Буря Жнеца
Шрифт:
– Не очень, Еж Сжигатель Мостов.
– Давайте покинем это жуткое место.
Ил взвивался под ногами, всплывал выше, охватывая колени, и уносился по течению. Мимо проплывали непонятные сгустки света, постоянно изменяясь, словно их мяли пальцы владеющего этим темным, неумолимым миром давления.
Брутен Трана, посланный отыскать спасителя, брел по бесконечной равнине, продавливая слежавшийся твердый ил. Спотыкался о кучи мусора, наступал на корни. Пересекал выглаженные течениями глинистые равнины, на которых местами виднелись
У него нет жены. Память не может показать ни одного родного лица. Он был воином всю жизнь. Сражался бок о бок с родичами и боевыми товарищами, что были ближе кровных родичей. Видел, как они погибали или пропадали. Он понял, что видел распад целого народа. Во время завоевания того холоднокровного безымянного кошмара, которым оказался Летер. Что до самих летерийцев… он не испытывал ненависти. Скорее жалость и… да, сочувствие, ибо они такие же пленники кошмара, как все остальные. Алчное отчаяние, грызущая угроза неудачи, опасность утонуть в вечно вздымающемся, хлещущем волнами приливе культуры, что не умеет оглядываться и даже замедлять шаг на марше к сияющим высотам будущего… которое, если вообще наступит, окажется благим лишь для узкого кружка избранных.
Вечное морское дно предлагало свой комментарий к мыслям. Оно пыталось затянуть его в ил, истощить, лишить надежды на продвижение. Холодное и ломающее волю место казалось историей, раздавленной собственным весом. Историей не какого-то народа или цивилизации, но целого мира.
Почему он все еще идет? Какой спаситель сможет принести ему избавление? Нужно было остаться в Летерасе. Готовиться к нападению на Кароса Инвиктада и его истопатов, позволить себе свободу истребления этого человека и его гнусных приспешников. Затем он мог бы заняться канцлером. Воображать руки на горле Трайбана Гнола было приятнее всего – пока образ оставался в разуме… но оставался он ненадолго. Едва нога натыкалась на очередной скрытый предмет, едва ил попадал в глаза…
Тут перед ним замаячили каменные пилоны. Он увидел: поверхности их покрыты резьбой, непонятными значками, от созерцания которых рябит в глазах.
Когда он подобрался ближе, ил взвихрился и ему предстало некое существо. Позеленевшие доспехи покрыты слизью; лицо скрывает глухой шлем. В латной перчатке зажат летерийский меч.
Голос раздался в голове Эдур. – Ты прошел достаточно, Дух.
Брутен Трана остановился. – По правде, я не дух…
– Ты дух, странник. Твоя душа отделена от хладной, уже гниющей плоти. Ты всего лишь то, что предстало передо мной. Дух.
Почему-то эти слова не удивили Трану. Мосаг славится предательствами, всякий союз с ним – безумие. Да, он понял, что уже ощущает себя… отсеченным. Довольно давно. Похоже, Король-Ведун не тратил времени и сразу перерезал горло беспомощного Брутена Траны.
– Тогда, – спросил он, – что мне остается?
– Одно, Дух. Ты пришел, чтобы призвать его. Отослать обратно.
– Но разве его душа не отделена, как моя?
– Его плоть и кости здесь, Дух. В этом месте таится сила. Здесь ты найдешь забытых богов; здесь последний оплот их имен. Знай, Дух: если бы мы решили отринуть тебя, отказать твоему призыву, то смогли бы. Даже с тем, что ты несешь.
– Так вы отринете меня? – спросил Трана. Если ответ «да»,
то остается лишь хохотать. Пройти так далеко, принести в жертву жизнь…– Нет. Мы понимаем необходимость. Наверное, лучше тебя самого.
Латник поднял свободную руку. Выпрямил закованный в бронзу палец. Показал на каменный монолит: – На той стороне всего одно имя. Вытащи то, что принадлежит тебе. Его плоть. Назови написанное на камне имя.
Брутен Трана медленно подошел к торчащему камню, обошел, отыскивая единственную надпись. И прочитал имя: – Брюс Беддикт, Спаситель Пустого Оплота. Призываю тебя.
Очищенная от ила поверхность камня казалась почти живой. Она пошла рябью, начала выпячиваться, принимая текучие формы; движения создали светящийся слепок, и он принялся выбираться из камня. Освободилась рука, плечо, голова, лицо – закрытые глаза, гримаса страдания – потом торс. Нога. Вторая рука – Брутен увидел, что на ней не хватает двух пальцев.
И нахмурился. Двух?
Течение усилилось, и Брюс Беддикт был отделен от камня. Он упал на четвереньки, чуть не утонув в мутной жиже.
Подоспел латник, принес меч в ножнах и вонзил оружие в дно перед летерийцем.
– Возьми его, Спаситель. Ощути течения – они жаждут. Иди, времени мало.
Стоявший на четвереньках, мотавший головой Брюс Беддикт потянулся за мечом. Едва рука сомкнулась на ножнах, резкий поток поднял человека со дна. Он завертелся в круговороте ила и пропал.
Брутен Трана не шевелился. Течения без помехи пролетали сквозь него. Как и сквозь всякого духа…
Он ощутил себя обманутым. Не выпало случая поговорить с Брюсом Беддиктом, рассказать, что нужно сделать. Императора – зарубить еще раз, Империю – воскресить.
– Ты сделал все, Дух.
Брутен Трана кивнул.
– Куда ты пойдешь?
– Есть один дом… Я его потерял. Я найду его снова.
– Обязательно.
– Ох, Паддерант, гляди! Он шевелится!
Старик прищурился, пытаясь разглядеть Селаш сквозь густой дым. В последнее время она только этим и занимается. Охапки ржавого листа – со дня ареста Теола Беддикта. – Вы одели много мертвецов, хозяйка. Достаточно, чтобы знать, как выглядят легкие людей, злоупотребляющих этим снадобьем.
– Да. Никаких отличий от обычных легких.
– Пока не подхватишь гниль или рак.
– Легкие с гнилью тоже все одинаковы. Это точно. Ты слышал, что я сказала?
– Шевелится, – ответил Паддерант и извернулся на стуле, разглядывая стоящий на полке сосуд из плохого стекла. В нем, в слое густой розовой жидкости, плавал отрезанный палец.
– Значит, время. Идти. К Ракет, – сказала Селаш в промежутках между яростными затяжками. Объемистая грудь колыхалась так сильно, что готова была разорваться. – И сказать. Ей.
– Что он шевелится.
– Да!
– Ладно. – Помощник поставил чашку на стол. – Чай из ржавого листа, хозяйка.
– Я захлебнусь.
– Не вдыхать. Пить, как полагается цивилизованным людям.
– Ты еще здесь, дорогой слуга? Мне это СОВСЕМ не нравится.
Паддерант вскочил. – В путь, в опасный путь!
Она ухитрилась столкнуть труп Ятванара в сторону, и теперь он лежал рядом, словно свернувшись во сне. Вздутое, покрытое пятнами лицо упиралось в ее собственное лицо.