Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— Что нашли в хранилищах и амбарах шамхала? Кто отвечает за сохранность брошенных им вещей? — спросил Гази-Магомед.
— Мы переписали все, что могли, но кое-какие мелочи исчезли, — виновато сказал хранитель дворца Абу-Муслим, дальний родственник шамхала, оставленный им для охраны богатств, которые не успел вывезти шамхал.
— Чтобы через час все было здесь, ответишь головой ты и те из воров, кто попользовался чужим этой ночью.
Абу-Муслим низко поклонился.
— Что осталось в закромах? Записывай, Шамиль, — распорядился Гази-Магомед.
— Тысяча двести четвертей пшеницы, около ста батманов фасоли, сто батманов проса, много фургонов
— Записал, Шамиль? — осведомился имам.
— Записал, учитель.
— На конюшне — около сорока жеребцов и кобыл, жеребят до сотни да скот на пастбище — быков не менее пятидесяти и коров больше двухсот, птицы разной много, имам, ее трудно учесть, — докладывал Абу-Муслим.
— Все перечисленное и обнаруженное немедленно передай Шамилю и выделенным им мюридам. Оповести жителей Тарков, что третья часть всех захваченных нами трофеев завтра будет роздана беднейшим жителям аула.
Абу-Муслим поклонился и робко сказал:
— Прости, имам, но люди Тарков и Параула откажутся от твоих щедрот…
— Почему?
— Побоятся шамхала. Ты уйдешь в горы, они останутся здесь. Шамхал никогда не простит этого своим подданным. Не лучше ли выделить третью часть и, оставив ее в наших амбарах, раздать бедным позже, когда утвердятся газават и твоя власть в Дагестане?
— Блудливый у тебя язык, Абу-Муслим, а ум, как у лисицы. Но и мы, слава аллаху, понимаем, с кем ведем дело. Завтра же до полудня раздашь сам, понимаешь, сам лично на площади то, что выделит жителям Шамиль. Список бедняков нам дадут другие, тебе мы не доверим этого… Шамиль, вторую треть захваченного имущества и скота отошли в горы, пусть там, в аулах, все раздадут по справедливости между бедняками и сиротами погибших за газават; последнюю треть забери в казну мюридов; это тоже честная и необходимая мера, без которой нам не прокормить войска.
Он хотел еще что-то сказать, но остановился, увидев, что двое мюридов и молодой черкейский парень со смехом внесли в комнату расшитый галунами, весь в позументах и аксельбантах, шитый серебром и золотом мундир, с плеч которого свисали круглые генеральские эполеты с блестящей бахромой.
— Что это? — спросил Гамзат-бек.
— Подарок русского царя… Ведь наш шамхал был русским генералом, а это его мундир, ордена, — доложил Абу-Муслим.
— А вот и шальвары сбежавшего шамхала, — сказал парень из Черкея, растягивая на руках расшитые гусарские чакчиры [12] .
12
Цветные, расшитые гусарские брюки.
Все с удивлением и любопытством смотрели на нарядный костюм русского генерала.
— Где достали эту машхару? [13] — наконец спросил Гази-Магомед.
— В одной из комнат, висел на стене рядом с черкесками шамхала. Что делать с этим, имам?
Гази-Магомед подумал, еще раз с пренебрежением оглядел сверкавшие под лучами солнца чакчиры и мундир шамхала:
— Набейте эту пакость соломой, сделайте из нее чучело, вынесите на площадь. Пусть будун созовет весь аул, а ты, — Гази-Магомед повернулся к неподвижно стоявшему хранителю
имущества шамхала, — а ты, Абу-Муслим, собственной рукой подожги чучело и стой возле него, пока оно не сгорит. А теперь идите… Настает час раздумья.13
Клоунский наряд.
Все: Шамиль, Гамзат и мюриды с Абу-Муслимом — вышли из комнаты.
Гази-Магомед, бледный, усталый, с запавшими глазами, прилег на ковер и закрыл глаза.
Рядом была пышная кровать шамхала, но имам даже не взглянул на нее.
Как быстро он заснул и сколько времени спал, Гази-Магомед не мог определить. Когда он открыл глаза, ему показалось, что наступил уже вечер, но день был в полном разгаре, с площади несся смех и гул толпы, отдельные голоса долетали до имама.
Он подошел к небольшому окну и увидел, как дымно и весело горело чучело в генеральском мундире.
«Значит, прошло очень мало времени», — подумал Гази-Магомед и взглянул в зеркало, врезанное в стену. Чужое, бледное, очень усталое и незнакомое лицо смотрело оттуда, и Гази-Магомед вспомнил вдруг и свое мгновенное забытье, и охватившую его во сне слабость, и главное, сон… Сон, который словно сковал и обессилил его.
— Пойду к народу… Я должен сказать людям то, что посетило меня, — сказал имам, но голос его почему-то был слаб и еле слышен. — О, аллах, помоги мне, когда я буду говорить о тебе с людьми, — прошептал Гази-Магомед и, надев папаху, одернув сбившуюся черкеску, вышел на балкон дворца.
Люди не сразу заметили имама, на площади шутили, смеялись, перекидываясь острыми словечками, посматривая на догорающее чучело и на Абу-Муслима, стоявшего возле него с убитым, расстроенным видом.
— Не нравится тебе, шамхальская собака, не по душе наше веселье… — долетело до слуха Гази-Магомеда.
Вдруг кто-то увидел имама, назвал его имя, и толпа, забыв и об Абу-Муслиме, и о соломенном «шамхале», закричала на разные голоса:
— Слава тебе, имам, да будет свет пророка с нами!
Гази-Магомед шагнул к перилам балкона и, опираясь на них, сказал:
— Люди, правоверные, мусульмане! Я хочу рассказать вам… — он тяжело вздохнул и еще сильнее оперся руками о перила, и тут все заметили, как он бледен.
— Что с тобой, имам, ты болен? — бросаясь к нему, закричал Шамиль.
Лицо Гази-Магомеда было таким усталым, изможденным, почти страдающим, голос, еле слышный даже в передних рядах, так слаб, что все взволновались, испуганно взирая на имама.
— Что с тобой, имам? Хакима, скорее хакима [14] … Отравили нашего учителя и отца… О пророк, помоги ему!.. — кричали в толпе, в ужасе глядя на тяжело дышавшего Гази-Магомеда.
— Успокойтесь, братья… Я здоров, но силы каждого человека ограничены… они достаточны для земного, — начал имам, и, по мере того как он говорил, голос его креп, становился громче, лицо озарялось каким-то возвышенным, словно излучавшимся из всего его существа светом, на бледном лице ярко и вдохновенно загорелись глаза, — но когда смертный видит пророка — да будет тысячу тысяч лет благословенно его учение и имя во всем мире, — тогда мы, люди, черви скоропроходящей жизни, сознаем свое ничтожество и уподобляемся мертвецам.
14
Врача.