Быть любимой

Однако вся банкетная публика лишь обалдело созерцала содрогавшуюся в конвульсиях и начавшую синеть Гапову и суетящихся вокруг нее девчонок.

— Перестаньте вы ее колотить! Это не поможет! — вдруг рявкнула Нина и стала тоже вылезать из-за стола.

Подойдя к Ирине, она широким жестом отмела орущих от ужаса коллег, зашла Гаповой за спину, обхватила ее на уровне живота и пару раз резко поддала ей под дых замкнутыми в кольцо руками. Ирина издала утробный звук, перестала дергаться в кашле, и через секунду ее лицо обрело свой обычный оттенок.

— Ну и тощи же вы, Ирина, ей-богу, — досадливо произнесла Нина, возвращаясь на место и потирая оббитые о гаповский скелет кисти. — Опереть удар не на что. Худых спасать труднее — ребра поломать можно. Хотя… Лучше выжить со сломанными ребрами, чем помереть с целыми.

Ирину тоже усадили за стол, напоили водой без газа, отругали и пожалели. Потом все выпили за общее здравие.

Случай был многократно пересказан со всеми подробностями и немало способствовал Нининой популярности. На следующий день Гапова принесла ей коробочку вишни с ликером — «за спасение жизни». Нина, как обычно, пожала плечами, конфеты положила на общий стол в отделе и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Если исходить из контекста вчерашнего происшествия, то на моей совести не одна спасенная человеческая жизнь, а штук пять-шесть. Это если не считать того, что я сдала около двадцати литров крови, которыми можно было спасти еще трех больных, подключенных к аппарату «искусственные сердце и легкие»…

— А вы что — донором были? — почтительно спросила Ирина.

— Ага, — легко ответила Нина и показала внутренний сгиб локтя, который весь был покрыт десятками меленьких шрамиков от медицинской иглы. — Спасти меня от обвинения в наркомании может только то обстоятельство, что наркоманы до моего возраста просто не доживают.

— Ну что вы, — также почтительно ответила Гапова.

Недели через три Ирина, как-то странно съежившаяся в кресле, рассказала, что ее одноклассник, женатый на ее же однокласснице, будучи в деловой поездке в Испании, поперхнулся и помер от удушья прямо в ресторане, на банкете в честь удачно заключенной сделки, и тридцативосьмилетняя вдова срочно оформляет визу, чтобы выехать в Испанию за телом…

— Господи, вот врагу не пожелаешь, — сказала Нина и перекрестилась.

С тех пор Гапова стала с Ниной особо почтительна, а Нина вроде бы и не считала, что Гапова ей чем-то обязана. Хотя, если та долго не заходила в отдел, справлялась, что это там с Ириной. Свете это очень нравилось, хотя, если б это была не Нина, то она, наверное, ревновала бы подругу. Главное, чтобы отношения увеличивали количество любви, окружавшее саму Свету…

А Гапова года три не могла даже смотреть на белый хлеб…

Так, в разных делах, междусобойчиках, авралах и творческих простоях, размолвках и примирениях, прошла пара лет. Ушли в другие, частные фирмы бывшие Светины возлюбленные Машин и Силенков. Ловя слухи об их новых окладах по нескольку тысяч долларов, Света фантазировала, что кто-то из них, даже не особенно важно кто, пригласит ее к себе — пусть даже простым переводчиком, но на хороший оклад.

Она звонила им, желая напомнить о себе, но приглашения не последовало ни от одного.

В их отделе появился четвертый человек — референт. Случилось это так.

В один прекрасный момент Нина наотрез отказалась ходить по посольствам и стоять там в километровых очередях за визами, сказав, что это не ее работа, и вообще, хватит — найдутся и помоложе, нечего в офисе задницы плющить. Света обиделась и сказала, что с ней не разговаривает. Нина хмыкнула особенно громко и витиевато выразилась в том смысле, что вполне обойдется без разговоров с людьми ниже себя по уровню образования, потому что общение с таковыми ее интеллектуально не обогащает.

Света попробовала отправить в поход Лену, лузгавшую семечки перед телевизором, но получила еще более решительный, чем Нинин, отказ — как же, дочка Луценко по посольствам ходить будет! Ни ногой! Фигушки!

Света обиделась совсем, но ее из этого блаженно-болезненного и упоительно-тягучего состояния вывела сама Лена, сказавшая, что, уходя с работы, Нина забрала из своего шкафа, где, помимо служебных, стояли ее собственные словари и пособия, несколько книг.

— Ну и что? — не поняла Света. — Пусть берет, раз это ее.

— Ты, Евсеева, дура, причем полная, окончательная и бесповоротная, — в очередной раз решительно констатировала Лена. — Увольняться она собралась! Вещи забирает! Поняла?! Делай что-нибудь, дубина! Уйдет она — уйду и я! С кем останешься, идиотка?! Кто это все ворочать будет?!

Свету это обстоятельство не устраивало в корне, потому что ей совершенно не хотелось заниматься всеми теми вещами, что сейчас делала Нина. Да и кто знает, как посмотрит на «отдел» из двух человек новый директор — возьмет да и расформирует. И сядет она с Леной рядом за простого переводчика, только не за тысячу долларов, отнюдь… Пиши пропало начальничий оклад и премии… А если уйдет и Лена, этот кошмар станет абсолютно неизбежной реальностью…

На следующее утро Светлана написала докладную, чтобы Нине выдали премию за выполнение дополнительной, сверх служебных обязанностей, работы. А Павел Никанорыч Пеструх, один из замов, в ответ на ее доверительную устную жалобу присоветовал попросить у Анны Павловны какую-нибудь девочку из цеха, пообразованнее, пошустрее, и перевести ее в международный отдел каким-нибудь секретарем или делопроизводителем — пусть бегает по фирмам и посольствам.

Света так и сделала. Через несколько дней Анна Павловна привела к ним в отдел некое русоволосое существо от силы тридцать восьмого размера в диаметре, со слегка раскосыми зеленоватыми глазами и ангельской улыбкой. Выпадали из этого облика только великоватые для такого эфемерного создания костлявые крестьянские руки. Анна Павловна представила девочку взрослым дамам как Машу Дебранову и величественно удалилась.

Маше, выглядевшей лет на пятнадцать, было двадцать четыре года, и она училась на первом курсе платного языкового вуза. В фирме Маша проработала пять лет, придя из ПТУ. Родители были из простых: отец — шофер, мать — мелкая служащая. Девчонки поспрашивали Машу о том о сем и отпустили работать.

Едва за ней закрылась дверь, Нина обратила на коллег притворно-осоловелый взгляд и спросила якобы заплетающимся языком:

— Я чей-то не поняла — а что это вообще было?! Откуда на нашей помойке этот цветочек-ангелочек?

Света сидела какая-то разомлевшая, а Лена с ходу начала хвастаться, что, мол, только у ее мамки такое найти и можно. У Луценко — только штучный товар.

— Теперь понятно, почему она вас к себе не взяла, а Евсеевой подсунула, — не упустила возможности съехидничать все еще злившаяся на их лень и неподъемность Нина.

Ради приятного события Света с Леной решили на ее слова не реагировать, тем более помнили недавний эпизод, когда Анна Павловна зашла в отдел, будучи не в духе, и застала их с кофе за просмотром бразильского сериала, а Нину — за переводом у компьютера. Луценко обругала бездельниц и сказала, что, доведись ей, она бы их обеих выгнала с фирмы в шею, а Нину оставила или, лучше, забрала бы к себе.