Быть или казаться?
Шрифт:
Впрочем, однажды Паустовский и Фраерман рассердились. Мы обедали на берегу у костра. Ели гречневую кашу, поджаренную с салом и луком по рецепту Константина Георгиевича. Он рассказывал, что такую готовили в чумацких обозах, которые везли когда-то через украинские степи соль и рыбу. Каша была вкусная, а хлеб — не очень. Он зачерствел. Дежурные принесли из ближайшей большой деревни свежий. Купили в пекарне. Он выглядел и пах так, как выглядит и пахнет только что выпеченный в печи деревенский хлеб. Дежурные нарезали его на большие ломти. Один из нас потянулся за свежим хлебом и бросил на землю недоеденный кусок черствого.
Паустовский и Фраерман хмуро переглянулись. А потом Константин Георгиевич негромко сказал, что с
— И было доверие: если бросаешь недоеденный хлеб, значит где-то твой близкий голодает…
А больше они ничего не сказали. Но то, что сказали, запомнилось и помнится до сих пор. Как многое другое, что узнали мы от них в этом недолгом путешествии. О природе. О людях. О книгах.
Каждый из нас, взрослых, во всяком случае многие, могут одарить детей — и своих и чужих, — а какие дети чужие? — так, как одарили нас когда-то Паустовский и Фраерман. Чтобы одарить детей чем-то, что запомнится на всю жизнь, не нужно быть писателем. Вовсе нет. Это может каждый, стоит захотеть.
Под окнами нашего дома спортивная площадка. Ребята гоняют на ней мяч. Часто с ними подолгу играет взрослый. Он не снисходителен к ребятам, не притворяется, что ему интересно с ними. Он действительно увлечен. Носится среди ребят, самоотверженно падает на землю, ловя мяч, радуется хорошему удару, ужасается, когда промажет. Он не командует игрой. Участвует в ней на равных. Но когда он на площадке, игра обретает осмысленный характер. Мяч и шайбы уже не просто гоняют по невесть каким правилам, а разыгрывают элементы волейбола, футбола и хоккея. Принимают всех, кто хочет. Играют азартно и дружно. И еще одна особенность у площадки, когда здесь этот взрослый участник, — с нее доносятся смех, веселые возгласы, но никогда не звучит брань, которая, чего греха таить, в другие дни тут бывает слышна.
Пройдут годы и десятилетия. Когда-нибудь сегодняшние мальчишки вспомнят улицу, на которой росли, вспомнят спортплощадку. Непременно вспомнят взрослого, приходившего играть с ними. Добрым словом вспомнят его веселое дружелюбие, необидные подначки, неназойливые советы, Он подарил им много часов своего времени. И нечто большее. Внес в их среду талант радости и дружелюбия, привычки человека, воспитанного в коллективе, умеющего жить в коллективе, по-настоящему компанейского.
Но разве только их он сделал богаче?
Когда Паустовский и Фраерман отправлялись с нами в наше путешествие, у них позади уже был огромный опыт двух войн — первой мировой и гражданской, потом годы работы, потом далекие скитания по крайнему Северу у Фраермана, по берегам Карабугаза и Карелии у Паустовского. За коротким путешествием с нами последовали другие дороги мирного и военного времени. Но когда я встречался в послевоенные годы с ними обоими, они неизменно вспоминали десять дней на Десне. Вспоминали, как нечто важное. Это путешествие бесконечно много дало нам, но оказывается немало дало и им.
Незнакомец на спортивной площадке у нас под окном многое дает детям, с которыми вместе играет. Но немало получает от этого общения и сам. В какой оздоровительной группе сверстников, среди каких «бегунов от инфаркта» провел бы он так весело, с таким азартом, с такой отдачей эти часы? Где бы он еще мог так раскованно и естественно вернуться в собственную юность?
