Буриданы. Гибель богов

Кая хотела как будто что-то ответить, но именно в этот момент подошел официант, чтобы принять заказ. Когда он ушел, Кая вытащила из сумочки пачку сигарет.

– Представь себе, я слушала тебя и думала – о господи, куда мы попали? – начала она, нервно зажигая сигарету. Глубоко втянув, она с шумом выдохнула дым, и вдруг испугалась. – Ох, я даже не спросила, как твой голос относится к тому, что я тут дымлю? – И только, когда Анника успокоительно махнула рукой, Кая продолжила: – Я, наверно, ужасно тупа, потому что, хочешь, верь, хочешь, нет, но я была убеждена, что у вас таких проблем не бывает. Ну, что опера – это словно такая большая природно-охраняемая зона, где собрались благородные люди, которые посвятили свою жизнь великому искусству. – Она выдержала небольшую паузу и продолжила. – Видишь ли, дело в том, что мне за эти годы довелось выслушивать исповеди примерно такого рода десятками. Не удивляйся, а лучше вспомни, где я работаю. Каждой весной, после окончания учебного года, к нам в контору начинают являться романтичные золушки со всех концов света. Все эти красотки, или, вернее, девчонки, которые полагают, что они красотки, те, кому внушили это со стороны, или те, кто вбили себе это в голову сами, представляют свою будущую профессию в возвышенных тонах, примерно так, что я, молодая богиня, ступлю на подиум, и сразу же засверкают вспышки фотоаппаратов. Ну, они, конечно, знают, что кроме шуб и брючных костюмов надо демонстрировать публике и такие летние платья, которые ничего не прикрывают, а для рекламы кое-каких товаров, например, шампуней, даже раздеться, но они воспринимают это, как нечто естественное – ну, что поделаешь, под душ человек в одежде не пойдет. Словом, в некоторых аспектах они морально подготовлены, но есть и многое такое, о чем они дома, обнимая любимого плюшевого мишку – ибо, в основном, это девочки из хороших семьей – и подумать не могли. И, в первую очередь, то, что ничего романтичного в их профессии нет, вот ни столечко… – Кая показала Аннике край ногтя, коротко подрезанный и ненакрашенный. – Все очень даже вульгарно, их тело – это товар, который покупают. И именно так все вокруг к нему и относятся – как к товару. Когда это, наконец, до них доходит, они оказываются шокированными. То есть, я, что, то же самое, что торшер? Они гордо вскидывают голову, пытаются не сдаться на милость судьбы. На какой-то миг им это обычно удается, поскольку всегда находится некий принц, естественно, уже не на белом коне, ибо ездить верхом современные принцы не умеют, а за рулем красной спортивной машины, и этот принц развеивает их сомнения. „О, моя красавица, разумеется, ты не торшер! Клянусь тебе всем своим имуществом, что ты даже не стиральная машина! Как ты вообще могла такое подумать, кто тот негодяй, который тебе это сказал, покажи его мне, я вызову подлеца на дуэль и убью шампуром!“ За этим следует выезд на роскошную виллу где-то на озере Комо, близко к месту, где Муссолини скрывался от партизан, ужин при свечах, любовь на шкуре белого медведя – ну и продолжается эта сказка ровно до следующего полудня. После этого иллюзии утрачены, и девица почти что готова. К чему? Сейчас объясню. Видишь ли, твой Юрген старался тебе доказать, что профессии певицы и стриптизерши похожи. Не знаю, как насчет певиц, но вот профессии стриптизерши и манекенщицы действительно практически одно и то же. И как стриптиз притягивает определенного рода мужчин, так и показ мод. Ты встречала стриптизершу, которая в свободное от основной работы время не трудится по совместительству понятно на каком поприще? Не знаю, может иная и найдется, но в целом эти два занятия связаны между собой, как цикл хуторской работы – уточнять не буду, мы за столом, сама поймешь. Вот и в нашем деле то же самое – если тело товар, так зачем ограничиваться его показом и фотографированием? Почему не покупать его еще для кое-каких нужд? И не только покупать, но и арендовать, обменять на какую-то нужную услугу или просто пользоваться бесплатно – как у нас в культурных городах кое-где бесплатные туалеты. Короче, чтобы тебя долго не мучить, на этой работе практически невозможно удержаться, если ты отлыниваешь от того, чего от тебя на самом деле хотят. И потому через некоторое время все эти девицы начинают переходить из рук в руки, как самые обычные шлюхи – ты посмотри по телевизору, это написано на их лице. Только единичные очень сильные личности могут повернуть ситуацию в свою пользу таким образом, что не их выбирают, а они сами выбирают – но девственницами не останутся и они. Однако до того, как окончательно пасть, более-менее каждая девчушка ходит ко мне как к своему менеджеру поплакаться – владелец за семью замками, у него нет времени на подобные дела. Вот она спрашивает у меня – что ей делать? Все хотят от нее только одного, без этого нет работы, а если нет работы, то нет и денег. А еще она влюблена в одного футболиста, но как завоевать его расположение, если фирма, на которую она в последнее время работала, выбрала „лицом сезона“ не ее, как она надеялась, а подругу, с которой они раньше вместе снимали квартиру, потому что та провела целую неделю с их менеджером по рекламе. Что я могу на это ответить? Я говорю, что выбор на самом деле очень прост – или ты принимаешь правила игры, или возвращаешься домой. Третьей возможности не существует. Ужасно говорить такое, но я, по крайней мере, честна и никого не обманываю. Ты или будешь плавать в этой грязи, или… Вот так. Словом, до сих пор я полагала, что ваши правила другие, но теперь я в этом уже не уверена. Правда, твой Юрген как будто не требует от тебя постельных услуг…

