Былое и думы.(Предисловие В.Путинцева)

В растворенные двери реставрированного атриума, без лар и пепат видится уже не анархия,не уничтожение власти, государства, а строгий чин, с централизацией, с вмешательством в семейные дела, с наследством и с лишением его за, наказание; все старые римские грехи выглядывают с ними из щелей своими мертвыми глазами статуи.

Античная семья ведет естественно за собой античное отечество с своим ревнивым патриотизмом, этой свирепой добродетелью, которая пролила вдесятеро больше крови, чем все пороки вместе.

Человек, прикрепленный к семье, делается снова крепок земле. Его движения очерчены, он пустил корни в свое поле, он только на нем то, что он есть «француз, живущий в России, — говорит Прудон, — русский, а не француз». Нет больше ни колоний, ни заграничных факторий, живи каждый у себя…

«Голландия не погибнет, — сказал Вильгельм Оранский в страшную годину, — она сядет на корабли и (429) уедет куда-нибудь в Азию, а здесь мы спустим плотины. Вот какие народы бывают свободны.

Так и англичане; как только их начинают теснить, они плывут за океан и там заводят юную и более свободную Англию. А уже, конечно, нельзя сказать об англичанах, чтоб они или не любили своего отечества, или чтоб они были не национальны. Расплывающаяся во все стороны Англия заселила полмира, в то время как скудная соками Франция—одни колонии потеряла, а с другими не знает, что делать. Они ей и не нужны; Франция довольна собой и лепится все больше и больше к своему средоточию, а средоточие — к своему господину. Какая же независимость может быть в такой стране?

А, с другой стороны, как же бросить Францию, lа belle France? [636] «Разве она и теперь не самая свободная страна в мире, разве ее язык—не лучший язык, ее литература—не лучшая литература, разве ее силлабический стих не звучнее греческого гексаметра?» К тому же ее всемирный гений усвоивает себе и мысль и творение всех времен и стран: «Шекспир и Кант, Гёте и Гегель—разве не сделались своими во Франции?» И еще больше: Прудон забыл, что она их исправила и одела, как помещики одевают мужиков, когда их берут во двор.

636

прекрасную Францию (франц.).

Прудон заключает свою книгу католической молитвой, положенной на социализм; ему стоило только расстричь несколько церковных фраз и прикрыть их, вместо клобука, фригийской шапкой, чтоб молитва «бизантинских» [637] архиереев — как раз пришлась архиерею социализма!

Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме разума,хотел остаться не только мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом—с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил мыслью свободного человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь. (430)

637

византийских (от франц byzantm).

Не любит романский мир свободы, он любит только домогаться ее; силы на освобождениеон иногда находит, на свободу—никогда. Не печально ли видеть таких людей, как Огюст Конт, как Прудон, которые последним словом ставят: один — какую-то мандаринскую иерархию, другой—свою каторжную семью и апотеозу бесчеловечного pereat mundus — fiat justicial [638]

РАЗДУМЬЕ ПО ПОВОДУ ЗАТРОНУТЫХ ВОПРОСОВ

638

Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие! (лат).

I

С одной стороны, безответно спаянная, заклепанная наглухо семья Прудона, неразрывный брак, нераздельность отцовской власти, — семья, в которой для общественнойцели лица гибнут, кроме одного,свирепый брак, в котором признана неизменяемость чувств, кабала обету; с другой—возникающие ученья, в которых брак и семья развязаны, признана неотразимая власть страстей, необязательность былого и независимость лиц.

С одной стороны, женщина, чуть не побиваемая каменьями за измену, с другой—самая ревность, поставленная hors la loi, [639] как болезненное, искаженное чувство эгоизма, проприетаризма [640] и романтического ниспровержения здоровых и естественных понятий.

639

вне закона (франц.).

640

собственничества (от франц propriete).

Где истина… где диагональ? Двадцать три года тому назад я уже искал выхода из этого леса противоречий. [641]

Мы смелы в отрицании и всегда готовы толкнуть всякого перуна в воду—но перуны домашней и семейной жизни как-то water-proof, [642] они все «выдыбаются». Может, в них и не осталось смысла, — но жизнь осталась; видно, орудия, употребляемые против них, только скользнули по их змеиной чешуе, уронили их, оглушили… но не убили. (431)

641

«Былое и думы», т. III. «По поводу одной драмы». (Прим. А. И Герцена.).

642

непромокаемы (англ.).

Ревность… Верность… Измена… Чистота… Темные силы, грозные слова, по милости которых текли реки слез, реки крови, — слова, заставляющие содрогаться нас, как воспоминание об инквизиции, пытке, чуме… и притом слова, под которыми, как под дамокловым мечом—жила и живет семья.

Их не выгонишь за дверь ни бранью, ни отрицанием. Они остаются за угломи дремлют, готовые при малейшем поводе все губить: близкое и дальнее, губить нас самих…

Видно, надобно оставить благое намерение тушить дотла такие тлеющие пожары и скромно ограничиться только тем, чтоб разрушительный огонь человечески направить и укротить. Логикой страстей обуздать нельзя, так, как судом нельзя их оправдать. Страсти — факты, а не догматы.

Ревность, сверх того, состояла на особых правах. Сама по себе сильная и совершенно естественнаястрасть — она до сих пор, вместо обуздания, — укрощения, была только подстрекаема. Христианское учение, ставящее, из ненависти к телу, все плотское на необыкновенную высоту, аристократическое поклонение своей крови, чистоте породы развило до нелепости понятие несмываемого пятна, смертельной обиды. Ревность получила jus gladii, [643] право суда и мести. Она сделалась долгом чести, чутьне добродетелью. Все это не выдерживает ни малейшей критики—но затем все же на дне души остается очень реальноеи несокрушимое чувство боли, несчастия,называемое ревностью, — чувство элементарное, как само чувство любви, противостоящее всякому отрицанию, — чувство «ирредуктибельное». [644]

643

право меча (лат.)

644

неизменяемое (от франц irreductiLle).

…Тут опять те вечные грани, те кавдинские фуркулы, под которые нас гонит история. С обеих сторон правда.с обеих — ложь.Бойким entweder — oder [645] и тут ничего не возьмешь. В минуту полного отрицания одногоиз терминов, он возвращается, так как за последней четвертью месяца является с другой стороны первая.

Гегель снималэти пограничные столбы человеческого разума, подымаясь в безусловный дух;в нем они не исчезали, а преображались, исполнялись,как выра(432)жалась немецкая теологическая наука, — это мистицизм, философская теодицея, аллегория и самое дело, намеренно смешанные. Все религиозные примирения непримиримого делаются искуплениями,то есть священным преобразованием, священным обманом, таким разрешением, которое не разрешает, а дается на веру. Что может быть противоположное личной волии необходимости,а верой и они легко примиряются. Человек безропотно в одно и то же время принимает справедливость наказания за поступок, который был предопределен.

645

или—или (нем).