Бургомистр города Верне

— Через минуту мы сядем за стол, — обещал Терлинк. — Что сегодня на обед?

Не забыл ли он чего-нибудь? Да, четки. Терлинк сходил за ними в спальню, вложил их в восковые пальцы покойницы.

— Завтра утром надо послать машину за моей матерью. Только бы она не ушла на рынок… Идемте, Марта. Теперь мы можем поесть.

Он вошел в столовую, загроможденную мебелью из кабинета, тщательно притворил дверь, развернул салфетку.

И так как Марта, не в силах больше сдерживаться, разразилась наконец рыданиями, Терлинк с упреком посмотрел на нее:

— И что там Мария возится? По-моему, все уже целый час готово, а она…

Он поднялся, вошел в кухню, увидел, как закрылась дверь кладовки, и распахнул ее.

— Послушайте, баас… — вскрикнула служанка.

Терлинк остановился. В полутьме комнаты, освещенной только отблесками из кухни, он узнал Альберта, стоявшего в жалкой и в то же время враждебной позе, Альберта в штатском, с глазами, лихорадочными, как у Жефа Клааса в тот вечер, когда…

— Я сказала, баас, что он не прав, что лучше бы он…

Его это больше не интересовало. Он молча повернулся к ней спиной:

— Подавайте, Мария.

Марта непрерывно сморкалась. Терлинк ел суп, слыша, как Мария ходит взад и вперед. Когда она вошла, чтобы переменить тарелки, он спросил:

— Ему нужны деньги, чтобы перейти границу?

Мария не ответила. Она плакала, роняя слезы куда попало.

— Мой бумажник в черном костюме. Возьмите и дайте ему тысячу франков.

Терлинк досидел за столом до конца обеда, съел сыр, салат, десерт.

Марта, не выдержав, поднялась к себе.

Оставшись один, он отворил превращенный в часовню кабинет и сел на один из стульев, оставленных там, потому что они были из черного дерева.

В доме долго не засыпали. Много раз звучал перезвон на башне ратуши, после чего тишина становилась еще Гюлее глубокой, а пустота еще более пустой; наконец у Кеса с грохотом упали железные жалюзи, во всех направлениях зазвучали удаляющиеся шаги и обрывки разговоров, слышных сейчас за двести — триста метров.

Когда Марта робко приоткрыла дверь и отважилась бросить взгляд, такой же как у всех ближних Терлинка — беглый, словно готовый вернуться назад, Йорис по-прежнему сидел на том же месте около мертвой жены, урожденной Бэнст, чей катафалк будет выситься в церкви над плитой с уже высеченной на ней фамилией Бэнст, плитой, на которую Тереса опускалась тысячу раз, когда, придя к заутрене, обедне или вечерне, преклоняла колени, прежде чем направиться к своей скамье.

— Ложились бы вы, Йорис!

Но человек, повернувший к ней голову, был так серьезен, так тих, так безмятежен, что она не осмелилась настаивать, преклонила колени на молитвенной скамеечке, перекрестилась и замерла, закрыв лицо руками.

Глава 7

В день похорон какая-то добрая женщина проронила:

— Он стал ниже сантиметров на десять самое малое.

И в задних рядах скамей, где толпился простой народ, кто-то заметил:

— Да он на мужа собственной матери тянет!

Когда настал момент пройти мимо Терлинка и пожать ему руку, собравшимся стало страшно, потому что в церкви присутствовал Леонард ван Хамме, со вчерашнего дня исполнявший обязанности бургомистра и ожидавший утверждения в должности.

Г-н Команс и адвокат Мелебек стояли позади него. Чтобы придать процессии более официальный характер, они пропустили вперед сенатора де Гроте.

— … искренние соболезнования… — бормотали, проходя, люди.

Они кланялись Марте, которую трудно было разглядеть под вуалью, затем покойнице, такой маленькой в своем гробу, наконец, Бэнстам-родственникам, которых никто не знал.

Только Терлинк думал о чем-то другом и на кладбище то и дело осматривался вокруг, словно следил за полетом птицы или разглядывал листву на деревьях.

Леонард ван Хамме прошел мимо, как и все остальные. Как и всем остальным, Йорис пожал ему руку и при этом, как делал всякий раз, слегка наклонил голову.

Королевский прокурор выждал несколько дней, после чего перед домом Терлинка остановился автомобиль, из которого вылезли пять человек.

Доктор Постюмес подоспел пешком.

Терлинк поднялся наверх вместе с ними, ведя себя вполне благоразумно, настолько благоразумно, что, несмотря на свой усталый вид, все-таки еще внушал приезжим страх.

— Постарайтесь не слишком возбуждать ее, — посоветовал он.

Затем отпер дверь, ничем не показав, что слышит ахи и охи вошедших.

Равно как и разговоры, вроде вот такого:

— Это еще что? — осведомился молодой судебный следователь, указывая на свой палец, которым он провел по матрасу.

— Фекальная масса, — пояснил Постюмес.

— И сколько ей дней?

— Пять-шесть.

— Неужели эти пролежни ни разу не обрабатывались?

Чиновники шныряли по комнате, проверили надежность решетки, которой Терлинк забрал чердачное окно. Затем позвали Марию, и та поднялась к ним, обеими руками придерживая юбки.

— Эта дверь всегда заперта? У кого ключ от нее?

— У бааса.

Иногда при взгляде на Терлинка у них создавалось неприятное впечатление, будто он улыбается.

Разве, захоти он…

Теперь, когда все уже началось, они были настойчивы. Знали, зачем приехали и почему преисполнены такой решимости, потому что захватили с собой даже карету «скорой помощи».

Постюмес выглядел комично. Он не отваживался поднять глаза на Тер чинка, старался употреблять исключительно профессиональные термины.

— Словом, перед нами типичный случай незаконного заточения.

Альберта в доме больше не было. Мария получила открытку из Лилля, показала ее хозяину, и тот коротко бросил:

— Хорошо.

Что хорошо? Это было не известно. Терлинка вообще больше никто не понимал. Иногда казалось, что он живет так, как будто ничего не произошло.

Утром и после полудня он уходил к себе в кабинет, только уже не в ратуше, а на сигарной фабрике. Ни разу не вывел из гаража свою машину. По вечерам появлялся в «Старой каланче» и садился на то же место, что и раньше.