Бурятские сказки

С той поры начала мачеха обижать сироту: кормила объедками, одевала в обноски, заставляла делать самую грязную работу. А мальчиков все равно нельзя было ожесточить, еще дружнее становились они.

Вот исполнилось братьям по восемнадцати лет. Стреляли они однажды из лука и решили целиться в пень, что стоял посреди двора. Выстрелил сирота — разнес в щепу шапку пня. Выстрелил брат — увязла стрела в подошве пня.

Подбежал парень, вынул увязшую стрелу и видит: капает с наконечника гниль пополам с водой. Спрашивает сводный брат у сироты:

— Почему крепкий с виду пень на поверку оказался столь гнилым?

— После смерти хана-батюшки, после смерти моей матушки прогнила в нашем доме привязанность между людьми одного очага, — отвечает сирота. — Стала твоя мать кормить меня объедками, одевать в обноски. Одно от тебя скрывали, другого ты просто не замечал.

— Если мать способна на такое злодейство — я не пощажу и матери! — схватился сводный брат за меч.

— Не торопись совершить непоправимое, — удержал его сирота. — Лучше помоги мне уйти со двора незамеченным. Если удача не оставит меня, если я вновь обрету свою знатность в иных краях, то жди от меня весточку и поскорее приезжай.

Утром встал сирота вместе с зарею, заткнул обе полы драного дэгэла за пояс и, попрощавшись с братом, зашагал в сторону юго-запада.

Идет он да идет, шагает да шагает. Днем бредет, ночью у дороги костер разжигает и ночует, а с восходом солнца — вновь на ногах, вновь в пути. Идет дальней дорогой, ни встречного путника, ни заблудшей скотины, ни одинокой юрты — ничего не видно.

Вот уже и мясо сушеное кончилось, и ноги подкосились на подъеме в гору, а он все идет да идет. Наконец, через много дней, счет которым сирота давно потерял, повстречался ему в сыром лесу старик, рубивший сушняк на дрова. Подошел к нему сирота, поздоровался.

— Откуда ты такой худой и оборванный? — спросил старик, разглядывая путника.

— Я иду с северо-восточной далекой стороны. Оказавшись безлошадным и бездомным, считаю своим то место, где остановлюсь и шапку положу, — отвечает сирота. — Не дашь ли ты мне напиться?

Дал ему старик в руки деревянный туесок, стоявший у комля дерева, в тени.

— Выпей на здоровье, — говорит.

Отпил сирота курунги из туеска, а потом как взялся за топор, так старику и делать стало нечего. Нарубил парень-сирота воз дров, а старик на телегу положил туесок из бересты, топор, дэгэл. Хотел было положить и сверток из звериной шкуры, но раздумал, за пазуху сунул.

— Будь моим гостем, — говорит старик. — Уж больно ты сноровист и до работы охоч. Такого бы мне помощника.

Отправились они домой к старику. По дороге парень-сирота и спрашивает:

— Старик, а что это ты за пазуху положил?

Старик смутился было, закашлялся, с воза спрыгнул. Но делать нечего, надо отвечать.

— Это самое ценное, что у меня есть, — говорит.

Сказал он так, взял и вынул сшитую из одной звериной шкуры красивую шапку. Надел старик ту шапку на голову и исчез, словно сквозь землю провалился.

— Видишь ли меня? — спрашивает.

— Не видать ни тебя, ни шапки, — отвечает парень-сирота.

— Потому что это шапка не простая, а волшебная, — говорит старик. Снял шапку с головы, пришли они домой, старуха их у ворот встретила.

Только с той поры лишился парень-сирота покоя и сна. Все о шапке думает. А старики ничего и не замечают. Понравился им веселый и смышленый парень. «Будь нашим сыном», — говорят. «Будьте и вы мне, сироте, за родителей», — отвечает парень.

По весне собрались старик с названым сыном ехать все в тот же лес за дровами. Взял старик ключи, отомкнул окованный железом сундук, вынул из него шапку-невидимку и положил ее за пазуху.

