Быт русской армии XVIII - начала XX века
Шрифт:
Позументы, однако, подобно пуговицам, являлись «долговечным» элементом обмундирования, и надо полагать, траты на их приобретение не были частыми. О долговечности позументов свидетельствует тот факт, что в лейб-гвардии Конном полку серебряные позументы унтер-офицеров, умерших на службе, поступали в распоряжение полка, их отдавали на Монетный двор «для выжиги» металла, и как-то удалось «выжечь» серебра на 343 рубля, которые поступали в распоряжение полковой церкви. Долго хранились в полковом храме предметы утвари, приобретенной на эту сумму.
Что до гвардейцев, то, если в «рядовых» полках начальство следило за искоренением чрезмерных трат на одежду, в привилегированных полках роскошество в мундирах даже поощрялось, потому что придворная служба, для которой гвардейцы часто привлекались, не только позволяла, но и требовала одежды не просто богато украшенной, но даже сшитой по последней моде. Эполеты с золотыми или серебряными кистями украсили плечи российских обер-офицеров при Екатерине II,
Теперь нам предстоит узнать, где и кем шились мундиры, и документы периода Северной войны свидетельствуют о том, что пошив одежды производился в основном в мундирных канцеляриях. Например, в 1710–1712 годах группой вольнонаемных мастеров-портных (121 человек) было изготовлено 12 552 кафтана, 9358 камзолов, 15 979 епанчей и 1550 картузов. Шитье мундиров оплачивалось так: за кафтан портному платили 15 копеек, за камзол — 8 копеек, а пошив штанов стоил всего 4 копейки. Стоимость же всего мундирного комплекта, включая обувь и амуницию, равнялась в начале века 5 рублям 10 алтынам 4 деньгам и высчитывалась она из 11-рублевого солдатского жалованья, которым располагал рядовой в год, постепенно, примерно по 40 копеек каждый месяц. А во второй половине века мундиры «строились» уже за счет казны.
Доставка мундиров из канцелярии в полки обставлялась строгими правилами. Во-первых, во избежание подмены в пути все мундиры клеймились «государевой» печатью, кроме того, готовая продукция имела еще и клеймо изготовителя или подрядчика, а в некоторых случаях (на кожаных штанах) ставилась и его личная подпись. После клеймения одежда заворачивалась в рогожные циновки, предохранявшие от сырости, готовые кипы перевязывались веревками, концы которых опечатывались, «чтоб из оного каких блуден и чему перемены не учинилось». Кстати сказать, и рогожи и веревки эти никогда не выбрасывались — «тара» или продавалась, давая полковой казне прибыток, или отправлялась в мундирные канцелярии назад.
Транспортировались мундиры в полк на подводах, подряженных в Ямском приказе. Подводчиков снабжали детально разработанной инструкцией, где намечался маршрут следования обоза и говорилось, что «везти нужно денно и нощно с великим поспешением и збережением, а на Москве на помещиковы и ни на чьи дворы с тем вышеписанным строевым платьем не заезжать и остановки никакой не учинить». По приезде к месту назначения мундир сдавался полковым приемщикам, от которых подводчики для подтверждения полной и своевременной сдачи мундира получали «довозное письмо за их приемщиковыми руками». Получив «довозное» письмо, подводчики должны были отправляться в обратный путь незамедлительно, по дороге ни к кому не заезжать, а по прибытии в Москву сдать письмо начальству «безо всякого задержания». Нарушение инструкции влекло за собой суровое наказание: «за то тем подвотчиком от великого государя быть в смертной казни».
Однако уже в годы Северной войны предпринимаются попытки разместить мундирное производство в самих полках, где пошив мог бы осуществляться портными из числа солдат воинской части под непосредственным контролем полкового начальства. Еще в 1714 году был объявлен указ с требованием спрашивать у набранных рекрутов, «кто из них умеют портному и сапожному мастерствам, и отсылать таких в военную канцелярию к строению мундира». Портные из солдат получали жалованье в два раза меньше обыкновенного оклада рядового — всего 50 копеек в месяц, но в середине века им шли и своего рода премиальные, которые назывались «задельными» деньгами и предназначались для восполнения личных затрат портных на приобретение игл, ниток и свечного воска, шедшего на изготовление свечей, так необходимых портным, работавшим в плохо освещенных помещениях. Часть «за-дельных» денег шла в пользу тех военнослужащих, которые были вынуждены заменять на караулах и работах своих товарищей-портных — освобождать последних от полковых обязанностей никто не собирался. «Задельные» деньги не были регулярными дачами, потому что и иглы, и нитки, и воск закупались «к делу» мундиров одновременно с приобретением основного материала — сукна.
