Быть русским в России

Думаю, я уже насторожил тех, кто испытывает трудности с самоидентификацией или же признает право на обострённое национальное чувство только за своим племенем. Среди подобных граждан больше всего алармистов, воспламеняющихся при малейшем намёке на русский вопрос. Не волнуйтесь, друзья, автор – не русский националист, а скорее русский заботник – есть у Даля такое хорошее словцо. И заметки эти написаны именно с позиций русского заботника. Поверьте, таких заботников немало по всей стране и за рубежами. Я, к вашему сведению, прилежно выполняю совет Гоголя литераторам – «проездиться по России».

Недавно, кстати, на Всемирном конгрессе русской прессы в Минске (для Николая Васильевича это была тоже, извините, Россия, точнее, Российская империя), одна журналистка, лет двадцать назад вышедшая замуж в Канаду, задумчиво заметила: «Странно, но здесь с трибуны почти не звучит слово «русский», разве только с какой-то иронией. Если бы у нас с такой интонацией произнесли слово «французский», был бы скандал… Они разве не понимают?» «Нет…» – «А почему вы им не объясните?» «Да всё как-то не соберёмся…» – вздохнул я. Почему желание быть, называться русским вызывает у некоторых компатриотов иронию, сарказм, а иногда и раздражение? Почему мы должны быть русскими по умолчанию? Может, пора объясниться и объяснить, что нас это не устраивает?

Что с нами не так? Мы древний, героический, более того – государствообразующий народ Отечества. Русские оставили в мировой истории грандиозный след. Задаться в эфире вопросом «кто такие русские и есть ли вообще такой народ?» – может разве что телевизионная дура, которой мускулы, ворочающие языком, давно и окончательно заменили мозги. Серьёзные люди, принадлежащие к иному роду-племени, такого себе никогда не позволят, но и они напрягаются, заслышав «русскую тематику». Отчего? Почему озабоченность русского человека судьбой своего народа режет слух? Ведь мне же не режет слух, если, скажем, якут тревожится о сохранении своих языка, обычаев, генофонда, наконец. Я рад, если, допустим, человек, чьи предки сто лет назад вышли из Эривани, живёт в Москве, говорит только по-русски, но продолжает считать себя армянином. На здоровье! Эта верность своему роду-племени может вызывать только уважение.

Но едва заходит речь о проблемах именно русского, а не российского народа, в глазах иного «нетитульного» компатриота загорается тревога: а я как же? С ближними соседями совсем беда. Того же латыша, к примеру, начинает бить озноб, как будто слово «русский» – это «сигнальная ракета», следом за которой через границу пойдут танки. С чего вдруг? Мы – не вы. У нас никогда правящий класс не был однородным по крови, наоборот, периодически возникали недовольства обилием «неруси» вокруг престола или политбюро. Одна из претензий декабристов к правящей династии заключалась именно в том, что она «немецкая». Но об этом вспоминать неполиткорректно. В России никогда, с призвания Рюрика, не было этнократического государства, как сейчас в Латвии. При советской власти никто не искоренял латышский язык, наоборот, развивали, как умели, а умели мы это лучше, чем шведы и немцы, владевшие Балтией прежде. И вот русский язык теперь в Риге изводят, хотя он родной для половины населения миниатюрной державы. Откуда такой алармизм, такая реакция на всё русское? Что с нами не так? Почему межнациональная политика у нас и при царях, и при коммунистах, и сегодня замешана на некоей странной «русобоязни»? Давайте разбираться.

2. «Коренизация» и искоренение

Итак, читатель, продолжим наши рассуждения о том, почему в России неловко быть русским. Тут нам не обойтись без экскурсов в историю – сначала в послереволюционную, но доберёмся и до царских времён. После Октября победители взяли в межнациональной политике курс на «коренизацию». Суть её заключалась в том, чтобы каждый из больших и малых этносов бывшей империи обрёл все признаки цивилизованного народа. Бесписьменные племена получили алфавиты, срочно обучались коренные кадры для управления, культуры, науки, образования. Крупные и средние по численности народы (большинство впервые) обрели государственность – союзную или автономную. Даже на уровне деревень и аулов старались соблюдать национальное представительство. Народы получали новые имена, восходящие к их самоназваниям, более соответствующие традициям. Обидно же слыть самоедом лишь потому, что тебя так назвал острый на слово русский землепроходец, шедший «встречь солнцу». Теперь мало кто помнит, что до революции казахов называли киргизами, азербайджанцев – татарами, а марийцев – черемисами. Цель, по-моему, хорошая.

