Бурят
Шрифт:
— Мужик у нас хитрый, как написал заявление, так от него и откажется.
— Не откажется, мы особо мужика предупреждаем, что заявление сие безотзывное. А что мужик безграмотен, так государству это сейчас даже на руку.
— Я что-то последний довод ваш… не понял. Вы же громче всех кричали, что образование в четыре класса должно быть обязательным, а теперь говорите, что нам мужик неграмотный потребен.
— Нет, нам такой мужик не нужнее, но именно сейчас нам то, что большинство мужиков не могут понять прочитанного, на руку. Ленин ваш ведь когда «Декрет о земле» писал, изначально на это и рассчитывал, на мужика безграмотного? Якобы землю им в собственность большевики отдают, а написано-то что в декрете? Что Советская власть решает, какую землю мужику
— И останутся у нас на селе одни госхозы и кулаки…
— Кулаков, кстати, тоже не останется: советская власть им землю не в вечную собственность отдала, а в пользование. И как отдала, так и обратно заберет.
— Опять бунты начнутся…
— Нет. Все же мужик русский сметлив, и, хотя в школе и не обучался, считать в пределах сотни умеет. Обратите внимание: все эти отказники — они на восемьдесят процентов в Малорссии, а мужик исконно русский уже сообразил, что на стройку завербовавшись, он и себя с семьей прокормит, и случай подвертывается жизнь в лучшую сторону повернуть. Я вас давеча просил молодежь на постройку городов на Дальнем Востоке агитировать — так мужиков-добровольцев уже туда завербовалось больше, чем изначально набирать мы хотели.
— То есть агитацию, считаете, нам прекращать нужно?
— Нет. Молодежь там обучится, на заводах осядет и станет основой нового рабочего класса на Востоке. А мужик — он уже новому с трудом обучается, так что половина добровольцев потом обратно вернется, половина так в строителях и останется — но вот у оставшейся половины дети уже, когда вырастут, в рабочие пойдут. Ну, кроме тех, что пожелает и далее учиться, инженерами и врачами чтобы стать.
— Это, конечно, верно, но как это на бунты-то повлиять может?
— Уже повлияло. Мужик шебутной, которого на бунт легко завести, уже на стройки уехал, а остались лишь те, кто против кулака голос поднять боится. И уж тем более он побоится против государства переть. А если кулак лично попрет… тоже не попрет, он уже знает, где он после этого окажется.
— И где? Я спрашиваю, где он, по вашему мнению, окажется, если не попрет против государства?
— Ну, те, кто сами работают от зари до зари и прочих работать заставляют — эти, скорее, в руководстве госхозов окажутся. А эксплуататоры — вы с ними и без помощи государства разберетесь. Хотя нет, нельзя, наказывать одно лишь государство право имеет — но как их наказать, мы уже знаем. И они знают что мы знаем…
Однако Сталин в основном спорил с Николаем Павловичем не о сельском хозяйстве: все же результаты политики товарища Бурята в деревне были видны невооруженным взглядом — в особенности, если это взгляд обратить на полки продовольственных магазинов. А вот вопросы политики «национальной» вызывали у Иосифа Виссарионовича серьезные опасения. То есть не настолько серьезные, чтобы переходить на ругань, но все же некоторые моменты вроде обещали «в обозримом будущем» перерасти в проблемы, причем уже по части «идеологии».
Одним их таких моментов стало то, что после провозглашения Русинской республики туда из США очень быстро перебралось чуть больше семидесяти тысяч русинов, это если и их семьи считать. А если к этим семьям приглядеться, то оказывалось, что почти двадцать тысяч были никакими не русинами, а разными выходцами из строго заграничной Европы, включая испанцев, итальянцев, ирландцев и прочих «детей капстран». И приехавшие «не совсем верно» воспринимали социалистические законы. Больше всего они «не воспринимали» отсутствие частной собственности: создавали разные мелкие предприятия вроде столовых
и пекарен, мелкие фабрички по изготовлению одежды и обуви — в общем, возрождали капитализм. И, понятное дело, убежденному большевику это очень не нравилось.А если учесть, что репатриировались не одни лишь русины, то «грядущий разгул мелкособственнической идеологии» изрядно напрягал вообще всех большевиков. То есть подавляющее число этих большевиков, а товарищ Бурят вообще на такой «разгул», казалось, внимания не обращал.
