Бургомистр города Верне

— Ты что, не слышишь, Элеи?

— Слушаюсь, сударыня.

Называть хозяйку барышней Элси отказывалась: у той был ребенок. Это была уроженка Люксембурга, крупная, костлявая, словно вырубленная из дерева. Беспорядок, среди которого ей приходилось жить с утра до вечера, причинял ей физические страдания.

— Что вы там еще притащили, господин Йос?

Он смиренно распаковал подарки, и папиросная бумага разлетелась по полу, к великому отчаянию Элси.

— Обожаю ананасы!.. Элси, принеси нож и тарелку.

— Но вы же знаете, сударыня, что и так много съели в полдень.

— Делай, что тебе говорят… Два бокала, Элси!.. Неужели в доме нет льда? Спустись к Яннеке, возьми несколько кусков.

В колыбели около кровати лежал ребенок с раскрытыми глазами, но Терлинка интересовал не он.

— Садитесь же! Глядеть на вас, когда вы стоите, слишком утомительно вы такой высокий. Снимайте шубу. Как вы только ее носите — она же толстая и тяжелая! Элси!

Элси не могла одновременно быть всюду. Она ушла вниз к Яннеке за льдом, всей своей упрямой физиономией выражая неодобрение.

— Жаль, что Манолы сегодня здесь нет: она так любит шампанское. Но вы же знаете, это ее день.

Она распаковала погремушку и кубок.

— Воспользуйтесь-ка тем, что Элси нет, и откройте окно. Она ведь дипломированная сестра и поэтому отказывается делать, что я велю.

— Не знаю, имею ли я право…

— Имеете, господин Йос.

Терлинк робко приоткрыл окно. Казалось, он боится, как бы его не выставили за дверь. Ступать он старался беззвучно и даже пригибался на ходу после того, как Лина сказала, что он чересчур высок.

— Где это вы раздобыли свежий ананас? У ван дер Элста?

— Не знаю этого имени.

— На Льежской улице?

— Нет. Я уже забыл, как она называется.

— А карты вы захватили?

Он побледнел. Вот уже четыре дня, как она требует у него карты, чтобы поиграть в белот, а он всякий раз забывает их купить.

— Сейчас схожу за ними.

— Господин Йос…

Но он уже вскочил, даже не надев шубу.

— Странный тип, верно? — бросила Лина Элси, вернувшейся со льдом. Не будь я в таком состоянии, я подумала бы, что он в меня влюблен. Некоторое время мне казалось, что он появляется из-за Манолы.

Элси, с надутым видом ставившая шампанское на лед, промолчала.

— Ты не находишь его забавным?

— По мне, люди такого возраста забавными не бывают. Я их скорей жалею.

Терлинк вернулся с двумя колодами карт.

— Садитесь поближе, господин Йос. Я научу вас играть. Манола — та вечно плутует… Ладно, а сейчас время… Элси, передай мне малышку.

Она бросила карты на перину, уже заваленную пластинками. Совершенно непринужденно развязала голубую ленту и вывалила одну грудь из рубашки.

— Сейчас, сейчас, толстая лакомка! Потерпите-ка еще минутку… Вот так! Вам нравится?

И повернувшись к Терлинку, она спросила, к негодованию Элси, несмотря на свои габариты метавшейся по комнате в тщетной надежде создать там видимость буржуазного порядка:

— Сигаретки не найдется?

Глава 3

Он стоял в саду, опираясь на ручку лопаты, как на каталогах зерноторговцев. Любопытная подробность: курил он не сигару, а огромную пенковую трубку. Из дома (он чувствовал, что это его дом, но не узнавал здания) вышла Лина с младенцем на руках. Увидев Терлинка, она радостно взмахнула рукой и побежала к нему. Чем ближе она подбегала, тем больше преображалась. Он с удивлением заметил, что на ней коротенькое платьице с крупными складками, как у пансионерок, и волосы ее заплетены в две косички.

Она все бежала. Потом споткнулась, упала на аллею рядом с Терлинком, не то улыбаясь, не то смеясь от радости, и радость эта была совершенно чистой, ничем не замутненной.

Йорис нахмурился, потому что девочка выскользнула у нее из рук и отлетела на несколько шагов. Он хотел поднять ребенка и только тут заметил, что это всего-навсего кукла, даже не большая, а обыкновенная кукла с базара — намертво приделанные руки, неподвижные глаза.

Он отдавал себе отчет в том, что это не явь. Он видел сон. Но он не хотел признаться, что понимает это: ему не терпелось узнать, что будет дальше. В спальне кто-то двигался. Слегка приоткрыв веки, Терлинк убедился, что занавес отодвинут и на улице дождь.

Он мрачно вздохнул. Это ему принесли горячую воду. Значит, пора вставать. Но почему, подав ковш с водой, Мария не ушла?

Он открыл глаза и увидел, что это не Мария, а его свояченица Марта, уже умытая и одетая. Она смотрела на него. Ждала, пока он проснется.

Он ненавидел ее. Ненавидел беспричинно и всегда. Почему горячую воду принесла именно она? Чего ждала, стоя у его кровати?

— Доброе утро, Йорис, — проронила она.

Он что-то буркнул. Она не двинулась с места. Очевидно, решила остаться, имела к тому причину. Марта ничего не делала беспричинно. Она была сама рассудительность. И на свету лицо ее в обрамлении седеющих волос напоминало луну: ни единой морщинки, кожа ровная и гладкая, но совершенно белая, без намека на румянец.

Настроение у Терлинка было скверное: во-первых, из-за недосмотренного сна, во-вторых, из-за того, что случилось накануне. По правде говоря, не случилось ничего: вернее, он сам не знал толком — да или нет. Он завернул к Яннеке, как всегда перед визитом к Лине. Хотя кафе помещалось в соседнем доме, оно осталось для Терлинка чем-то вроде прихожей в квартире.

Яннеке, обслуживая его, покачала головой:

— Сдается мне, вам лучше сегодня не подниматься.

Ему пришлось вытягивать из нее каждое слово.

— У нее гость, понимаете?

В конце концов Яннеке все-таки призналась:

— Это офицер, приехавший на мотоциклете. Вон и машина его у тротуара стоит.

Терлинк бесился, глядя на свояченицу. Она способна торчать так целыми часами, если понадобится. Наконец он откинул одеяло и сел на краю постели. Сперва, вероятно, сделал это непроизвольно; Но вспомнив, что не одет, почувствовал, что отнюдь не прочь шокировать Марту, ежедневно отправлявшуюся в семь часов к заутрене. Он сидел так, что, когда наклонялся и натягивал носки, она могла видеть его волосатые ляжки и низ живота.

Он нарочно замешкался. Она вздохнула:

— Не забывайте, Терлинк, что это я обмывала вас с ног до головы, когда вы болели брюшным тифом.

Он резко выпрямился:

— Что вам нужно?

Атмосфера в доме становилась удушливой. Марта поместилась в прежней комнате Эмилии, по другую сторону лестничной площадки. А так как эту комнату давно уже превратили в кладовку, повсюду, включая и коридоры, пришлось распихать старую мебель и большие платяные корзины.

Чувствовалось, что по ночам в доме кто-нибудь — Марта или Мария обязательно не спит. На лестнице раздавались осторожные шаги служанки, шедшей дежурить у больной или возвращавшейся к себе, либо кого-то еще, кто спускался вскипятить воды. И все время свет из-под дверей, голоса, словно шепчущие молитву.