Почти каждый вечер у меня в дверях звонит звонок. Появляется наша маленькая соседка. Она учится в школе с расширенным преподаванием немецкого языка. Приходит, чтобы я проверил, как она приготовила уроки. Когда-то преподавание немецкого языка было моей специальностью. Давно уже я не занимаюсь этим делом, но языка не забыл. Я поправляю произношение моей соседки, проверяю, как она переводит, как запомнила слова, как написала упражнения. Она старается: вначале приносила четверки,
потом пошли пятерки с минусом, теперь одни пятерки.Чем я полезен моей соседке, ясно. Но эти уроки оказались интересными и для меня. Я никогда не преподавал детям. Все приходится объяснять совсем по-другому, чем объяснял взрослым. Искать способы. Моей соседке, кажется, интересно заниматься со мной. А мне интересно заниматься с нею. Так же как интересно играть с другим соседом — пятиклассником в шахматы или беседовать с ним о кактусах. Как интересно переписываться с девятиклассником, живущим в другом городе. Интересно общаться с детьми, подростками, молодежью.
Мне жаль взрослых, которые, когда они видят детей, изображая интерес, которого нет, спрашивают: «Как учишься?» и «Кем собираешься стать?» Удивительно ли, что дети не любят поддерживать общения на такой основе! Мы взрослые тоже не обрадовались бы, если бы нас для первого знакомства спросили: «Как справляетесь с работой?» и «Удалось ли вам стать тем, кем вы собирались?» Чего ради, впервые увидев человека, пускаться с ним в такие откровенности?
Я имел счастье не раз видеть среди детей Корнея Ивановича Чуковского. Он был тогда уже очень стар. Но едва у него на даче или в детской библиотеке, им созданной, появлялись дети, он немедленно вступал в общение с ними: читал им стихи, рассказывал сказки, показывал картинки других детей, затевал игры и хороводы. Его обществом дети упивались. Но и он был счастлив с ними. Скучал, когда долго не видел детей. Ему тогда и работалось хуже, и настроение у него портилось.
В газетах и журналах встречаешь разные советы, как сберечь здоровье и продлить жизнь. Мне думается, что один из самых надежных открыли флагманы нашего плавания по Десне, незнакомый мне человек со спортплощадки в нашем дворе, старый поэт и сказочник Корней Иванович Чуковский. Одарите детей радостью! И вы одарите не только их, но и себя.
Что для этого нужно? Прежде всего действительный интерес к детям. Сыграть его невозможно. Другом детей нельзя казаться. Им можно только быть, оставаясь самим собой. Не пригибаясь к детям, не подлаживаясь к ним. И не боясь того, как на это посмотрят окружающие. Ну сочтут вас, взрослого, который увлеченно — не по службе, не выполняя «нагрузку», занимается детьми, чудаком. Пусть сочтут! Быть таким чудаком не так уж плохо. Более того, прекрасно!
В запущенном подвале огромного дома вскоре после войны появился пожилой человек: очень худой, в выцветшем, штопаном и перештопанном офицерском кителе, латаных сапогах. Звали его Иван Константинович. Он получил в этом доле комнату в коммунальной квартире. И те, кто побывал в его комнате, говорили, что она заставлена ящиками, из которых он постепенно достает книги и что книг там видимо-невидимо. Был у него еще старенький патефон довоенного производства. Мебелью служил топчан да две табуретки.
В этой комнате он только ночевал. Все остальное время проводил в подвале. Вместе с дворовыми ребятами, с которыми подружился, вытаскивал из подвала десятилетиями копившийся там хлам. Все, что можно было использовать: старые садовые скамьи, колченогую витрину, разваливающиеся полки, шкаф без дверец — ребята под его руководством отмывали от грязи, чинили, красили. Потом в подвале появился огромный стол, выброшенный кем-то на помойку.
Когда я побывал там, первоначальный период был уже позади. Подвал стал читальней. Иван Константинович перетаскал с помощью ребят туда почти все свои книги (хотя ему говорили: это безумие — книги пропадут!). Подвал был музыкальной гостиной — на тумбочке стоял старый патефон, и можно было слушать охрипшие, но все еще прекрасные пластинки с довоенными записями Лемешева, Норцова, Козловского, Рейзена, Барсовой. Подвал был игротекой — во всех углах возились с игрушками малыши. Подвал был художественной студией — здесь рисовали и лепили… И душой всего этого был Иван Константинович.