Бык из моря

Вакх покачал головой. Дионис вполне мог бы обеспечить себя, принимая подношения ювелиров, ткачей и им подобных, — но он не позволял этого. Он мог смотреть, как человека разрывают в клочки, и смеяться — но не принял бы мелких даров вроде золота и камней. Вакх фыркнул.

— Ты можешь войти, Вакх.

Он едва не вздрогнул — но тогда расплескалось бы вино в чаше, — на миг сжал зубы и вошел в гостиную. До чего же здесь мрачно, подумал Вакх, не то что раньше. Темно-зеленого малахита стены, отполированные так, что сохранился естественный узор камня, каким-то чудом создавали впечатление плотного лиственного шатра. Окна закрывали ставни с прорезным узором из виноградных лоз со вставками ярких полупрозрачных цветов — творение Гадеса. Будь ставни распахнуты — комната казалась бы мирным, полным покоя и уюта гротом, но в последнее время Дионис держал их закрытыми, пользуясь лишь тем светом, что проникал сквозь прозрачные вставки узоров, да лампами.

Вакх медленно двинулся вперед, давая глазам свыкнуться с полумраком, и скоро разглядел Диониса: тот лежал на заваленном подушками ложе. Очевидно, раз он обращался к нему по имени, он знал, что пришел именно Вакх; но он даже головы не повернул в его сторону. Напряженным немигающим взглядом Дионис уставился на темный проем открытой двери, ведущей спальню. Силен прав, подумал Вакх, сейчас безумие близко, как никогда.

— Я увидел в чаше кое-что интересное, — сказал он, опуская чашу на стол и пододвигая кресло. — Думаю, тебе стоит взглянуть самому. Если подойдешь, я тебе покажу.

— Если это новые приношения — попроси Гермеса их забрать. И пусть возьмет себе, что захочет. Мне все равно.

Он наконец повернулся к Вакху, лампа у ложа осветила его — и Вакх увидел, что один его глаз почернел и почти заплыл, а плечи и руки исцарапаны и покрыты синяками почти так же, как у Силена. Ему, должно быть, досталось куда больше, чем считает Силен, когда он отнимал того у менад, — а это значит, что управлять ими совсем не так просто, как думал Дионис. Вакх подавил дрожь.

— Тебя боятся, господин, — проговорил он. — И надеются, что приношения смягчат тебя.

— И что если мне дать побольше, я не вернусь. Дионис засмеялся — таким жутким смехом, что Вакх поперхнулся. Прежде чем он смог ответить, Дионис добавил:

— Кносс посылает дары, чтобы привлечь меня на Крит... но и им я больше не нужен. У них есть их жрица и этот новый бог.

Он отвернулся, снова уставившись в темноту, и Вакх ощутил, как его захлестывает смесь гнева и отчаяния. И жалости — Силен с его страхами был прав. Вакх до крови закусил губу, и боль вернула ему способность говорить.

— Все верно: приношения в Кноссе не уменьшились, и многие там ушли в храм Бога-Быка... Но не твоя жрица.

Дионис сел рывком, вперив взор в Вакха. Видят ли хоть что-нибудь эти глаза, спросил себя Вакх. В голосе Диониса звучала острая горечь.

— Что? Она перестала нянчиться с этим ублюдочным чудищем?

— Нет. Она по-прежнему часто навещает его, ласкает и дарит игрушки — всякие там тележки, волчки, пирамидки... но я только что сам слышал: она не признаёт его богом и не станет служить ему как жрица. Иди сюда, господин, позволь показать тебе ее ссору с матерью: та пыталась принудить ее танцевать для Бота-Быка.

Дионис медленно поднялся, стараясь не потревожить ссадин.

— Так она не станет танцевать для Бога-Быка, но по-прежнему танцует для Матери? — Хотя голос его прерывался от боли, он был явно доволен.

Облегчение заставило Вакха пересказать новость, которая не могла не обрадовать Диониса:

— Она сказала, что служит лишь тебе... и Матери.

— Я разрешил ей служить Матери, — быстро сказал Дионис, усаживаясь перед чашей.

