясь
— Ты суди. Недаром про нас, косотурцев, говорят, что «живут в лесу, молятся колесу». Гляди-ко какие дела идут. Да я сейчас ребят сгаркаю. — Андриан засуетился, разыскивая шапку. — Ну, Кирилл Панкратьевич, спасибо тебе за весточку. Пойду, однако. — Не закрыв второпях плотно дверь, Андриан вышел. В избу понесло холодом.
— Ишь как обрадовался старый, что и дверь закрыть забыл, — улыбнувшись, жена Андриана захлопнула дверь плотнее.
Вечером в избе Обласова собрались фронтовики. Красиков рассказал о последних событиях в стране, о первых мероприятиях советской власти, декретах о земле и мире.
— Коммунистов прошу остаться и тех, кто желает вступить в партию Ленина, — Красиков вынул из внутреннего кармана пиджака школьную тетрадь.
В тот вечер записались шесть человек.
На следующий день после собрания впервые в истории Косотурья по его улицам с красным флагом прошла празднично настроенная толпа сельчан. Во главе ее шли Кирилл Красиков, Андриан и Автоном Сметанин с фронтовиками.
Привлеченный шумом толпы, Лукьян подошел к окну.
— Не радуйтесь, настанет и наш час, — прошептал он злобно. — Так давнем, что кровь горлом хлынет. Искариоты! — потряс он кулаком и грузно опустился на лавку.
Через несколько дней Андриан уехал в уездный город на курсы мерщиков земли. Надо было до сева перемерять землю, взятую у богатеев. У Лукьяна описали все машины, взяли на учет скот и наложили контрибуцию деньгами.
— Погодите, голубчики! Придет Нестор из армии, поговорим с вами по-другому.
Отобрали землю и скот у Бессоновой. Когда ее вызвали в совет для подписания акта, Феврония отказалась наотрез идти.
— Власть ваша, берите, — с напускным спокойствием заявила она посыльному. — Передай: никаких бумажек подписывать не буду. — Когда тот ушел, лицо Февронии преобразилось: — Ишь чо выдумали, лежебоки. До чужого добра все охотники. А вы вот сами наживите. — Феврония забегала по горнице, затем опустилась в старинное кресло и просидела до темноты.
«Если Андриан записался в большевики, то Василий и подавно», — размышляла она. В душе Февронии боролись два чувства: хозяйки большого имения, с детства воспитанной в духе стяжательства, и страстная любовь к Василию Обласову.
Наутро поднялась как больная. Подоила коров, пропустила молоко на сепараторе и принялась за уборку. Работа валилась из рук. «Что делать? Прийти в совет и отдать все остальное добровольно? Нет, пускай идет своим чередом. Может, власть большевиков недолго продержится. Недаром Каретин зачастил к отцу. Вот и сейчас сидит у него. Пойду, однако,
послушаю». Феврония направилась через теплые сени на половину отца. При ее входе Каретин замолчал и вопросительно посмотрел на Лукьяна.— Продолжай. Держать язык за зубами она умеет, — кивнул он в сторону дочери.
Каретин вынул из кармана бумагу и подошел ближе к хозяину.
— Послушай, что решили на сходе наши косотурцы. — Гость начал читать: «...признать единственной властью власть Совета крестьянских депутатов и проводить в жизнь все декреты Совета народных комиссаров, которому выражаем полное доверие...»
— Ишь ты, — усмехнулся Лукьян, — полное доверие, а ежели я не доверяю, тогда как?
— Даже очень просто: посадят в тюрьму, и весь разговор, — заметил Каретин.
— Вот так свобода, — протянул с усмешкой Сычев.
— Ничего не поделаешь, — развел руками его собеседник, — потому — дикта-тура про-ле-тари-ата. — Заметив недоуменный взгляд хозяина, объяснил: — Значит «беднейшего класса».
— Опять не пойму. Совсем бестолковый стал. — Лукьян потеребил начавшую седеть бороду.
— Они, большевики, доведут, что и себя узнавать не станешь, — посочувствовал Каретин. — Как тебе объяснить? Ну, значит, ты зажиточный класс, Андриан — беднейший класс, и он теперь верховодит. Значит, что получается: кто был ничем, тот станет всем.
— Диво, — покачал головой Лукьян. — Стало быть, доброму мужику хода теперь не будет?
— Похоже, сермяжники крепко за новую власть держатся. На днях чуял, что Васька Обласов из армии сулился приехать. Того и гляди заявится сюда.
При последних словах Каретина Феврония стремительно поднялась со стула и вышла из горницы.
«Наконец-то прилетит мой соколик. Да неуж он пойдет против меня? Поди, не забыл, как коротала с ним ночи в Камагане. Господи, скорее бы только дождаться». От волнения у нее запылали щеки, она подошла к окну, раскрыла створки и с наслаждением вдохнула свежий воздух. На дворе шла мартовская капель.
ГЛАВА 18
Воинский эшелон медленно приближался к Петрограду.
Офицеры ехали в классном вагоне, и Обласов мог свободно вести разговор с солдатами о политике.
— Ты вот скажи, зачем нас посылают в Петроград? — обратился к нему один из солдат.
Василий помедлил с ответом, затем, вспомнив слова из прочитанной большевистской листовки, слова, которые глубоко запали в его душу, сказал:
— Затем, чтобы задушить революцию и восстановить старые порядки, — ответил Василий и обвел глазами окружавших его плотным кольцом солдат.
— А наши управители из Временного правительства, что там смотрят?
— Да они первые потатчики, — с возмущением произнес Василий. — С помощью Корнилова думают разгромить большевистскую партию, разогнать Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и восстановить старую власть. Для того и вызывает нас с фронта генерал Корнилов, чтоб с помощью эсеров и меньшевиков разоружить петроградский гарнизон и рабочие дружины, а большевиков запрятать в тюрьму.
— Синице моря не зажечь, — усмехнулся один из слушателей. — Против своих воевать не будем.