Буйный бродяга 2013 №1
Шрифт:
— Нет, позвольте, это же бред! — секретарь цехового профкома чувствовал, что ситуация уходит из-под контроля. Теперь он понимал, что изначально взял неправильный тон. Работать с людьми в провинции было проще, факт. Естественное уважение к начальству хоть и слабенькое, но оставалось. Здесь же у распоследнего вахтера гонора как у десятка дворянских сыновей прошлой эпохи. Как же — соль земли, опора революции. А уж на пришлых вообще волком смотрят — настоящее начальство должно само лет двадцать у станка простоять, на виду у всех, и только тогда ему хоть какая-то вера может быть. А как ему расписывали новую работу? Не народ, а золото, партию уважают, правительству верят, оппозиции на весь завод два десятка человек не наберется. И вот результат — не оппозиция даже мутит воду, а старые и уважаемые активисты.
— Это почему еще бред? — дедушка Мадзи, слесарь с сорокалетним стажем, теперь дорабатывал вахтером на северной проходной, однако считал своим долгом являться на каждое цеховое собрание, где имел насиженное место во втором
— Оно нас само боится! — крикнул кто-то из глубины зала. Конечно, большая часть сегодняшних рабочих родилась уже после окончания гражданской войны, однако традиции заводчан старой поры, под пулеметным огнем протыкавших самодельными пиками колеса и бензобаки полицейским броневикам, остались.
— Звоните председателю, чего ждать-то? — в углу, где сконцентрировались немногочисленные заводские максимал-социалисты, настроение было определенно приподнятым. — Или у нас уже не рабочая демократия? Или профсоюзный ваш вождь стал вроде барина?
Обычно подобные демарши оппозиционеров вызывали у большинства только раздражение, но не теперь. Секретарь только глубоко вздохнул. В нормальных условиях все его функции были чисто техническими — партийный и профсоюзный актив, хорошо знающий обстановку, был относительно самостоятелен в своей работе. Однако, как бы это бредово ни звучало, сегодня именно он в глазах всего корпуса выглядел ответственным за ошибки профсоюзного руководства на международном уровне. Угу, наверное, и за агрессивные планы эггройской военщины тоже. И за зверства тэйкианской охранки. За ошибки руководства всегда приходится отвечать низовым работникам, увы. Так что — какого черта, собственно? Если здесь считается нормальным взять и выдернуть из кабинета председателя отраслевого координационного совета профсоюзов страны, да поставить под ясные очи раздраженных рабочих — отчего бы и нет?
— Хорошо. Только кто же дожидаться будет? Время позднее, всем домой охота.
— Не беспокойтесь, ради такого дела сейчас еще народ подрулит! — от входа к секретарскому столу пробиралась Нино — крановщица, активистка заводского женсовета и по совместительству — самая большая и колючая заноза в заднице профкома. Секретарь радовался, что ее сегодня не видно — а она уже обзвонила ползавода, еще не зная, какой будет результат у вброшенного для всех неожиданно требования. Собрание превращалось в стихийный общезаводской митинг. И весьма вероятно, что всплывут на нем и другие вопросы, помимо саройского локаута. А там, глядишь, к заводу подтянутся и прочие жители района-коммуны — уровень здешней самоорганизации совершенно зашкаливающий...
Секретарь подавил желание опрокинуть стол, зарычать шипохвостом на окружающих, врезаться головой в стену или сделать еще что-нибудь неподобающее образцовому служащему первого на планете рабочего государства. Вместо этого он молча встал и пошел вызванивать городской координационный комитет.
Этот вечер председатель Далия хотела посвятить научным занятиям. Не потому что конференция интернационала профсоюзов ее никак не касалась, и даже не по причине необходимости закончить статью о саройском локауте. Просто чем больше она занималась сравнительной межмировой историей, чем глубже уходила в изучение классовых обществ Земли, тем отчетливее начинала понимать, насколько же неправилен метод поиска в земной истории готовых ответов на вопросы современности. Так что задуманная статья раскрывала, помимо основной своей темы, очень больной и злободневной, многие на первый взгляд посторонние теоретические моменты, и грозила стать запредельно объемным и уж точно — совсем не газетного формата материалом. Стоило ли вообще приниматься за такое в разгар кризиса в Саройе?
Она сидела перед настольным компьютером, обложившись со всех сторон редкими томами, заказанными в Институте Сравнительной Истории (трехтомная краткая история рабочего движения Земли, сборник статей, посвященных профсоюзному движению Западной Европы — одного из ключевых исторических регионов, несколько выпусков институтского журнала, и прочее, по мелочи — многое давно уже было переведено в электронный вид, однако Далия была в этом отношении безнадежно старомодна). Прихлебывая тонизирующий напиток «Друг милиционера» (самый дешевый и безопасный стимулятор, разработанный специально для защитников Острова, был ее любимым способом взбодриться уже много лет), председатель пыталась сосредоточиться на непокорном, не желающем обрастать плотью печатного слова тезисе. Процесс письма всегда представал перед ней в виде визуальных образов, вроде обрастающего мясом скелета — еще в те времена, когда она, совсем юная работница гальванического цеха, после двенадцатичасовой смены в ядовитой, медленно убивающей ртутно-свинцовой атмосфере, набирала очередной листок с призывом к солидарности, или с разоблачениями махинаций заводского начальства. Откуда явился этот образ — она уже не помнила. Возможно, от постоянного недоедания, сопряженного с вредными условиями труда. Возможно, это вообще всплыло из далекого детства — воспоминание об отце, свежующем на станке только что забитого горнобега, было одним из самых
ранних и ярких впечатлений детства, первым уроком анатомии: под шкурой всегда будет мясо, пусть и не слишком-то вкусное, мясо для бедняков, а а дальше, под мясом — кости. Долгое время она думала, что люди появляются на свет в ходе обратного процесса — готовый скелет обрастает плотью, покрывается сверху кожей, и вот вам новый человек. Узнав правду, была, надо признать, сильно разочарована.Невидящий взгляд скользил по строчкам на экране, Далия все глубже погружалась мыслями в прошлое. Поэтому, когда раздался звонок, она с трудом подавила приступ раздражения. Ощущения были такие, будто обнаруживаешь, что за тобой подглядывают в душевой, да еще в тот момент, когда ты рассеянно мурлычешь дурацкую песенку из безвкусной дореволюционной музыкальной комедии. Председатель и в самом деле собиралась сегодня основательно и плодотворно поработать. Но, похоже, не выйдет.