Вакх глубоко вздохнул и на миг закрыл глаза. Когда он их открыл, взор его устремился к чаше. Гадание было его Даром. Он мог видеть что, кого и где угодно, если знал хоть какие-то приметы того, кого искал. Это позволяло Дионису — и любому другому олимпийцу — знать, что происходит в любом из храмов, даже когда жрецы или жрицы не Призывали своих богов. К сожалению, способностью этой обладал не один он. Многие олимпийцы, даже не имея большой Силы, могли видеть сквозь чашу — и воспроизводить увиденное. Подобно Силену, раньше он зарабатывал на жизнь, Смотря в чашу для разных магов, и находил забвение лишь в женщинах и вине, пока однажды на него не набрел Дионис. Он сразу и всем сердцем принял Дионисовы забавы — безудержную гульбу с пьянством и дикими утехами плоти — и быстро сделался для него желанным спутником. Позже способность Вакха Смотреть и связывать Диониса с его по большей части лишенными Дара жрецами послужила предлогом для приглашения его сюда, в этот дом, — как гостя и помощника.

Под взглядом Вакха поверхность вина замутилась — и тут же очистилась, явив образ Ариадны, которая повернулась навстречу входящей в комнату Пасифае. Последовал скандал, завершившийся тем, что Астерион отшвырнул волчок и, выставив вперед острые рога, бросился на Пасифаю. А потом уселся рядом с Ариадной, осторожно прижимаясь к ней рогатой головой, и снова стал вертеть игрушку. «Люблю Ридну», — невнятно выговорил он.

— Останови, — сказал Дионис.

Вакх послушно заморозил образы Ариадны и Астериона. Дионис всматривался в чашу, разглядывая сперва кошмарную голову быка с прекрасными коровьими глазами, обращенными к Ариадне, потом — ее лицо, огромные черные глаза, мерцающие от слез, рот с чуть опущенными уголками, выдающими жалость... и отвращение. Дионис вздохнул.

— Бедолага, — прошептал он, и сверкающая голубизна его слишком больших и слишком ярких глаз померкла, смягченная слезами. — Никто не любит его. И не полюбит — даже его Ридна. — Дионис покачал головой. — Он так жалок — и по-своему так невинен... Теперь я понимаю, почему она защищала его, но цена... — Он перевел взгляд на яркие цветы в ставнях и знаком велел Вакху убрать изображение.

Когда Вакх увидел, что задумчивый взгляд Диониса устремился к ярким творениям Гадеса, его собственные мысли обратились к воспоминанию о том, что супруга Гадеса, Персефона, сделала для Семелы. Его подозрения, что Дионис замыслил снова даровать олимпийский срок жизни смертной, которая будет «любить» его, вспыхнули с новой силой — и мысль эта нравилась ему сейчас еще меньше, чем когда пришла к нему в первый раз. Вакху здесь не нужна была женщина — но он не ведал, как ему добиться своего и выйти сухим из воды. Дионис снова повернулся к чаше и теперь всматривался в нее — хотя там не было ничего, кроме темного вина.

Мысли его, очевидно, по-прежнему занимал быкоголовый мальчуган, потому что он произнес:

— И все же, если он вскоре не умрет, он запятнает Крит кровью. Я это Видел. Мои Уста это произнесли. Я не знаю, что мне делать.

— Что значит лишняя капля крови? У тебя в обычае орошать землю человеческой кровью, чтобы напоить ею лозы, так в чем же...

Дионис поднял на него взгляд. За взглядом не последовало ничего — но Вакх внял предостережению и проглотил то, что собирался еще сказать. Потом Дионис улыбнулся ему — в улыбке этой таилось воспоминание о радости; сейчас он не был похож сам на себя и это очень не понравилось Вакху.

— Ты не понимаешь. — В голосе Диониса прозвучала нотка нетерпения. — Крит очищен от крови и оставался таким долгие годы. Там не приносят в жертву людей. Если танцор погибает в танце с быком — это считается дурным знаком, извращением обряда, и гибель эта много-много раз толкуется и перетолковывается царицей-богиней. А быка увозят в горы как не годного для жертвоприношений. Теперь я вспомнил. Это именно моя жрица, та, первая Ариадна, изменила древний обычай. Она была царицей и обладала Силой.

— Силой? Надо думать, она-то и иссушила тебя так, что ты начал забывать лить кровь при благословении лоз... — Вакх постарался, чтобы голос его прозвучал равнодушно.

Дионис засмеялся — так легко и весело, что Вакха едва не стошнило.

— Я брал у нее, а не она у меня. Она ходила со мной, как и эта, теперешняя Ариадна, мы бегали и смеялись. Она была старой, но Мать давала ей силы — а она делилась со мной. Я чувствовал, как Сила изливается из меня и переходит в лозы — и, хотя мы не пролили ни капли крови и не возбудили ни в ком страсть, вина Крита были лучшими в мире. — Дионис глубоко вздохнул и кивнул самому себе. — Да, то был урок, но тогда я не внял ему. Теперь я понимаю. Если бы я взял Ариадну сюда...