– Я думаю, он в этом не нуждается, – вставила Анника. – По-моему, он гомик.

– И все равно, хотя бы посмотреть на тебя он хочет.

Кая умолкла, нервно стряхивая пепел в пепельницу. Если исключить курение, то двоюродная сестра ужасно напоминала Аннике бабушку Викторию – такой же холодный логический ум и внутренняя честность. Она, Анника, могла иногда себя обманывать, внушать, что дела не так и плохи, как кажутся, Кая этого явно не делала.

– Ты спросишь теперь, почему я продолжаю работать в этом притоне, почему не беру расчет? – продолжила Кая неожиданно. – Конечно, если бы я попала за границу немного более опытной, может, я сумела бы остеречься от такой работы, но я же была молодая и глупая, только что окончила университет и только и думала, как бы удрать из дому, атмосфера, которая там царила, меня ужасно угнетала. Я очень люблю маму, и тетя Моника, объективно говоря, тоже очень милый человек, но все вместе в одной квартире мы просто не помещались, психологически, конечно, вообще там места хватало. И потом мне попался Бруно, и папа Пээтер тоже подбадривал, что, естественно, поезжай, в Эстонии умному молодому человеку делать нечего. Вот я и отправилась. Сначала Бруно хотел, чтобы и я стала моделью, но эту опасность я сразу элиминировала, вот он и устроил меня на работу в качестве ассистента по менеджменту, ну, с одной стороны, чтобы я немного зарабатывала, а, с другой, чтобы держать меня под контролем. Работу по специальности в Италии найти было невозможно, филологов у них у самих пруд пруди. А через некоторое время мы с Бруно поссорились. Почему, это я тебе рассказывать не буду, я об этом даже маме не говорила, но, в конце концов, это и неважно – важно другое, то, что я оказалась перед серьезным выбором – остаться в Милане, или уматывать домой. И ты знаешь, ох, как человек не хочет возвращаться в место, которое он однажды покинул – это словно признание своего поражения. Вот я и решила, что побарахтаюсь, сколько смогу, а если уж никак не выдержу, тогда скажу: „Пока, белла Италия!“ Никто меня из агентства выгонять не стал, и я тоже не торопилась уходить. Скоро Бруно это стало действовать на нервы, и он пошел поговорить с владельцем, чтобы тот меня уволил – но владелец взял и уволил его! – В первый раз за этот монолог веселость Каи восстановилась, и она засмеялась, громко и победоносно. – Ох, видела бы ты морду Бруно, когда ему сунули в руку конверт с расчетом! Короче говоря, владелец взял продление моего разрешения на работу на себя, может, это звучит не очень скромно, но он был мной весьма доволен. Вот так все и пошло. И куда мне теперь идти? Полгода назад один знакомый предложил устроить меня на работу в страховое агентство, конечно, на заметно более низкую зарплату, но это, может, я еще пережила бы – но когда я стала думать, что надо начинать все с начала… Дело же не только в работе, сейчас я знаю всех, кто занят в этом бизнесе, и они знают меня, а сколько займет времени, чтобы наладить новые отношения? И, если копать поглубже – скажи, чем страховая фирма более благородное заведение, чем агентство моды? Там что, не корысть – главное? Там не выжимают из клиентов последнее, оставляют неудовлетворенным каждый случай, где есть, за что зацепиться? Вот я и решила, что не буду суетиться. Потерплю еще несколько лет, потом посмотрю. Или начну торговать недвижимостью, или и вовсе стану рантье. Куплю себе маленький домик где-нибудь в Тоскане и буду переводить Данте на эстонский. А летом, когда очень жарко, буду ездить в Эстонию. Может, даже выкуплю у тети Моники нашу квартиру, чтобы себя комфортно чувствовать. Вот такие планы – которые, правда, можно назвать и прожектами.

