Буйный Терек. Книга 2

— Имам! Где Гази-Магомед?! — закричал Гамзат и вместе с мюридами побежал на холм.

Разбитое орудие было отброшено в сторону, возле него стонал солдат-батареец, рядом, уткнувшись лицом в землю, лежал другой. Остальные, обсыпанные землей и оглушенные, с почерневшими от копоти и пыли лицами, возились у второго орудия.

Имам, опрокинувшись навзничь, лежал на склоне холма и не мигая смотрел в небо. Гамзат бросился к нему, но Гази-Магомед тихо, почти беззвучно прошептал:

— Я жив… Меня ушибло взрывом. Дайте мне воды и помогите подняться.

Один мюрид побежал за водой, другой вместе с Гамзатом осторожно приподняли имама, помогли ему встать.

— Аллах велик… — уже громче сказал имам, — и без его воли Азраил не возьмет нас… А мы, — он попробовал подняться, но ушибы помешали ему, — еще не сделали и четверти того, что должны сделать на земле во имя пророка.

Голос его стал тверже, уверенней, бледность уже сходила с лица.

— Вот вода, имам. Пей, и поможет нам аллах, — подбегая с ведерком воды, крикнул горец.

Гази-Магомед медленно и долго пил. Гамзат поддерживал у ею лица ведерко и с радостью видел, как силы возвращаются к имаму.

— Гази! Тебе надо отдохнуть, полежать… — начал было Гамзат, видя, каким огромным напряжением воли Гази-Магомед заставил себя подняться сначала на колени, а затем с помощью людей и на ноги. Он стиснул зубы, чтобы не застонать, и опять бледность покрыла его лицо. — Имам… тебе нужен покой, — настойчиво повторил Гамзат.

Но тот только покачал головой.

— Покой нужен мертвым, удел живых — газават!

Он обвел глазами поле, где поднимались белые дымки разрывов ядер, пущенных из крепости. Бой шел не утихая.

— Пойдем к ним, — показывая на сражающихся, сказал Гази-Магомед. — Воины должны видеть нас… И пусть никто не говорит об этом пустяке, который причинили мне русские.

Через час Гази-Магомед ненадолго потерял сознание, и его на бурке отнесли в тыл отряда. Вскоре он пришел в себя, но его сильно подташнивало, болела голова, и Гамзат понял, что будет лучше, если имам на время оставит войска, осаждающие Бурную.

Имам спокойно, не споря, выслушал друга.

— Ты прав, Гамзат. Сейчас мне нужен покой и долгий сон, поэтому я вернусь в Андрей-аул, а ты продолжай с божьей помощью громить нечестивых.

Гази-Магомед помолился, съел пол-лепешки с сыром и кусочек вяленой баранины. Гамзат и Ташов-хаджи, сидевшие возле него, даже и не заметили, как обессилевший от контузии Гази-Магомед уснул. Они подождали несколько минут, затем тихо, на цыпочках отошли от имама.

Опорный пункт русских войск, расквартированных на левом фланге Дагестанской линии, находился в Шуре. Правда, городом и центром военной администрации левого фланга урочище Темир-Хан-Шура с ее крепостью, фасами, вынесенными вперед постами и блокгаузами, станет лишь в 1834 году, когда генерал барон Розен закончит строительство, а епископ Варнава освятит построенное укрепление и военный городок. Пока же Шура являлась опорным пунктом русских с значительным количеством войск, с солидной артиллерией, несколькими полками донских казаков, солдатской и торговой слободками и сильно укрепленной крепостью.

Строили ее и русские, и кумыки, и армяне, и персы, привлеченные хорошими заработками и долгой обеспеченной работой.

Командующий левым флангом генерал Эммануэль, тот самый, что недавно так неуважительно отнесся к рапорту полковника Федотова, получив донесение, что на крепости Бурную и Внезапную произведены нападения горцев и Кази-мулла держит в осаде оба эти укрепления, лишь теперь понял, как нелепы были его сравнения французских и немецких полков с горцами. Сообщение, что Кази-мулла смог нанести одновременный удар чуть ли не по всей линии левого фланга, не только испугало генерала, но и заставило уважать воинственного и непонятного ему противника.