Принялись в лесу старый да молодой за дело. С утра дрова рубят, а намахавшись за день топорами, спят ночью как убитые. Парню по ночам снилось, днем мечталось, как бы заполучить эту шапку, но старик не расстается с нею и на малое время, все за пазухой держит.

Вот стало солнце припекать. Несподручно стало в теплой одежде работать. Скинул парень свой дэгэл. Глядя на него, снял свой дэгэл и старик, засунул он шапку в рукав, запахнул дэгэл и рядом с берестяным туеском положил.

Рубит парень дрова, рубит, потом подойдет попьет курунги из туеска и опять за работу. Старик тем временем смотрит за парнем и думает: «Не выходит названый сын из-под моей воли, на шапку-невидимку и не глядит даже». Успокоился старик, стал названому сыну еще больше верить. А паренек тем временем умом раскидывает: «Зачем старику шапка? — спрашивает себя. — Пролежит это сокровище без дела под рваным дэгэлом. Никакого проку от нее не будет. А окажись она в моих руках, я бы и себя, и стариков осчастливил. Не рубили бы мы дрова не покладая рук, не гнули бы спину, не разгибаясь целыми днями». Как-то говорит паренек:

— Пойду курунги попью, а то во рту пересохло.

Взял он в руки берестяной туесок, сам одним глазом на дэгэл, другим на старика смотрит. Видит — старик не оборачивается, потянулся паренек к дэгэлу, развернул его, схватил шапку, надел на голову и был таков!

Глянул старик в сторону телеги: нет названого сына. Схватился за дэгэл — и шапки нет! Примчался старик домой, спрашивает у старухи: не заглядывал ли, мол, наш названый сын в селение, но старуха только руками всплеснула: «Ох, горе нам за грехи наши! Видно, и вправду люди говорят: чужого сына не усыновляй, черный валун за подушку не принимай». А старик обхватил голову руками и шепчет: «Не должен обмануть меня названый сын, не должен…»

Тем временем парень вышел на большую дорогу и зашагал в сторону юго-запада. Где ночь его застала, там и переночевал, с утренним солнцем дальше отправился. Долго он шел, наконец видит: скачет ему навстречу всадник на аргамаке. Играет под седоком еще не объезженный конь, на дыбки встает, хочет наездника сбросить.

— Откуда и куда идешь, паренек? — кричит всадник.

— Издалека, — отвечает парень-сирота. — Давно уже у меня маковой росинки во рту не было. Вы бы отвели меня домой, покормили, чаем напоили. А я бы вам за это коня объездил, на скачках бы первым пришел.

— О чем ты говоришь! — рассмеялся всадник. — Мой аргамак тебя в два счета скинет.

— Гляди-ка на него, какой резвый! — с издевкой говорит парень-сирота. — Я не одного жеребца-трехлетку объездил. Норовистые были, как шелковые стали. Почему бы мне не удержаться и на вашем коне? Почему бы не попробовать?

Не устоял против таких слов объезжающий коня всадник.

— Ладно, — говорит, — пусти коня вон до той горки и возвращайся обратно. Я здесь подожду.

Вскочил паренек-сирота на аргамака, помчался к горке. Во всем послушен конь новому наезднику — не скачет, а расстилается ветром над степью. Подъехал парень к горке, вынул шапку-невидимку, надел и был таков! Смотрит хозяин: нет ни его аргамака, ни всадника. Стал он в даль всматриваться, стал искать пропажу. До вечера ходил по степи, пока не отчаялся. «Не человек это был вовсе, а оборотень», — решил хозяин аргамака. А когда дошел до такой догадки, то перепугался, прибежал домой, рассказал о случившемся людям. Но люди отказались ему верить.

Тем временем паренек-сирота, отъехав подальше, снял шапку, взмахнул плетью, пустил коня во всю прыть. Почувствовал конь под собой настоящего седока, взвился над степью, ручьи за ручьи не считает, горки за горки не принимает, леса да перелески меж ног пропускает. Мчится конь целый день, мчится другой, а вокруг ни одного селения не видать. На двадцатый день последние съестные запасы приел паренек-сирота. На двадцать первый увидал у подошвы большой горы старика-пастуха.

— Чьих телят пасешь, дедушка? — спрашивает паренек-сирота.