Она снова нервно стряхнула пепел.

– Но я отклонилась от темы. Мы не договорили про правила игры. Я хотела спросить у тебя об одной вещи, над которой сама давно ломаю голову. Меня интересует твое мнение. Скажи, пожалуйста, как по-твоему, кто эти правила установил?

Анника почувствовала, что краснеет – она не привыкла к абстрактным рассуждениям и не знала, что сказать.

– Я думаю, люди сами, – ответила она, наконец, осторожно.

– Логично, – согласилась Кая. – Но тут есть одно противоречие. Помнишь, перед тем, как я начала свой нудный монолог, ты сказала, что между собой певцы вечно ругают постановщиков, а когда возникает конфликт, никто за коллегу не заступится. Если подумать, ведь так это везде. Мы все говорим, что мир отвратителен, но все равно ничего не делаем, чтобы его изменить. Почему? Одно из двух, или мы притворяемся, и на самом деле вполне довольны существующими правилами, или…

– Или? – спросила Анника заинтригованно.

– Или эти правила установили не люди.

– А кто?

Кая помолчала немного, потом раздавила окурок в пепельнице и сказала:

– Сатана.

Анника, кажется, вытаращилась на нее с весьма глупым видом, поскольку Кая сразу рассмеялась – правда, весьма искусственно – и добавила, поднимая бокал:

– Только не думай, католичкой я не стала. Это я просто так, в образном смысле. Прозит!

Официанты за это время несколько раз подходили к их столу, наливали вино, принесли антрэ, с интересом прислушиваясь к беседе, в которой ни слова не понимали.

Они чокнулись, выпили – Кая допила свой бокал, Анника же только смочила слегка губы – и Кая опять заговорила:

– Если я в Италии по настоящему тоскую по чему-то, то по эстонскому языку. Утром, приходя на работу, первым делом открываю в интернете „Постимээс“ и прочитываю, так сказать, от корки до корки, в том числе, всю ту гнусную пропаганду насчет того, как мы якобы были оккупированы и как должны быть сейчас счастливы, что у нас свобода и Америка нас защищает.

Она взяла нож и вилку и с аппетитом принялась есть.

– Я тоже, – призналась Анника, присоединяясь к ней.

– Что ты тоже?

– Читаю „Постимээс“. Только не утром, а вечером, перед тем, как лечь спать. Эстонские новости и про культуру.

Она не стала добавлять, что страницы культуры ее ужасно раздражают, потому что там почти перестали писать про оперу и балет, как в советское время, зато уделяли много внимания той дребедени, которую раньше называли „легкой музыкой“.

Лосось, который они заказали в качестве антрэ, был пересолен, жаркое – как подошва, но Кая словно всего этого не замечала, уничтожала одно блюдо за другим с огромным аппетитом, и только скрежет ножа о тарелку показывал, что при разрезании второго возникают трудности.

– А что делает Биргит? – перевела она разговор на родственников.

– Ничего особенного, работает, воспитывает дочь. – Анника не хотела рассказывать Кае, что брак сестры на грани развала, когда она ездила домой на рождество, Биргит призналась ей в этом, а еще и в том, что она затеяла роман с их общим родственником, сыном дяди Тимо Сассем. – Она как раз вчера позвонила, пригласила в Таллин. Скоро столетие с рождения тети Софии, они хотят поехать на ее могилу. Я сказала ей, что не могу, репетиции, но если сейчас все отменится, то, может, действительно поеду.

Кая заметно оживилась.

– И я!» сказала она решительно. – На рождество я так и не смогла выбраться, поеду хоть сейчас.

Она выпила еще вина и совсем окунулась в ностальгию.