В 1718 году была сделана первая попытка полностью передать в полки мундирное производство, но новая система настолько не оправдала ожиданий, что уже в следующем году приказали: «… ради нынешних походов и наступающей кампании (готовились к Персидскому походу. — С. К.) шить мундир по-прежнему в мундирных канцеляриях прежними казенными портными мастерами». Но первая попытка не испугала армейских администраторов, и уже в 30-х годах «мундирные и амуничные вещи готовят в Комиссариате и при полках». Все чаще сукно и другие материалы везут прямо в полки, где ткань перемеривают своими, полковыми, аршинами, железными, «верными», которые с обеих сторон имели клеймо во избежание чьей-либо злокозненной попытки укоротить измерительный инструмент, чему препятствовать должна была еще и толстая медная проволока, вделанная в аршин на всю его длину. Вторая половина века знает основной способ пошива мундиров — при полках, силами полковых портных. Только во время войны портные-солдаты должны были занять свое место в строю, а мундирное производство передавалось гарнизонным мастерам из военнослужащих и лишь в самом крайнем
случае вольнонаемным.С уверенностью можно говорить, что стиль воинской одежды, господствовавший в России (да и везде в Европе, пожалуй), следовал гражданской моде и был далек от того, чтобы исходить из требований удобства. Мода вообще не считается с естественными запросами человека, стремящегося носить практичное, удобное платье. Не считается мода к тому же и с эстетикой — стиль, которому вчера все поклонялись, сегодня кажется уродливым, безвкусным. Прекрасно понимал все это Г. А. Потемкин, написавший в 1738 году: «Красота одежды военной состоит в равенстве и в соответствии вещей с их употреблением. Платье, чтоб быть солдату одеждою, а не в тягость, всякое щегольство должно уничтожить, ибо оно — плод роскоши, требует много времени, и иждевения, и слуг, чего у солдата быть не может». Исходя из главного принципа — одежда служит солдату, а не солдат одежде, — Потемкин подал Екатерине записку, вскоре высочайше утвержденную, и вскоре (1783–1786 годы) большая часть полков российской армии, исключая, правда, гвардейцев и гусар, обрядилась в новую форму, где стиль определялся утилитарным назначением каждой вещи. Что же нового мог предложить всесильный фаворит?
Потемкин справедливо считал шляпу убором негодным — она «головы не прикрывает и торчит концами на все стороны, озабачивает навсегда солдата опасностию, чтобы ее не измять, особенно мешает положить голову и, будучи треугольником, препятствует ей поворачиваться, да и не закрывает также от морозу ушей». И шляпу заменила легкая кожаная каска с двумя суконными лопастями, что прикреплялись сзади и спускались на спину. Эти лопасти в непогоду завязывались спереди на шее.
Не нравились Потемкину и старые кафтан с камзолом — и их сменила просторная куртка, наглухо застегнутая, с короткими полами. Реформатор знал, как ненавистны солдатам лосиные штаны, в которых зимой было холодно, а летом жарко, под которыми невозможно было носить полотняное белье, которые трудно было надевать и приходилось тратить много времени на отбелку и чистку. И в армии появились широкие суконные штаны с нашитыми кожаными крагами, с лампасами.
Не мог не знать Потемкин и то, сколь неудобными были солдатские сапоги с узким, высоким голенищем. И армия обзавелась просторными сапогами с укороченным голенищем. Ноге, обтянутой тонким чулком, в таком сапоге было бы неуютно, и русское войско обрело наконец давным-давно известное в народе приспособление для защиты ног от потертостей, опрелости и других сопутствующих ношению сапог осложнений — портянки. Сам Потемкин знал о преимуществах портянок. «… Портянки, — писал он в своей справке, — пред чулками имеют ту выгоду, что в случае, когда ноги намокнут или вспотеют, можно при первом удобном времени тотчас их скинуть, вытерев портянкою ноги и обвертев их опять сухим уже оной концом, вскорости обуться и предохранить их тем от сырости и ознобу; в узких же сапогах и чулках то учинить никак неможно, которых неудобно скинуть, ни свободно опять надеть нельзя, да и чулки не всегда бывает возможность переменить или высушить, чрез что бедные солдаты, имея беспрестанно ноги мокрые, подвергают себя нередко простуде и другим болезням».
Не обошел вниманием Потемкин и такой больной вопрос, как прическа военнослужащего. При Петре I солдаты носили волосы довольно длинные и свободно распущенные. В анненские же времена были введены пудра, пукли, солдаты, офицеры стали увязывать длинные волосы в косы, которые у рядовых обтягивались черной кожей, а у офицеров шелковой лентой того же цвета. Требовалось носить усы, а те, у кого они не росли, обязаны были приклеивать фальшивые. Потемкина буквально возмущали несвойственные воину прикрасы: «Завивать, пудриться, плесть косы — солдатское ли сие дело? На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то и готов. Если б можно было счесть, сколько выдано в полках за щегольство палок, и сколько храбрых душ пошло от сего на тот свет! И простительно ли, что страж целости отечества удручен прихотями, происходящими от вертопрахов, а часто и от безрассудных!» В самом деле, мода на косы была не только вредна, неудобна, отнимала массу времени, но, кроме того, вводила солдат в дополнительные расходы по приобретению лент, пудры, помады или муки, кваса, сала для придания формы прическе. Потемкин отменял все это — короткая стрижка заменила прежний фасон.
Но удобная потемкинская форма просуществовала лишь до вступления на престол Павла I. Кто знает, какими мотивами руководствовался новый монарх: ненавистью к плодам деятельности любимца своей матери или горячей уверенностью в то, что прусский вариант воинской одежды выигрывает и в аспекте удобства, и в плане красоты? Во всяком случае, немедленно отставляются и каски с лопастями, и куртки, и сапоги с широким голенищем. Армия вновь обрядилась в очень похожие на мундиры Петра Федоровича кафтаны и камзолы, однако павловский устав советовал делать кафтаны «в меру долгие и не короткие», а штаны «не узки, не широки, не долги», так что совсем уж неудобной эту одежду нельзя назвать. Но возвратились к русскому солдату треуголка и ненавистные пукли с косами. Правда, Павел удружил ему тем, что отменил плащ-епанчу и ввел шинель.