Быстрая Молния

– Это наш единственный шанс, и их тоже, – продолжал Пеллетье, все еще глядя на окрашенное кровавым заревом небо. – Если нам удастся загнать крупную стаю в тупик и мы сумеем уничтожить ее хотя бы наполовину, мы спасем, по меньшей мере, тысяч пять карибу! И если Оле Джон не подведет нас со своими оленями, мы это сделаем! В случае удачи мы каждую зиму будем устраивать облавы на волков вдоль всего побережья, и если мы за это не получим нашивки сержанта и капрала… – Он с надеждой улыбнулся О'Коннору.

– …То, по крайней мере, у нас будет неплохое развлечение, – закончил за него ирландец. – Пошли, Пелли. Я полагаю, на градуснике сейчас где-то около шестидесяти. Эй, ты, Ум Глюк! Поехали! Давай сюда упряжку! Пошевеливайся! Пора в путь!

Закутанный в меха эскимос пришел в движение. Он что-то произнес резким гортанным голосом, длинный бич его развернулся над спинами собак, и шестеро маламутов в нетерпеливом возбуждении перед дорогой вскочили и выстроились в ровную рыжевато-коричневую цепочку, повизгивая и поскуливая, зевая и щелкая челюстями от страстного желания поскорее ощутить прелесть долгого стремительного бега под наливающимися багровым цветом небесами.

Этой ночью на протяжении многих миль вдоль дикого побережья залива Коронации и изрезанных берегов Бухты Нетопырей наблюдалось необычное движение. Жестокая десница голода нависла над страной, и движение это явилось результатом попыток Пеллетье разбудить обитателей иглу; оно было ответом на призыв Великого Белого Вождя, который собирался направить могучие чары против злых духов, переселившихся в бесчисленные стаи волков и изгоняющих всю дичь с окрестных равнин.

Становище рода Топек должно было служить местом сбора. Гонцы разносили известие о большой охоте на волков вдоль всего побережья, и сам Топек повсюду рассылал предостережения о том, что если волки не будут разогнаны или уничтожены, голод и смерть падут на несчастную землю. Он добросовестно повторял сообщение полиции, которую представляли капрал Пеллетье и констебль О'Коннор в маленькой хижине у ледниковой расщелины.

Под багрово-красными небесами люди возбужденно и с опаской собирались на призыв. Многие поколения обитателей пустынных берегов залива Коронации жили в святом убеждении, что зимой в тела кровожадных волков вселяются дьяволы, и поэтому на призыв Топека и полиции откликнулись лишь самые молодые и мужественные из всех. Одно дело объявить войну огромным белым медведям, а совсем другое – руками смертных бороться против злых духов. Тем не менее они собрались, и две сотни охотников направились к стойбищу Топека. Каждого из них предохраняло множество амулетов, и все они были вооружены разнообразным оружием. Немногие имели ружья, приобретенные у китобоев во времена изобилия; у некоторых были остроги, у других – копья наподобие африканских ассагаев, с которыми они охотились на тюленей. Дальше всех к западу жил Оле Джон, эскимос, женившийся но обычаям белого человека, и с ним вместе прибыли десять храбрейших охотников его стойбища, а также стадо из пятидесяти домашних оленей.

Северное Сияние потускнело, словно выгоревшая лампа, когда Пеллетье и О'Коннор прибыли на конечный пункт своего шестичасового путешествия. Они обменялись рукопожатиями с Топеком и чуть не расцеловали Оле Джона. В течение шести часов после этого охотники все еще продолжали прибывать. Вместе с последним из них с ледяных полей налетел ужасный ветер, наполненный снежной крупой, напоминавшей мелкую дробь. Он дочиста вымел бескрайние снежные просторы, засыпал все тропинки и стер все следы. После этой бури в стойбище Топека целых три дня и три ночи – по часам Пеллетье – наблюдалась усиленная активность. Охотники нашли подходящий тупик для загона и стали привабливать волков. Пять раз погонщики во главе с Топеком и Оле Джоном прогоняли туда стадо оленей, и пять раз возвращались назад – и люди, и животные на грани изнеможения. Но с оленьей троны ни разу не донесся волчий вой, и ни одна крупная стая не проследовала по ней. Сотни отравленных приманок были разбросаны по многочисленным следам оленьих копыт, однако ни один мертвый волк так и не был обнаружен.