Плохо другое: для самого многочисленного народа империи наступало время искоренения. Упразднили привычное при царе-батюшке имя «великороссы». Видимо, первая часть этого сложносоставного слова казалась кому-то чересчур амбициозной, намекающей на великодержавность, которая, судя по протоколам и стенограммам пленумов-съездов, была самым страшным большевистским ругательством. Великороссов, ставших русскими, (из этнонима «русский» официально вычленили «малороссов» и «белорусов») объявили гнусной опорой трона, вероятной базой реставрации капитализма, черносотенной массой и привилегированными надзирателями в разрушенной «тюрьме народов». Ни больше ни меньше, хотя за кем могли надзирать мои предки – рязанские хлебопашцы? Исключительно за судьбой посевов в непростых природных условиях русской равнины.

Бухарин в 1923 году на XII съезде партии говорил, что русский народ «должен купить себе доверие прежде угнетённых наций». Как? «Побыть в более низком положении по сравнению с другими нациями». О каких прежних привилегиях велась речь, трудно понять, ведь основные обременения – воинская и прочие повинности – лежали прежде всего на русских. К слову, налогов «угнетаемые» инородцы платили вдвое меньше, чем «привилегированные тюремщики». А когда дехкан попытались послать на германскую войну, началось мощное среднеазиатское восстание 1916 года. В тягловом и военном смысле русские на самом деле были опорой трону, как потом и политбюро.

Увы, такова была изначальная установка. Ленин в знаменитой статье «О национальной гордости великороссов» в 1914 году писал: «Экономическое процветание и развитие Великороссии требует освобождения страны от насилия великороссов над другими народами». Впрочем, вождь видел в нас не только плохое: «Мы полны чувства национальной гордости, ибо великорусская нация тоже создала революционный класс, тоже доказала, что она способна дать человечеству великие образцы борьбы за свободу и социализм, а не только великие погромы, ряды виселиц, застенки, великие голодовки и великое раболепство перед попами, царями, помещиками и капиталистами». Любопытно, что еврейских погромов на землях Великороссии вообще не было, но у политической публицистики свои законы.

Кстати, конспектируя эту статью в школе и плохо зная родную историю, я всерьёз воспринимал обличительный пафос знаменитой работы Ленина, даже испытывал чувство вины перед моими нерусскими одноклассниками, именно на таких невежественных читателей и была рассчитана статья. Интересно, что в той же стилистике и с теми же передёргиваниями фактов писалась и перестроечная публицистика, только вместо «шайки Романовых», попов и капиталистов фигурировали политбюро, номенклатура, коммунисты… Без видимых изменений в оценках из большевистской в перестроечную публицистику перекочевали только черносотенцы. Не верите? Возьмите номера «Огонька», авторы которого тоже учились в советской школе и конспектировали Ленина.

А вот статью Сталина «Национальный вопрос и социал-демократия» (1913) мы ни в школе, ни в институте не изучали. Зря. Этот партийный текст гораздо взвешеннее и объективнее. Есть там строки, которые сегодня нормандская четвёрка могла бы включить в рекомендации для урегулирования конфликта на Донбассе: «Никто не имеет права насильственно вмешиваться в жизнь нации, разрушать её школы и прочие учреждения, ломать её нравы и обычаи, стеснять её язык, урезать её права…» Особенно беспокоило будущего «кремлёвского горца» проблема «вовлечения запоздалых наций и национальностей в общее русло высшей культуры…» Парадокс послереволюционного периода заключался в том, что тянуть к высшей культуре «запоздалые» народы пришлось «наказанной» нации – русским. В результате в Наркомате национальностей не оказалось даже русского подотдела, хотя остальные народы были так или иначе представлены. А русский отдел Института этнографии АН СССР возглавлял человек по фамилии Рабинович.

Зато на Украине «коренизация» приняла такой размах, что в конце двадцатых годов XX века там запрещалось в учреждениях и даже на улице говорить по-русски. Вам это ничего не напоминает? Кончилось тем, что шахтёры Донбасса обратились в ЦК с возмущением, мол, в их русскоговорящем крае, совсем недавно переданном Украине, газеты выходят только на «мове» – читать нечего. Центр возмутился, нет, не ущемлением прав русских, а тем, что установочная политическая информация не доходит до трудовых масс. В Москве озаботились и сбавили обороты, поснимав с постов наиболее ретивых «украинизаторов». Но процесс уже был запущен, и не только на Украине. В 1991 году СССР был разодран детьми и внуками той самой «коренизации».