Быть отцом! Звездные папы о своем родительском опыте

– У вас младшая сестра. Наверное, приходилось о ней заботиться?

– У нас есть такая семейная шутка: я говорю про свою сестру, что это человек, лишивший меня детства. В год я стал «взрослым», потому что мама была беременна и все мои «хочу на ручки» пришлось отставить. Но я что-то не припомню, чтобы приходилось как-то сильно заботиться о сестре, когда она родилась. Вот потом, когда она в школу пошла, я уже был таким записным отличником и пытался ей помогать. Но поскольку для школьного учителя у меня не хватает одной из базовых характеристик – терпения, мои объяснения всегда плохо заканчивались. Для сестры.

А еще у нас было такое правило: она младше, она девочка, значит, ей больше прощается. Помню, она мне как-то сказала в порыве нелепого откровения: «Что ты думаешь, я всегда по-настоящему плачу что ли? Да мне заплакать ничего не стоит. Вот, смотри!» – и стала рыдать. С тех пор, когда она плакала, я ей не верил и какие-то даже тумаки отвешивал, считая, что ей не больно, и маме говорил: «Не верь! Она притворяется!»

– Это никак не повлияло на ваше отношение к женщинам в будущем?

– Отношение к женщине складывалось из того, что я видел вокруг – у родителей, у их друзей. Мама и папа родились еще до войны, выросли в деревне на Украине, воспитывались в окружении людей еще дореволюционных, в среде которых были уважение к возрасту, к традиции, к вековому укладу жизни. Мы в детстве все это видели.

Помню, мы были на границе того возраста, когда мальчишки начинают здороваться за руку. И это было так сильно, значимо, когда взрослый подает тебе руку. Мы пришли как-то с другом к нам домой, зашел папа, протянул другу руку, а тот не поднялся с места. И папа ему так спокойно, улыбаясь, сказал: «Когда здороваешься, надо вставать». Я тогда обиделся даже, что он моему другу выговаривает, а он засмеялся и сказал: «ты позже поймешь».

– Получается, ваше воспитание – оно, скорее, из семьи, да? Не улица, не школа вас воспитала, а именно семья.

– И да и нет. Семья не может не воспитывать. И даже если она этого не делает, то это тоже воспитание – только со знаком минус. Улица? Я там играл в футбол, в хоккей. Как все.

У меня по жизни было три учителя. Первым стал дядя Слава. В седьмом классе я начал интересоваться философией. Товарищ дал мне «Историю философии» Фейербаха, почему – сейчас уже не скажу. Может быть, ничего другого не было. Я прочитал и сказал маме: «Мне нужны еще такие книжки». Вот тогда она и познакомила меня со своим коллегой, учителем физики, в тот момент работавшим в школе при колонии. У него была огромная библиотека, и он всерьез интересовался философией. С моего седьмого по десятый класс не было недели, чтобы я не бегал к нему поговорить. Мы часами ходили туда-сюда по аллеям возле нашего дома и вели беседы. Он был моим Сократом.

Меня дядя Слава привлекал еще тем, что он был не кабинетным ученым, а настоящим философом по жизни. А еще я впервые встретил человека, у которого в жизни произошло коренное перерождение. Молодость свою он прожил настолько бурно, что балансировал уже где-то на грани тюремного заключения. Но в один день проснулся и подумал: что я делаю, почему?! И изменился. Люди, которые знали его в юности, просто глазам своим не верили. А те, кто узнал дядю Славу уже другим, не верили его рассказам о прошлом, пока он не показывал татуировки, которых очень стыдился и прятал под длинные рукава рубашки и циферблат наручных часов.

Знаете, есть такой стереотип: либо ты футболист, либо скрипач. Если футболист – то троечник, если скрипач – то слабак. А дядя Слава был физик, философ и человек, которому не страшно ходить по ночам по темному городу. Он очень серьезно занимался спортом и шутил: «Что хулиганов бояться? Пусть они боятся!» Мы с ним вели сократические беседы и иногда вместе бегали по утрам. Меня поражало, что один человек мог столько всего в себя вместить! Вячеслав Николаевич и сейчас преподает в Кустанае.

«Семья не может не воспитывать. И даже если она этого не делает, то это тоже воспитание – только со знаком минус.

– А другие ваши два учителя, это кто?

– В Москве, в институте у меня сразу появилась любимая кафедра и любимый учитель – Юрий Павлович Вяземский. Это мой научный руководитель диплома и диссертации, ведущий программы «Умники и умницы», писатель и очень близкий мне и всей нашей семье человек.

С ним знакомство произошло задолго до личной встречи. Еще в школе я прочел книгу Юрия Павловича Вяземского «Шут» и посмотрел снятый по ней одноименный фильм Андрея Эшпая. Книгой я бредил.

Я очень многому научился у Юрия Павловича, в том числе каким-то поведенческим вещам, которые считаю крайне важными. Скажем, он всегда встает, когда в комнату входит женщина, и также всегда встает, когда она выходит. Кто сегодня соблюдает эти правила, особенно в рабочей обстановке?

А третий мой учитель – отец Герман (Подмошенский), который когда-то вместе с отцом Серафимом (Роузом) создал православную общину в США. Я познакомился с ним, когда учился в Америке, и он до самой своей смерти в 2014 году играл очень большую роль в моей жизни.

Однажды в беседе отец Герман сказал: «если женщина плачет, это никогда не бывает просто так». То есть всегда есть причина, и, если тебе она непонятна, это вовсе не значит, что ее нет. Поэтому, если жена обижается, значит, все-таки я сделал что-то не так.

– У вас счастливая семья?

– У меня нет ни одного основания, чтобы ответить отрицательно. Но понятие счастья – оно такое размытое. Мне долго казалось, что оно все приземляет как-то, занижает. Счастье – это все живы-здоровы, много денег, отдых, веселье и прочее. А потом я обратил внимание на то, что в русском переводе Библии нет призыва «будьте счастливы», а там сказано «всегда радуйтесь». И у нас, безусловно, радостная семья.

Один из вариантов перевода греческого слова «блаженный» – «счастливый», и получается, что все критерии счастья даны в Нагорной проповеди: блаженны нищие духом… До этих высоких критериев мы не дотягиваем, но в нашей семье присутствуют и радость, и любовь.

«Родители для меня – безусловный пример любви. Это не значит, что у нас была какая-то нереально идеальная семья. Всякое бывало, но мы жили в атмосфере любви.

– А есть какой-то секрет, какое-то, может, правило, которое помогает сохранить крепость семьи?

– Секрет тут только один – любовь. Другое дело, что это такой несекретный секрет. Помимо лучшего из всего, что когда-либо было написано человеком о любви, а именно слов апостола Павла из Первого послания Коринфянам о том, что любовь «долготерпит, милосердствует, не ищет своего», мне нравится еще одна фраза Пришвина. Я прочитал ее еще в школе: «любовь – это неведомая страна, и мы все плывем туда каждый на своем корабле, и каждый из нас на своем корабле капитан и ведет корабль своим собственным путем». Конечно, если придраться к метафоре, можно сказать, что вообще-то есть принцип движения кораблей. Но я считаю, что любовь исключает всякие алгоритмы. Сколько у меня друзей, столько у них историй: как встретились, как поняли, что это их человек, как живут.