На бесстрастных лицах молодых охотников-эскимосов начал появляться суеверный ужас. Правы были знахари и старики: в волков вселилась нечистая сила, и воевать с ними так же бессмысленно, как бороться с ветром. Даже Топек и Оле Джон потеряли уверенность, а в душе Пеллетье возникла постоянно растущая тревога, ибо неудача его затеи означала бы утрату с таким трудом завоеванного престижа полиции, но меньшей мере, наполовину.

В шестой, и последний, раз Топек и Оле Джон со стадом оленей отправились но своему проторенному пути, а в стойбище стали втихомолку поговаривать, что оскорбленные духи и дьяволы собираются наслать страшное проклятие на землю и море.

II

Тощие, с выпирающими ребрами, иссохшие от голода, с провислыми от многодневных бесплодных поисков добычи спинами и ляжками, Быстрая Молния и его громадная стая белых волков передвигались на север. Они не шли в едином тесном строю, как в те дни, месяц назад, когда стада карибу заполняли снежные равнины. Они рассеялись по большой территории, словно разбитая армия в отступлении. С той ночи, когда Быстрая Молния вступил в единоборство с Балу и победил его, завоевав таким образом первенство в стае, у них была лишь одна удачная охота. Затем пришла буря, длившаяся целую неделю, а после бури стада карибу пропали. На обширных просторах не осталось даже запаха их следов. В мире, где нет дорог и ограниченных пространств, они исчезли бесследно, словно и не существовали никогда. Быстрая Молния без труда обнаружил бы их в сорока милях к западу, куда они откочевали в поисках укрытия во впадинах и ложбинах прибрежных плоскогорий, и стая бы теперь жирела за счет остатков поредевших и разбросанных стад. Но после бури волки направились на восток и на юг, и голод последовал за ними.

Если бы глаза людей из стойбища Топека могли видеть возвращение стаи на свои прежние охотничьи угодья, мольбы о спасении и защите вознеслись бы ко всем эскимосским богам. Ибо то, что дьяволы вселились в тела волков, было не таким уж большим преувеличением. Они сами были дьяволами. Голодное бешенство пылало в их сердцах и в красных полуослепших глазах. У многих зверей голодная смерть наступает по извечным законам природы: животное отползает в сторону, забивается в укромный уголок и умирает. Для волка голод – мучительная пытка, жестокий и смертельный яд. Сто пятьдесят злобных тварей, составлявших стаю Быстрой Молнии, бесшумно скользили по снежной равнине под мириадами звезд, под серебристым мерцанием Небесного Сердца, с опаской и подозрением следя друг за другом. В сущности, сейчас они были истинными пиратами – пиратами, перессорившимися между собой, пиратами, подстерегающими малейшую возможность перерезать друг другу глотку. С налитыми кровью глазами, с побелевшими от замерзшей голодной слюны челюстями, они чутко прислушивались к раздававшимся изредка то тут, то там отрывистому рычанию и лязгу клыков, что означало гибель еще одного из их товарищей, павших жертвой слепой ярости и голодного безумия. Не было слышно ни воя, ни визга, ни жалобного стона, когда они пересекали равнину. Движущаяся призрачная орда обессилевших, голодных и изможденных теней, они молча прокладывали свой путь сквозь белое сияние ночи.

Быстрая Молния с каплей собачьей крови – двадцать поколений отделяло его от огромного дога, Скагена. который был его предком, – один сумел избежать голодного помешательства. Да. он был голоден. Он тоже погибал от истощения. Его могучее тело страшно исхудало. Глаза покраснели, и жгучее, страстное желание хоть чем-нибудь утолить постоянный мучительный голод владело всем его естеством. Но дух Скагена спасал его: он не впал в бешенство и не испытывал ненависти к себе подобным. Свойственное собакам отвращение к каннибализму сильно укоренилось в нем. Несколько раз он наблюдал, как стая ожесточенно дралась за кусок мяса во время чудовищного пиршества над трупом своего сородича. Он держался в стороне, только в горле его все чаще и чаще вместо насыщенного убийством и ненавистью грозного рычания слышалось тихое жалобно-скорбное повизгивание. И по мере того как стая приближалась к своим старым охотничьим местам, в нем все сильнее росли таинственные манящие чары хижины белого человека у края ледниковой расселины. Он не забыл то гудящее смертоносное нечто – пулю из ружья О'Коннора, которая пронеслась над его головой. Но инстинкт возобладал над страхом. Вновь он был Скагеном, собакой из далекого прошлого, подсознательно откликавшейся на тепло и свет желтого солнца внутри хижины, на запах дыма и на что-то такое еще. чего Быстрой Молнии, волку, не дано было понять.

