Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека
Шрифт:
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Неизвестно, где проходит эта невидимая граница. Где кончается документ и начинается художество? Тынянов: «Не верьте, дойдите до границы документа, продырявьте его. Там, где кончается документ, там я начинаю».
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Это же историческая проза.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Довлатов и Бродский — тоже история. Уже история. Сережа был прав: «После смерти начинается история». Я пишу историческую прозу о современности. Это касается и вспоминательного жанра. По сути, любые мемуары — антимемуары, а не только у Андре Мальро. «Три еврея» — это роман, пусть и с реальными персонажами. В отличие от «Воспоминаний» Надежды Мандельштам, с которыми сравнивал его Бродский. Не согласен ни с Бродским, ни с Довлатовым, ни с тобой. Это ты посоветовала снять вымышленные имена и поставить реальные: не ИБ, а Бродский, не Саша Рабинович, как
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Секрет Полишинеля! Да и кому теперь время заниматься раскрытием псевдонимов твоих героев? Не те времена. А так — под своими именами, с открытым забралом — твои «Три еврея» уже четверть века будоражат читателей — сначала в русской диаспоре, а теперь, наконец, и в метрополии, где одно за другим выходят издания этого твоего антиромана. Под таким шикарным названием у «Захарова» — «Три еврея».
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Спасибо Игорю Захарову и Ирине Богат. Название они придумали. Мое — «Роман с эпиграфами» — ушло в подзаголовок.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Где ему и положено быть — это жанровое определение.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А как же «Роман без вранья» или «Роман с кокаином»? Или «Шестеро персонажей в поисках автора»? Подзаголовки, вынесенные в названия, — жанровая инверсия. Что такое «Портрет художника в молодости»? Название или подзаголовок? А другой мой роман черново назывался «Портрет художника на пороге смерти», но потом я переименовал: «Post mortem. Запретная книга о Бродском». Не о самом Бродском, а о человеке, похожем на Бродского. Единственная возможность сказать о нем правду. Очистить образ Бродского от патины, то есть от скверны, — задача была из крупных, под стать объекту. Какая-то московская публикация о романе так и называлась: «Вровень с Бродским». А в другой было сказано, что «Post mortem» то ли закрывает, то ли отменяет бродсковедение. Ввиду такого успеха — в том числе коммерческого — издательство спарило «Трех евреев» с «Post mortem» и выпустило под одной обложкой.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Под хулиганским названием «Два шедевра о Бродском».
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Почему хулиганским? Так и есть. Это мое самое-самое. Не только в моем контексте, но и в море разливанном бродско… бродскоедения, а еще точнее, бродсконакипи мои романы лучшее, что о нем написано. Как говорил маркиз де Кюстин, я скромен, когда говорю о себе, но горд, когда себя сравниваю. «Я еще не читал книги, в которой Бродский был бы показан с такой любовью и беспощадностью», — писал Павел Басинский, который ухитрился напечатать две разные рецензии в разных изданиях на «Post mortem».
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Наша задача теперь — очистить от наслоения мифов образ Довлатова.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Моя мама и Сережа умерли с разницей в три месяца — и оба раза мы были в отъезде: когда мама — в России, а когда Сережа — в Мэне.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Ты так и назвал первую киноновеллу в фильме о Довлатове — «Я пропустил его смерть».
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Отсутствие суть присутствие. То есть так: если бы я в обоих случаях не уезжал из Нью-Йорка, не было бы такой мучительной реакции. Мгновение чужой смерти растянулось для меня в вечность. Единственное спасение — литература. Ну да, некрофильский импульс. Смерть — как вдохновение, потеря — как творческий импульс. А эту нашу книгу рассматриваю как наш долг покойнику.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. И позабудем про его эпистолярные характеристики.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Тебе что! Тебе, наоборот, неплохо бы выучить их наизусть. Ты одна из немногих, о ком он отзывается без скопившейся у него на весь мир, себя включая, желчи: «Лена Клепикова, миловидная, таинственная, с богатой внутренней жизнью». Тебе вообще везет — ты, кажется, единственная из нашей эмиграции, кого Солженицын упоминает по имени!
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Чтобы потом обрушиться на меня с высоты своего авторитета.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Негативное паблисити теперь в большей цене, чем любая хвала.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Тогда тебе есть чем гордиться. Что бы ты ни писал, сразу скандал.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. «Хвалу и клевету приемли равнодушно…» Не обо мне речь. Среди Сережиных эпистолярных отзывов твоя характеристика — ложка меда в бочке дегтя. А каково мне! «Этот поганец хапнул аванс больше $100 000 (ста тысяч, об этом писали в „Паблишерс
уикли“) за книгу об Андропове». Самое смешное, что аванс мы хапнули вдвоем, это наша совместная книжка, но ты — миловидная, таинственная, с богатой внутренней жизнью. И он еще сравнивает тебя со своей редакторшей в «Нью-Йоркере», которую «будь я в Союзе, то подумал бы, что надо трахнуть». Вот поганец — он, а не я! Ишь, чего захотел!ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Надеюсь, хоть к Сереже ты не ревнуешь! И никого он особенно не хотел, а просто считал своей мужской обязанностью, потому и пишет «надо». То есть надо из карьерных либо из джентльменских соображений — мол, дамы от него этого ожидают. Ну да, ждут не дождутся!