Но оказалось, что лишь казалось: когда об этом зашел разговор на очередной сессии ЦК, Николай Павлович вытащил детально проработанный «временный регламент деятельности индивидуальных малых предприятий», в котором расписывались правила деятельности этих «ячеек капитализма в СССР» по почти ста двадцати видам деятельности:
— Государство не в состоянии контролировать, что повар положит в суп, но это прекрасно проконтролирует рабочий, который в такой столовой обедать будет. И владелец такой столовой хотя и частник, прекрасно знает, что в результате жалоб от посетителей его заведение могут и закрыть, а плату за патент на занятие этой деятельностью ему никто не вернет. И за нарушение правил уплаты налогов ему будет плохо — а так ему и его семье может быть достаточно хорошо. А нам должно быть радостно от того, что какой-то трудящийся своим трудом делает свою жизнь более сытой и счастливой.
— Но ведь вы разрешаете ему эксплуатировать других трудящихся!
— Да, разрешаем. Но исключительно по тем же правилам, по которым государство само своих трудящихся эксплуатирует. С точки зрения рабочего нет ни малейшей разницы, работает он на госзаводе или у такого частника, поэтому и обсуждать эту тему в ЦК не очень уместно. Партия же борется для счастья народа и за равноправие всех трудящихся, так? Регламент это равноправие обеспечивает…
Однако кроме иммиграции и репатриации имела место и эмиграция, причем тоже довольно массовая. В целом иммиграция эмиграцию слегка превышала, но лишь слегка, и процессы особо на демографию не влияли. Но вот национальный состав страны менялся довольно заметно, и Иосиф Виссарионович решил этот вопрос обсудить с товарищем Бурятом отдельно.
— Честно говоря, я вообще не понимаю, почему вас именно этот вопрос так беспокоит, ответил Сталину Николай Павлович, — жиды всегда, когда им не дают обворовывать прочих людей или государство в целом, убегают. Из Белостокского уезда после того, как он стал частью Забайкальской республики, шестьдесят процентов жидов выехали в течение полугода — и что? От их выезда не закрылось ни одно предприятие, а закрытие шинков и лавок привело к резкому снижению пьянства и внезапному увеличению предложению зерна на рынках. При том, что торговля водкой акцизной лишь выросла.
— Надо говорить «евреи», а не «жиды».
— Я вижу, что вы в иудеях как и в монголах не разбираетесь. Евреи — это те, кто говорит на иврите, то есть иудеи эфиопские. А жиды — кто говорит на идише, то есть иудеи арабские. Если вы их с первого взгляда различить не можете, то я вам дам одну полезную подсказку: эфиопы — они от природы чернокожие…
— Вы ошибаетесь…
— Точно чернокожие, я немал эфиопов повидать успел.
— Я про евреев…
— Если кто и ошибся, то точно не я: мне об этом раввин в Белостоке толковал, сильно обидевшись на то, что его товарищ Малинин евреем назвал. Впрочем, сие не важно, важно то, что уезжают эти иудеи по доброй воле, никто их пинками не гонит — так и плевать на них. Надо только понимать, что те… иудеи, которые сами работают — они никуда не убегают, а нас покидают лишь торгаши разные, сиречь жулики. А вот тот же товарищ Мессинг или товарищ Каганович… но они и не иудеи, а большевики. И бегут от нас жулики да воры любой нации — и поляки, и русские, и другие какие. Ну и пусть бегут: к нам народу больше приезжает, причем люди в основном честные. И русские, и поляки, и другие всякие — так что мы просто меняем плохих людей на хороших. И вам, как большевику, негоже делить людей по национальностям: мы, большевики, прекрасно знаем, что все люди равны.