Подавив в горле глухой жалобный вой. Быстрая Молния переместился в самую середину стаи, и безмолвные движущиеся тени замелькали вокруг него. Он был гигантом по сравнению с ними. Он не крался и не юлил трусливо на ходу, как большинство волков. Он слышал в белесом полумраке щелканье челюстей и сердитое рычание, встречавшие его, когда он слишком приближался к кому-нибудь из своих соплеменников. Он чувствовал смертельную угрозу в этих звуках, однако не ощущал взаимной враждебности. Очутившись в центре стаи, он решительно повернул на восток. В этом направлении находилась хижина. Не то чтобы его влекла туда какая-либо разумная причина. В хижине для него практически ничего но было, кроме запаха дыма и тусклого желтого света из окна. Смерть, пропевшая гибельную песню над самой его головой, вылетела из нее. И тем не менее он шел к ней; тело его двигалось механически, послушно отвечая импульсам, укоренившимся в мозгу. У границы стаи он остановился и проследил взглядом за последними из голодных теней, проскользнувших мимо него. Затем он повернул на север и на восток. Он ускорил бег. Это была не прежняя скорость Быстрой Молнии, когда он несколько педель тому назад мчался наперегонки с ветром по замерзшей поверхности Бухты Нетопырей. В ею движениях не было больше искренней радости и наслаждения бегом. Мышцы уже не отвечали, подобно живым струнам, на малейшее побуждение к действию. Лапы болели. Нудная, тягучая боль ощущалась между ребрами. Челюсти утратили былую силу и резкость, глаза – живость и наблюдательность, а дыхание уже через полмили быстрого бега стало коротким и поверхностным. Он остановился, задыхаясь. Некоторое время он стоял и прислушивался. Даже на краю голодной смерти он гордо и прямо держал свою могучую голову, и в свете звезд глаза его ярко блестели. Он глубоко вдохнул воздух, впитывая носившиеся в нем запахи. И снова к нему из дальнею прошлого, когда предки его еще знали белых хозяев, явился призрак Скагена. огромного дога, и в пурпурном потоке его дикой волчьей крови победоносно и торжествующе возобладала капля крови собаки. С бдительной осторожностью он проследил направление, в каком удалилась ею гибнущая стая. Он не хотел возвращаться к ней. – по крайней мере, сейчас, – и не хотел, чтобы она последовала за ним. Одиночество давало ему новое, необычное ощущение свободы. Стая удалилась, скрежет зубов и злобное рычание исчезли, и он был рад этому. Воздух был чист, ею больше не наполнял тяжелый и жаркий дух осатаневших от голода диких зверей. Звезды сияли ярко. Впереди лежала ночь, открытая и беспредельная, полная новых обещаний и надежд.

В чем могли выражаться эти обещания и надежды. Быстрая Молния не имел четкого представления. Больше всего он жаждал найти еду. а хижина на краю ледникового ущелья не обещала ему ничего, кроме запаха дыма, света и угрозы внезапной и загадочной смерти. И все же он опять повернул в ее сторону. В течение четверти часа он держался этого направления. Ветер был попутным, и Быстрая Молния дважды за это время останавливался на мгновение, чтобы свериться с ним. Во второй раз он задержался дольше, чем в первый. До него донесся слабый, едва ощутимый запах волка, и он сердито заворчал. Через полмили он снова остановился, и ворчание его на этот раз стало более сердитым и угрожающим. Запах ощущался сильнее, чем прежде, а ведь Быстрая Молния постоянно удалялся от стаи. Он прибавил скорости, и в нем начало расти гнетущее раздражение. Ветер был для него открытой книгой. Ветер содержал в себе все необходимые сведения, и он сообщил Быстрой Молнии о том, что там. в ночи, скрываясь от его глаз, кто-то настойчиво преследовал его.