– Знаешь, если в этом мире был кто-то, кого я любила, так это тетя София. Ты же знаешь, после того, как папаша Пээтер нас бросил, мы с Кристель все каникулы проводили у нее, летом иногда несколько месяцев подряд. Мы так ждали, когда же опять поедем в Силла, дома после смерти бабушки стало очень нервно, мама вечно билась в истерике. Я понимаю, ей было нелегко, но все же – единственное место, где я чувствовала себя спокойно и уверенно, это у тети Софии. Да, обязательно поеду.

Принесли десерт, Анника хотела заказать еще кофе, но Кая бросила взгляд на часы и вздрогнула:

– Ужас, я опоздаю на самолет.

Глава пятая Дорога домой

Маша Кае рукой до тех пор, пока синий руассийский автобус не скрылся за поворотом, Анника повернулась и медленно побрела к метро. Пьер, правда, сказал ей, чтобы она непременно взяла такси, но куда ей было спешить? Запись, наверно, еще не закончилась, пока Пьер поедет из студии в театр, поспорит или даже поругается с директором (последнего Анника все же от мужа не очень ожидала, Пьер не был по натуре бойцом), и доберется домой, пройдет не меньше, чем часа полтора, а сидеть одной в пустой квартире и нервничать не было никакого желания.

Стемнело, загорелись фонари, в Гарнье было пусто и тихо, наверно, опять не было спектакля, большинство их сейчас шло в Опера Бастий. Анника пела в Гарнье только однажды, «Альчину», опера ей совершенно не нравилась, была скучной, монотонной, но она согласилась, чтобы хотя бы раз попасть на сцену этого прекрасного театра. В зале она сидела чаще, когда она только перебралась в Париж, они с Пьером часто ходили сюда на балет, для Анники это было настоящим событием, ее детство прошло в «Ванемуйне», не только на спектаклях, но и на репетициях, она знала наизусть все великие балеты (их было немного, намного меньше, чем великих опер) и однажды напугала маму почти до смерти в лесу, при сборе ягод, когда спрятала в букетик цветов кусок веревки и потом с криком вытащила его, сделав вид, что ее укусила змея. Ребенком она хотела стать именно балериной и не успокоилась, пока мама не отвела ее в театр к репетитору, и та, обследовав ее, строго не сообщила: «Никаких данных. Если очень хочет танцевать, пусть идет в кружок народного танца.» Это было первое большое разочарование в жизни Анники, настолько большое, что когда спустя много лет мама, слушая ее пение, спросила: «Не хочешь ли пойти показать голос нашему хормейстеру?», она даже брыкалась вначале …

– Мадемуазель, могу я вам чем-то помочь?

Юноша, который к ней с этими словами обратился, был симпатичен и на вид даже интеллигентен, напоминал Пьера во времена их знакомства, и Аннике даже стоило труда ему не улыбнуться, тот мог интерпретировать это как аванс, и поди потом отделайся от него. Поэтому она вежливо, но прохладно поблагодарила, и ускорила шаг, чтобы больше не давать юбочникам повода приставать. Она ведь была не вертихвосткой, а порядочной девушкой из маленького провинциального городка, в жизни которой было только четверо мужчин, а после бракосочетания – никого, кроме законного мужа. Да и двоих из трех прочих можно было назвать ошибкой, оба раза она по неопытности позволила себя соблазнить, однажды на Рухну, когда краснощекий еврей жизнерадостно пригласил ее в гости, посмотреть, как чинят сети, и второй раз в Милане, где итальянские мужчины вначале казались такими красавцами, что голова кружилась. Единственный серьезный роман, до Пьера, был еще во времена консерватория, они учились на одном курсе, а потом их вместе направили в «Эстонию», там Анника сразу получила большую роль, жених же застрял в хоре… Вот когда она впервые поняла, что такое творческая зависть, жених, раньше такой романтичный, очень быстро превратился в вечно ноющего тирана, капризы которого были невыполнимы, Анника, правда, честно пыталась соответствовать, выдержала почти весь первый сезон, но потом ее терпение лопнуло. И все-таки она еще долго вспоминала это расставание с болью, даже в Милане плакала в подушку, только Пьер заставил ее забыть далекую юность – тот, ранний Пьер, не сегодняшний. Дело не в том, чтобы муж очень уж изменился – не больше, чем она сама, а в другом, в подлом времени, способном уничтожить даже самое большое чувство, оставив только милую привычку. Находилось немало таких, кто так и не смог смириться с подобной потерей, многие разводились или обзаводились любовниками, как даже Биргит, но характеру Анники такое не подходило, и, честно говоря, у нее для романтичной любовной истории и времени не было, все ее утра и вечера уходили на другого, более требовательного любовника – оперу.