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. А на радио «Свобода», где у них, по словам Сережи, был «перекрестный секс», дамы отзывались о нем пренебрежительно: «Ничего особенного».
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Так ты у Сережи стибрил это выражение, назвав один из своих рассказов «Перекрестный секс»?
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Почему нет? А он у меня позаимствовал «у моей жены комплекс моей неполноценности». Это я про тебя.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Нет у меня такого комплекса! Тебе главное — поиграть словами.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. На то я и писатель, черт побери! Ладно, я не об этом. Зато моему лютому завистнику Ефимову — а Довлатов поддразнивал его нашим шестизначным авансом — прощаю всю его кретинскую квазимемуарную клевету на меня только за то, что называет тебя очаровательной.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А ты забыл, как он обрушился на меня, когда я написала о прямых заимствованиях в «Белом отеле» Дональда Томаса из «Бабьего Яра» Анатолия Кузнецова. Общеизвестный, хрестоматийный случай плагиата. Никак не умаляющий прочих достоинств романа. Мало того что твой Игорек напечатал свой поклеп в газете, так еще послал кляузу, а по сути донос на радио «Свобода».
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Ну, тогда, помнишь, какая аховая борьба шла за нештатную работу на радио. Ефимова отвергли за профнепригодность, зато его жена, как фрилансер, была на подхвате и делала для них репортажи, над которыми корпел Петя Вайль, бедняга, переписывая наново каждую фразу. Сам видел. Только что не плевался. Я посочувствовал ему, а он мне: «Что мне остается — Ефимов в своем „Эрмитаже“ издает наши с Сашкой книжки». Ефимов, как паук, ткал свою паутину и держал в зависимости от себя многих своих авторов. Не только Вайля с Генисом, в основном женщин-эмигре, которые во что бы то ни стало хотели напечататься, пусть из своего кармана: Вику Беломлинскую, Беллу Езерскую, Лилю Панн, Люду Штерн и прочих литературных и окололитературных дам. Эти проплаченные авторами книжки и превращали ефимовский «Эрмитаж» в selfpublishing vanity press, самиздат тщеславия. Знал бы Сережа, что Ефимов не только зарабатывал как издатель на тщеславии авторов сверх таланта, но и создавал литературную мафию, в которой сам был боссом, доном, крестным отцом. В эту мафию входили и питерские мужи, которых Ефимов опутал узами американского гостеприимства, — типа будущего довлатовского биографа-завистника Валеры Попова или Яши Гордина, которого даже мы, его приятели, называли Скалозубом за солдафонство по жизни и в литературе, а Сережа Довлатов припечатал в письменном виде «заурядным человеком», выражая, впрочем, общее о нем мнение. Нет, я не любитель конспирологических теорий, но сама посуди — все эти заединщики между собой знакомы, тесно связаны через Ефимова и от него зависимы. А он, главный злопыхатель и зложелатель, запросто мог стать застрельщиком всей этой антидовлатовской вакханалии. И уж точно вся эта мафиозная сеть пригодилась Ефимову, когда он контрабандой выпустил свою переписку с Довлатовым, несмотря на протесты вдовы и правообладательницы, и организовал антидовлатовскую пиаркампанию в свою пользу. Заговор против мертвеца. Извиняюсь, конечно, за мысли, как любил говорить Сережа.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Ты в этом уверен? А не так, что их просто объединила зависть к Довлатову, пусть Игорь и возглавил этот крестовый поход против покойника? Лена Довлатова, например, считает, что заговор — слишком для них роскошно звучит. Хотя, конечно, кто в совершенстве освоил доносительный жанр, так это Ефимов. Сам об этом пишет в своих псевдомемуарах. По самой своей натуре сутяга и стукач — был и остался. Стучал на тебя, настучал на меня, но главный его стук на Довлатова — вот кому он завидовал черной завистью! Вредный стук, как говорил Сережа. И публикация переписки с Сережей — это месть покойнику, настоящая вендетта, а не только желание примазаться к его славе, хотя, конечно, он из тех, кто паразитирует на знаменитостях, живет в отраженных лучах чужой славы, будучи сам литературным неудачником, пусть и плодовитым, как кролик.