Крепость Бурная не так давно перенесла землетрясение и не была еще полностью восстановлена. Генерал знал об этом. Особенно его тревожило то, что возле Бурной, расположенной недалеко от берега Каспийского моря, находились провиантские склады, куда стекались военные грузы, приходившие из Астрахани морем. По некоторым сведениям, Русская Пристань была с бою захвачена Кази-муллой и сожжена, имущество и грузы разграблены, а около половины уцелевшей после боя роты вместе с капитаном Барсуком, провиантским чиновником и несколькими штатскими людьми успели на шлюпе «Витязь» отойти в море.

Как обстояло дело с Внезапной, генерал не знал. Донесений оттуда не поступало, казаков, по-видимому, перехватили мюриды, что касается слухов, распространяемых кумыками и перепуганным населением расположенных возле Шуры аулов, генерал и верил и не верил им.

Одни говорили, что обе крепости уже взяты Кази-муллой, гарнизоны истреблены и имам со всем своим многочисленным войском идет на Шуру, другие уверяли — на Дербент, третьи — на Грозную.

Ясно было одно: нужно немедля собирать силы и спешить на помощь осажденной Бурной. Генерал знал, что весь Дагестан бурлит и при первой же неудаче все общества и аулы, даже связанные с русскими торговлей и симпатиями поселения кумыков и аварцев, пойдут священной войной на русских.

В эти грозные и тяжелые часы ожидания, тревожного раздумья к Эммануэлю прибыли с пятисотенной туземной милицией владетельный хан Мехтулы Джевад-Нурцал-бек, Ахмед Али, конница Ибрагим-бека и дербентская милиция. За ними пришли еще две с половиной сотни кюринских всадников Аслан-хана. Это было добрым знаком, и после недолгого военного совета с штаб- и обер-офицерами шуринского гарнизона Эммануэль решил идти на помощь осажденным.

Из Темир-Хан-Шуры, Дербента, Грозной и Кизляра были посланы войска. Гребенской полк под командованием полковника Волженского в составе шестисот сабель, при двух орудиях, был срочно направлен к Гудермесу «для перехвата и полного уничтожения орды, собранной в горах лжеимамом». Так хвастливо был написан приказ Гребенскому полку. Генерал Коханов с девятью батальонами, артиллерией и полком донских казаков двинулся к Бурной и Внезапной. Из затеречных станиц к путям возможного отхода горцев направились запасные роты и казачьи сотни. Словом, вся левая линия русских войск пришла в движение.

Полковник Федотов обходил посты. На левом фасе у орудия сидели артиллеристы, покуривая трубочки, сдержанно перекидываясь скупыми фразами.

— Табачок есть, братцы? — присаживаясь возле них, спросил комендант.

— Пока хватает, вашсокбродь, курим по-богатому, а вот коли еще етот Коза-мулла не уйдет в горы, придется делиться куревом.

— Уйдет, я знаю их моду — не взял с налету, раз-два обжегся, тогда назад. Есть кто из старослуживых? — приглядываясь в темноте к покуривавшим солдатам, спросил полковник.

— Да, почитай, все старые… Самый молодой вот он, Гришаткин. Третий год на Капказе, остальные — кто семь, а кто и все десять лет ломают.

Слабые огоньки трубочек чуть-чуть освещали лица солдат.

— А что, как они да на огонек ахнут! Вы б, ребятушки, в кулак курили или по-другому как, — предостерег полковник.

— Это навряд, вашсокбродь. Наша угловая надысь как навернула по их батарее, так одно орудие напополам побило, — ответил артиллерист, но тем не менее все стали курить кто в кулак, кто заслоняя огонек трубки фуражкой.