Два цикла назад в Саройе местная секция революционного интернационала профсоюзов вступила в блок с объединением старых тред-юнионов. Никто от такого союза удовольствия не получил, однако надвигающийся кризис и приход к власти в стране консерваторов грозил всем. Блок был заключен с согласия международного руководства интернационала. На ругань ультралевых по этому поводу внимания не обращали — в конце концов, Саройя — одна из пяти стран на планете, где компартия и ее профсоюзы были легальны, и легальность эту надо было использовать в полной мере. Начавшаяся вскоре полномасштабная стачка с требованиями отставки консерваторов, изменения конституции и отмены плана «оптимизации экономики» охватила несколько миллионов рабочих, поставив саройское правительство на грань катастрофы. Однако горячие дни многотысячных демонстраций и захватов предприятий закончились неожиданным ударом: боссы «желтых» профсоюзов за спиной своих союзников и собственных секций заключили договор с правительством, ради символических уступок фактически предав бастующих рабочих. И теперь для интернационала речь шла уже не о свержении саройского режима, а о срочной и неотложной помощи своим товарищам, попавшим под каток репрессий осмелевшей полиции, ставшим жертвами локаутов и избирательных увольнений, подвергавшимся погромам со стороны получивших полную свободу действий фашистских банд. Кампания солидарности, разумеется, проходила и на Острове, откуда только и могли саройские рабочие получить существенную помощь. Однако в ходе дискуссии по поводу сложившейся ситуации возникла масса неприятных вопросов как к руководству местной партии, так и к интернационалу. Немногочисленная ультралевая оппозиция Острова (в основном максимал-социалисты и анархисты) не замедлила этим воспользоваться. Но даже большинство активистов Партии понимало, что дежурными проклятиями в адрес оппортунистов здесь не ограничишься. Словом, вал критики по этому поводу был просто неизбежен.И вот теперь на одном из самых передовых предприятий страны, местном Тяжмаше (бывшая «Фабрика промышленных моторов Милона и Войса»), кажется, началось. От большого ума местный цеховой профком внес предложение отработать в пользу жертв локаута на одном из саройских машиностроительных заводов две смены. Однако по форме это выглядело похоже на предложение в духе «давайте ударным трудом исправим чужие ошибки». Разумеется, народ потребовал объяснений, и поскольку добиться их от секретаря не получилось, возникла идея вызвать самого главного по профсоюзам, кто находился в зоне доступа — ее, Далию.
Служебный электромобиль ехал по полупустым улицам вечернего города. Поздняя осень уже вступила в свои права, сумерки наступали рано, поэтому озорной детворы и неспешно прогуливающихся парочек на освещенных центральных проспектах и бульварах видно не было. «Ночь мы побеждать научились, а плохую погоду — пока еще нет» — подумала председатель, глядя задумчиво в окно. На Земле люди уже давно научились полностью контролировать климат в своих поселениях, причем без всяких куполов над городами и прочей примитивности. А на Острове так, похоже, еще не скоро будет. Тут, как говорил первый координатор земной миссии Али Гонсалес, нужна планетарная система климатических установок, нужен объединенный и взаимодействующий мир, без тэйкианских религиозных фанатиков и эггройских фашистов. Впрочем, чему-чему, а этому нас точно учить не надо, это мы усвоили задолго до первого контакта.
— И охота им на ночь глядя митинговать? — шофер по имени Альмо, молодой семейный парень, был явно недоволен экстренным вызовом.
— Это как раз очень хорошо, что охота, — отозвалась Далия. — Вот если бы рабочие в нашей стране только и делали, что признавались в любви правительству, если бы единственной реакцией на каждый чих вождей были аплодисменты — это было бы признаком смерти революции. А мы пока что живы, и еще многих переживем. Слушайте, — наконец, поняла она. — Давайте-ка вы высадите меня на заводе, а сами — домой. Чего вам тут зря сидеть? А я давно уже надземкой не ездила, хоть разомнусь немного...
Председатель никогда не позволяла себе начальственной фамильярности ни с подчиненными, ни с молодежью вообще. Базовые правила революционного этикета, выработанные в период, когда вчерашние подпольщики брали власть в свои руки: обращение на «ты» допустимо лишь к равным по статусу, но не к тем, кто находится у тебя в подчинении.
— Ну нет, не дождетесь! — шофер, на секунду оторвавшись от управления, сделал резкий отрицающий жест. — Вы вон в прошлую декаду славно так рассказывали про гордость рабочего класса. Так вот, мне моя гордость не позволяет вас оставить. А ну как до драки дело дойдет? Да и интересно же...