Были давние и недавние

Чинам многочисленной английской миссии был оказан особый почет. Не говоря уже о старших офицерах, но и самому младшему из них, капитану Кляйвелю князь Щербатов, суетясь и поминутно вытягиваясь, как юнкер, предлагал на выбор лучшие особняки на самой аристократической улице города — Греческой, с фруктовыми садами и розариями.

Капитан Кляйвель сухо отказался от всех предложений и избрал своей резиденцией небольшой приземистый домик на Николаевской улице, принадлежавший его теткам, старым девам мисс Элизабет и мисс Кэтрин Кародерс.

В этом маленьком домике с душными комнатами, заставленными кадками с меланхолическими пальмами, с развешанными по степам портретами стариков в морской военной форме и старух с ханжески поджатыми губами, когда-то провел свое детство Эдуард Кляйвель. Отец его, вечно пьяный разорившийся чайный торговец, выхлопотал в девяностых годах прошлого века назначение в Таганрог на пост английского вице-консула и вывез с собой всю семью: тихую, болезненную жену, ее двух незамужних сестер и маленького сына. Жена вскоре умерла, и Эдуард рос под наблюдением теток, не устававших бранить его отца за непробудное пьянство и за невозможность подыскать себе в этом многоязычном городе порядочных женихов.

Научившись русскому языку от дворовых мальчишек, Эдуард брал затем уроки у домашней учительницы, десяти лет выдержал экзамен в первый класс гимназии и в положенное время гимназический курс закончил. Когда умер вице-консул, не оставив состояния, тетки отправили племянника в Англию к дальней родне…

В разгар первой мировой войны Эдуард сменил пиджак скромного клерка на солдатский мундир. В общем, он сделал превосходную военную карьеру: заключение перемирия застало его с нашивками капитана и с большим окладом жалованья, присвоенным ему как офицеру армейского разведывательного бюро. Отличное знание русского языка и русских обычаев заставило высшее командование обратить на капитана Кляйвеля особое внимание. Справки о служебном рвении молодого разведработника и о его благонамеренном образе мыслей окончательно решили дело, и Кляйвель был откомандирован в хорошо ему знакомый Таганрог.

Подтянутый, с холодными серыми глазами на худощавом, чисто выбритом лице, с пухлыми губами херувима.

Кляйвель еще более подтянулся, узнав о назначении. «Они не ошиблись, — самодовольно подумал он. — Кто из англичан лучше меня знает душу русского человека? Русские интеллигенты против большевиков. А так называемый русский народ любит сильную власть, и мы его тоже заставим идти за нами».

С этими приятными мыслями он ступил на борт английского военного корабля, отплывавшего в Россию…

* * *

Путь из Таганрога на Русско-Балтийский завод лежал недалеко от моря. У развилки надо было повернуть направо, по немощеной, вновь проложенной улице, мимо жилых домиков, крытых соломой. А если повернуть налево — дорога вскоре приведет к обрывистому берегу Таганрогского залива, к почти повисшей над кручей беседке, где когда-то бывал царь Александр Первый.

Главный инженер снарядного цеха Русско-Балтийского завода Иван Павлович Свиридов в это раннее летнее утро ехал на службу в казенной тряской пролетке. Уже прошло три года со времени его переезда вместе с заводом с севера в Таганрог и два года со дня гибели его единственного сына прапорщика Николая Свиридова. Два года — слишком малый срок. И все-таки вполне достаточный для того, чтобы постареть на десять лет. К постоянной, никогда, даже во сне, не покидающей его скорбной мысли о сыне примешивалась ненависть к человеку, которого Иван Павлович считал виновником своего несчастья.

«Глупый, ничтожный адвокатишка, — думал он о Керенском, не замечая, что в воздухе становится жарко, и забыв снять пальто, столь обычное на севере и неуместное здесь, в приазовской степи. — Премьеру понадобилось для поднятия своего престижа наступление! И он погнал людей на гибель, на смерть! Фанфарон!»

Последние слова Свиридов невольно сказал вслух. Возница, молодой парень с опухшей и перевязанной грязной тряпкой щекой, опасливо оглянулся, но промолчал. Числясь на заводе рабочим, он пользовался «отсрочкой» от призыва в армию и слишком дорожил этой привилегией, чтобы о чем бы то ни было спрашивать седока — начальника цеха. Исход беседы с барином всегда был сомнителен!

Уже въезжая в заводские ворота и кивнув вытянувшемуся привратнику, Иван Павлович поморщился: он вспомнил, что и сегодня опять не избежать скучных разговоров о чрезмерном браке снарядных стаканов. Что-то уж слишком часто об этом говорят. Вчера вот приезжал из Ростова главный артиллерийский приемщик генерал Фуфаевский и плакался: «Фронт задыхается без снарядов!» А сам генерал (это Свиридову было хорошо известно) получил от дирекции завода золотой портсигар и ящик шампанского за то, что тот уменьшил в акте приемки цифру брака вдвое!

Свиридов, брезгливо морщась то ли от этого воспоминания, то ли при виде захламленного, немощеного заводского двора, тяжело спрыгнул с подножки пролетки и, увязая в подсыхающей грязи, ступил в цеховую контору. Здесь было душно и неуютно. Пожилая конторщица с усталым лицом стучала на счетах. Не снимая пальто и кивнув конторщице, Свиридов опустился на стул у приземистого пузатого стола. Тотчас в дверях конторы появился мастер, усатый красавец в плисовом пиджаке, и сказал звучным голосом:

— К вам, Иван Павлович.

— Какой процент брака сегодня в ночной смене? — холодно спросил Свиридов.

Мастер почтительно ответил:

— На одной обдирке теряем двадцать процентов, Иван Павлович.

— А всего?

— До сорока. — Мастер сочувственно вздохнул и развел руками: — Резцов новых нет — это первое. А второе… — Он повел глазами на конторщицу, и та немедленно поднялась и молча вышла из конторки. — А второе…

Мастер подошел ближе к Свиридову и, обдав его легким винным перегаром, тихо сказал, почти шепнул:

— Большевики у нас в цехе орудуют, Иван Павлович. Я сам вчера во время работы слышал…

Свиридов рывком встал, положил ладонь на стол и, не повышая голоса, сказал:

— Я вам не жандармский ротмистр, чтобы разбирать доносы. Можете идти.

Мастер с удивлением посмотрел на инженера. Видно, тот не понял.

— Большевистская агитация… Я их всех поименно знаю! — доверительно заметил он.

— Уходите!

Мастер, пожимая плечами и виновато улыбаясь, вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Не иначе, начальник с левой ноги нынче встал! Придется зайти в другой раз…

А Свиридов стал просматривать журнал ночной смены.

* * *

На второй день приезда в Таганрог, превосходно выспавшись в кровати своего покойного отца, капитан Кляйвель позавтракал в обществе обеих старушек, молитвенно взиравших на этапы насыщения полубога. Потом Кляйвель поехал в гостиницу «Европейскую», где расположились секретные учреждения штаба Деникина.

Повез капитана в щегольской рессорной коляске пожилой, бородатый, с серебряной серьгой в ухе казак Нефедов. И коляска, и Нефедов, и выездной вороной жеребец Грозный были «прикомандированы» князем Щербатовым к особе капитана в полное его распоряжение.