Быстрее империй
Шрифт:
— Да нет, вроде бы зимняя.
— Ну хорошо. А кроме олимпиады?
— Не припомню.
— В том-то и дело! Новости, как правило, сообщают о катастрофах, а катастрофы обходят Ванкувер стороной. В Мексиканском заливе бушуют ураганы, на западе Тихого океана — тайфуны. По ту сторону Скалистых гор свирепствуют торнадо или ледяные дожди. На юге засухи, лихорадки, гремучие змеи, землетрясения, на севере индейцы, холода, цинга, вулканы и тоже землетрясения. Сейсмическая активность вообще окольцовывает весь океан. Трясёт на всех его берегах. Но есть одно исключение. Ванкувер. Что-то здесь не так с тектоническими плитами. Оазис своего рода.
— И от цезаря далёко и от вьюги, — процитировал к моему величайшему изумлению Тропинин.
Как-то не очень увязывался Бродский с Лёшкиным патриотическим имиджем. До сих пор если он что и цитировал, то кинофильмы, а то и вовсе рекламу. Причем не клёвую, вроде «Звезду Суворову Алекстандру Васильевичу», а какую-то мутную про электрические приборы. Сейчас Лешка, похоже, настроился на лирический лад. Диссидентскую поэзию вспомнил. А может это я на него влиять стал?
— Я вот чего подумал, — сказал он. — Если нас двое сюда попали, в это время я имею в виду, то отчего бы таких людей не оказалось больше?
— Логично, — ответил я и напрягся.
Это была очень зыбкая тема для разговора. Вроде политики.
— Если бы мы сумели найти их, то насколько увеличились бы наши возможности? Представь себе, что среди них могут найтись специалисты, скажем, в химии. Или в механике. У каждого в голове наверняка застряла куча всевозможных полезных знаний.
— Возможно, — осторожно согласился я.
Понятно куда клонил Лёшка. Найти товарищей по несчастью хочет, это понятно. Любопытно, каким образом?
— Я думаю надо дать им знак, — пояснил Лёшка. — Такой, какой пропустили бы мимо ушей местные обитатели, но какой сразу привлёк бы внимание наших современников.
— Знак? Что ж…
— Например, опубликовать в газете цитату из Толкина, или кого-то ещё из великих, или нарисовать где-нибудь серп и молот. Ну, что-то такое, бросающееся в глаза знающему человеку, но непонятное для непосвящённых.
Идея была красивой. Кажется, в «Дне Триффидов» зрячие подавали своим знак — прожекторный столб в небо. А бедняги ослепшие его не видели. Но я подумал, что опубликуй мы серп с молотом, у нас куда больше будет шансов встретить специалистов не в химии, а в иной области знаний. В области слежки там, проведения допросов в усиленной технике, или чего похуже.
— Знаешь, мы и с тобой-то с трудом понимаем друг друга, — заметил я. — А если сюда навалятся желающие перекроить мир по собственной мерке, одни по Толкину, другие по серпу с молотом? Мы просто увязнем в грызне.
— Не хочешь делиться властью? — усмехнулся Тропинин.
— Не хочу превращать мечту в окрошку, — сформулировал я. — Те, кому интересна именно Америка, и так окажутся здесь. Если их тут нет, значит, таковых нет в принципе, или они занимаются другими делами. Вот и пусть себе занимаются. А то, узнав, что у нас всё на мази, навалятся любители халявы.
— Точно, — усмехнулся Тропинин. — Уселся на мешке свободы и не желаешь делиться.
У меня были аргументы и посерьезней.
— Хорошо, сказал я приглушенным голосом. — Тогда подумай вот о чём. Ведь это не мы найдём кого-то, это нас по твоей милости найдёт всякий, кто пожелает.
Например, какая-нибудь полиция времени.— Ты же не верил в её существование.
— Но меня же забросили сюда какие-то гоблины? — возразил я. — Так что ничего нельзя исключать.
Корабли изредка обменивались знаками. Свод наших сигналов был, наверное, самым кратким в истории флота. Красная тряпка означала проблему и необходимость сближения, но пока все давали отмашку белой, а значит нужды в переговорах не возникало. Все кто мог мне понадобиться в пути, штаб и туземная гвардия присутствовали на флагмане. Флагманом, понятно, стал «Онисим». Окунев иногда украдкой поглаживал затёртые до блеска перила фальшборта. Он любил старый галиот.
— Прощаешься? — как-то спросил я капитана.
— Почему? — дёрнулся тот. — Старик ещё побегает, не сомневайся. Заменим кое-где обшивку, мачты, такелаж. А набор крепкий, лет десять ещё выдержит.
— Не хотелось бы потерять его. Легенда можно сказать. Давай, когда город поставим, вытащим кораблик на берег и установим на набережной как памятник.
Подобной блажи товарищ понять не мог. Памятников в России пока что не ставили. Тем более кораблям. Разве что ботик Петра где-то гнил в сарае. Вот и всё наследие.
— На земле он быстрее рассыплется, — возразил подошедший Березин и не удержался от похвальбы. — А неплох, мудрёнть, получился кораблик-то!
— Неплох, — согласился я. — Вот и остальные бы так.
— Ну, так! — усмехнулся Березин. — Кабы, мудрёнть, без спешки строить, да дерево подходящее найти. Дело-то нехитрое.
— Будет тебе дерево, — пообещал я. — Получше охотского. А вот чтобы «без спешки» не обещаю.
Мы все же чуть не наткнулись на острова Королевы Шарлотты. Несмотря на дождь, ограничивающий видимость, вовремя заметили и постарались обойти их в достаточном удалении, чтобы не привлекать внимания обитателей. Это была уже территория индейцев хайда. Их нрава я не знал. Но они на своих быстрых каноэ вполне могли опередить флотилию, предупредить родичей или торговых партнеров на других островах, а те, в свою очередь, подготовиться к встрече, чего я всячески стремился избежать.
Потому когда установилась ясная погода, мы наблюдали с палубы только вершины гор, а желающие увидеть чуть больше залезали на ванты, на марсовую площадку и даже пытались взобраться на хлипкую стеньгу, пока Окунев, опасаясь за целостность такелажа и рангоута, не прекратил экскурсии грозным рыком.
Острова Королевы Шарлотты своеобразный монетный двор северо-западного побережья. Здешние раковины, прозванные цуклями, считались среди индейцев самой твёрдой валютой. Эти земли были последними «некогда» принадлежащими русским. Их утратили гораздо раньше Аляски, так и не успев заселить, освоить, поставить селение, а потом они отошли Канаде.
Дальше к югу лежали вовсе чужие территории. И это было ещё одной причиной, заставлявшей трепетать в предвкушении сердце. Ванкуверу предстояло стать первой землёй, которую мы приберём к рукам вопреки исторической предрешённости. Только осев там раньше англичан и испанцев, я поверю, что историю удалось повернуть, перекроить, что в партии, которую мы разыграли с гоблином в средневековом Пскове, появилось решение. Что я не какой-нибудь шар в этой игре, но рука, его бросающая.
В некотором смысле высадка на Ванкувер должна была стать моментом истины.